— Вы говорите правду? Вы согласны? — недоверчиво спросил Хепвуд. — Вы так напишете?

— Честное слово...

— И газеты напечатают?

— Конечно!

— О-кей!.. Я хоть чем-нибудь отблагодарю русских за все, что они сделали для меня.

— Ну, и отлично!.. — Лидсней допил свой стакан и бумажной салфеткой вытер руки. — Вы сумеете убедиться в том, что ваше мнение обо мне ошибочно. Но, дружище, ведь для того, чтобы писать, я должен, так сказать, проинтервьюировать вас.

— Что это значит?

— Ну, переговорить с вами, узнать все подробности: что с вами здесь случилось и все дальнейшее.

— Это правда, — пробормотал Хепвуд. — Как же это сделать?

Лидсней на минуту задумался, словно вспоминая что-то. Затем предложил:

— Знаете что? Для разговора с вами мне надо выкроить часок времени, не больше. Сегодня и завтра у меня полно дел. Наша делегация — я ведь здесь не один! — уезжает послезавтра. Теплоход отплывает в три часа дня. С утра я буду свободен. Приходите ко мне часов в двенадцать. Мы побеседуем, и я запишу все, что надо для будущей корреспонденции. Согласны?

— Согласен, — ответил Хепвуд. — Постараюсь прийти. Как вас найти?

— Очень просто. Гостиница «Черноморская», 2-й этаж, комната 13.

Хепвуд поморщился.

— Тринадцать? Плохая цифра.

Лидсней рассмеялся.

— Чепуха! Я не суеверен. Приходите, буду ждать. Всего хорошего.

Лидсней в знак приветствия помахал рукой и пошел из павильона. Хепвуд допил начатую бутылку нарзана и, лавируя между столиками, тоже пошел к выходу. На пороге он почему-то обернулся и оглядел посетителей. В шумной толпе мелькнуло знакомое лицо. Невдалеке от выхода, у высокого круглого столика, стояла девушка, которую Хепвуд дважды видел на пляже: один раз вместе с ее отцом — пожилым человеком с черными очками, она ему выбирала место, а другой раз среди поющей молодежи. Да, да, именно ее он задел плечом, когда подходил к Лидснею на пляже. Сейчас девушка с видимым наслаждением пила ароматный сок. Она стояла вполоборота от Хепвуда и не глядела на него. Но он видел ее хорошо, очень хорошо, видел в третий раз.

Впрочем, мало ли людей сталкиваются друг с другом в этом курортном городе, где вся жизнь проходит на пляже, в парках и на улице... А в павильоне «Прохлада» ежедневно толпятся сотни людей...

Хепвуд хмуро шевельнул бровями, вынул из кармана курительную трубку и вышел на улицу.

Таня Сергиевская продолжала пить. Она очень любила томатный сок.

С утра в Черноморском порту царило обычное оживление. Готовился к отплытию советский теплоход «Крым». Чисто вымытый, сверкающий белизной бортов и палуб, он недвижно стоял у причала. Часть кают первого класса на теплоходе была предоставлена иностранным туристам, которые заканчивали свой отдых в Черноморске и собирались выезжать на родину через Москву.

За несколько часов перед отъездом делегация посетила Исполнительный комитет городского совета, чтобы выразить «мэру города» свое восхищение курортами Черноморска и поблагодарить за гостеприимство. Делегацию принял председатель исполкома — высокий седой мужчина. Он встретил иностранцев на пороге своего большого, просторного кабинета и радушным жестом пригласил садиться — где кому удобно.

Затем переводчик «Интуриста», сопровождавший гостей, стал поочередно знакомить его с каждым членом делегации, называя организацию, агентство, профсоюз, которые тот предоставлял. Когда эта церемония была окончена и все уселись за длинным столом, покрытым красным сукном, переводчик объяснил председателю, что отсутствует только господин Гарольд Лидсней, корреспондент американских газет. Ему нездоровится, и он просил передать свои извинения за вынужденное отсутствие. Господин Лидсней решил эти несколько часов до отплытия теплохода провести в гостинице, у себя в номере, а оттуда отправиться прямо на теплоход.

Эти же объяснения переводчик повторил по-английски, к сведению всей делегации. Руководитель делегации выслушал сообщение переводчика, не изменяя холодно учтивого, бесстрастного выражения лица. Но на лицах некоторых его коллег промелькнули иронические улыбки.

Когда председатель горсовета спросил, не нужна ли корреспонденту медицинская помощь, переводчик ответил, что господину Лидснею эта помощь уже была предложена, но он от нее отказался.

Один из членов делегации, сухощавый, еще молодой мужчина, с каким-то спортивным значком в петлице пиджака, нетерпеливо передернул плечами и вполголоса, по-английски, бросил фразу о том, что отсутствие Лидснея — не большая беда, делегация вполне может обойтись без него, это даже лучше... Руководитель делегации с немым укором посмотрел на говорившего, и тот, повернувшись к переводчику, добавил:

— Это можно не переводить.

Через несколько минут в кабинете председателя горсовета уже текла неофициальная, дружеская беседа. Переводчик едва успевал переводить многочисленные высказывания и вопросы гостей и подробные ответы председателя.

А в это время Гарольд Лидсней находился у себя в номере в гостинице «Черноморская». Очевидно, ему действительно нездоровилось, так как он полуодетый лежал на кровати, поверх одеяла, и лицо его — помятое, опухшее — все время болезненно морщилось. Лидсней непрерывно курил, наполняя комнату густым сизым дымом сигар.

Несколько раз Лидсней вскакивал с кровати, подходил к закрытому окну, отдергивал штору и наблюдал за людским потоком. Потом опять ложился, брал в руки книгу, но не читал ее и через секунду швырял обратно на тумбочку. Нетерпение сказывалось в каждом движении, в каждом жесте Лидснея.

Зеркальные вертящиеся двери гостиницы почти не останавливались на месте. Люди входили и выходили непрерывно. Перед глазами дежурного швейцара мелькали десятки, сотни жильцов и посетителей в разноцветных костюмах и платьях. Все проходили мимо, занятые своим делом, продолжая на ходу начатые разговоры. Лишь изредка кто-нибудь останавливался и спрашивал швейцара: где найти администратора, не подойдет ли сейчас сюда автобус с экскурсантами, много ли народу в парикмахерской? Швейцар, обладавший энциклопедическими познаниями в области гостиничного быта, отвечал на все вопросы и вежливо кланялся.

Среди прочих посетителей в гостиницу вошел и Владимир Петрович Сергиевский. Он был одет, как и большинство курортников, в легкий светлый костюм, на голове — соломенная шляпа с широкими полями, на ногах — мягкие спортивные туфли. Черные стекла очков закрывали глаза и придавали лицу строгое, мрачное выражение.

Сергиевский вошел в вестибюль и на минуту задержался. В этой гостинице он был первый раз. Большое и светлое помещение вестибюля выглядело очень уютно. Уставленное мягкой, стильной мебелью, освещенное солнечными лучами, проникавшими через полуопущенные гофрированные занавеси, оно походило на кают-компанию морского теплохода. Это сходство усиливалось и тем, что справа и слева, возле высоких пальм, стояли рояли, а на стенах, рядом с картинами, висели барометры. На полированных крышках роялей прыгали солнечные зайчики.

Две широкие лестницы по бокам лифта вели в верхние этажи гостиницы. Лифт почти бесшумно скользил в своей клетке вверх-вниз, шаги людей заглушались мягкими ковровыми дорожками.

Сергиевский окинул взглядом всю обстановку гостиницы, неторопливой походкой пересек помещение вестибюля и стал медленно подниматься на второй этаж. Швейцар, заметивший этого странного, чуть сгорбленного человека в черных очках, поглядел ему вслед. Он обратил внимание на то, что белые туфли этого посетителя были немного запачканы, будто он пришел сюда не по гладкому и чистому асфальту города, а по проселочной, плохо утрамбованной дороге. Но Владимир Петрович Сергиевский, как только вошел в вестибюль, тщательно вытер ноги о сетку, лежавшую возле дверей, так что придраться было не к чему. И швейцар повернулся, встречая новых и новых посетителей гостиницы.

Поднявшись на второй этаж, Сергиевский так же медленно и молча прошел мимо дежурной, сидевшей за столиком возле доски с крючками для ключей. Он свернул по коридору влево (в коридоре было тихо и пусто) и остановился у двери, на которой висела табличка с номером 13.