Буранов в кратких словах изложил свой план. Всю артиллерию он разбивал на четыре группы. Три группы будут вести огонь по назначенным им траншеям, а четвертая — по батареям и наблюдательным пунктам противника. Переноса огня вглубь, что являлось для гитлеровцев сигналом того, что русские пошли в атаку, не будет. Огонь будет переноситься только с первой траншеи на вторую и со второй на третью, так что сила его будет все более наращиваться.

Генерал одобрил этот план и развернул рабочую карту, на которой было показано расположение частей на исходных позициях для штурма и стрелами обозначены направления ударов...

Через полчаса с кочек у блиндажа всех как ветром сдуло. Всюду началось большое оживление. Забегали связные и ординарцы, заработали телефонные аппараты.

В эту ночь Кузьма напрасно поджидал в землянке своего полковника с чайником, который был заботливо укутан в ватник. Чай оставался горячим до утра, но пить его было некому: Буранов в сопровождении адъютанта обходил огневые позиции артиллерии. Несколько батарей он подготовил для выдвижения на прямую наводку...

А гитлеровцы всю ночь, как обычно, пускали ракеты, освещавшие безжизненную равнину, изрытую окопами, которые казались пустыми, заброшенными, и их наблюдатели доносили:

— У русских все спокойно.

Командующий группой немецких войск генерал Краузе любил одиночество и работал обычно в своем кабинете, устроенном в большом блиндаже, покрытом броневыми плитами из лучшей крупповской стали. Стены кабинета были сплошь завешаны коврами — большую коллекцию их Краузе вывез из Крыма. На фоне их особенно выделялась гипсовая белизна лица генерала, в котором каждая черточка, начиная с орлиного носа и кончая складочками у глаз, выражала высокомерие. На письменном столе выстроились в безукоризненную шеренгу и будто сами держали равнение телефонные аппараты. Командующий предпочитал выслушивать доклады и донесения подчиненных по телефону — входить в кабинет без крайней надобности не разрешалось даже начальнику штаба.

К фамилии Краузе так и просилась приставка «фон», но генерал не гнался за этим. Он не был бароном, но бароны (почище незадачливого фон-Штуббе) были у него на побегушках. Адъютант, который родовитостью мог поспорить с каким-нибудь герцогом, старательно чинил карандаши для Краузе и почтительнейше подавал ему плащ. А Краузе относился к адъютанту, как к телефонному аппарату.

После утреннего кофе генерал уселся в мягкое кресло за своим рабочим столом, но начальник штаба нарушил его покой экстренным телефонным сообщением: в 8.00 под Тарунином русские открыли сильный артиллерийский и минометный огонь, похожий на артподготовку, и, по всем признакам, намереваются штурмовать высоту.

Краузе надменно улыбнулся и сказал:

— Пусть!

На вопрос начальника штаба, не будет ли каких-либо новых приказаний, генерал отвечал:

— Никаких. Подтвердить прежний приказ: ни на волосок не отклоняться от принятой системы обороны.

Русская артиллерийская подготовка и предстоящий, возможно, штурм не тревожили командующего. Он был совершенно уверен, что все произойдет опять точно так же, как и прежде: русские еще раз разобьют лоб о несокрушимую Тарунинскую крепость, созданную не инженерами, а штабом. Самые мощные инженерные сооружения разрушаются русской артиллерией, а Тарунинская крепость стоит незыблемо. Она прочнее железобетона и стали. Все развивается систематически, все идет, как предусмотрено. Конечно, полевые караулы и наблюдатели в траншеях уничтожены снарядами и минами, но ведь это также предусматривалось. Они должны были пасть смертью храбрых — и пали. Возможно, что сегодня будет убито немецких солдат еще больше, чем вчера. Но разве большие потери умаляют славу полководца-завоевателя? Напротив. Тысячи трупов говорят о грандиозности сражений и величии полководца. Смерть — это ветер, раздувающий славу. Только поднявшись на горы трупов, можно достигнуть вершин полководческой славы. Солдаты для того и существуют, чтобы умирать на поле боя. Умереть в постели имеет право только полководец...

Казалось бы, для сверхчеловека, каким мнил себя Краузе, и людская слава — ничто, но это было не так: генерал ненасытно жаждал славы. Крым не утолил, а еще сильней распалил эту жажду. Ленинград сулил многое. Краузе понимал, что Ленинград значительнее Крыма. И был уверен, что решающая роль при штурме знаменитого города будет принадлежать ему. Разве кто-либо из генералов, командующих войсками на этом фронте, мог равняться с ним, завоевателем Крыма?

С обычным удовольствием Краузе стал рассматривать карту боевых действий, на которой так наглядно можно было видеть, как стиснуты русские в стальном кольце немецкой блокады. Глядя на карту, казалось: стоит еще чуточку нажать, и они будут раздавлены. Генерал понимал, что это только так кажется: в кольце зажата тоже сталь. Но все же был уверен, что русская сталь не выдержит — перегорит, размягчится в огне блокады.

В дверь деликатно постучали. Начальник штаба решился войти в кабинет, считая, что дела принимают слишком серьезный оборот. Он доложил, что командир дивизии Адлер в очень тяжелом положении и просит срочно прислать подкрепления.

— Опять этот Адлер! — сказал Краузе, более всего недовольный появлением в своем кабинете подчиненного. — Вчера он просил подкрепления и сегодня опять просит!

— Он просил, но не получил. Мы только обещали ему...

— Дорогой полковник, вы не хуже меня знаете, как плохо с резервами. Фронт чудовищно растянулся, Россия такая большая! Адлер должен держаться своими силами. Это нетрудно: у него превосходная система обороны. Шедевр!

— Простите, мой генерал, но система, как бы она ни была прекрасна, не может обороняться сама собой, без живой силы.

— Глупая шутка! У Адлера дивизия почти полного состава. Этого более чем достаточно для обороны небольшого участка. Если он не дал нам вчера преуменьшенные цифры своих потерь, то у него хватит солдат на отражение доброго десятка штурмов.

— Боюсь, что он дал сильно преуменьшенные цифры!

— А! Значит, он решил немножко поднажиться? Выгодное дельце! Хе-хе! Пускай!

Генерал Адлер бесился. Он выгнал из блиндажа своего командного пункта всех, кроме дежурного телефониста, и бегал из угла в угол, то и дело натыкаясь на стол, заваленный бумагами, и чертыхаясь. Нет, сегодня его ничуть не радовала возможность заработать на мертвых душах! На этот раз в донесении штабу группировки он преуменьшил свои потери не из корысти. Ему было досадно, что он так опростоволосился: ведь русские вчера и не думали наступать. Вчера была допущена грубая ошибка: роты слишком поспешили — заняли траншеи до полного окончания артподготовки. Сами полезли под огонь! Получилось очень глупо. Потеряно так много людей, что пришлось пустить в ход все резервы. Затребованные еще вчера подкрепления не прибыли и сегодня, хотя Краузе обещал, что двинет их немедленно. Для командира дивизии потери в людях не могли быть отвлеченными цифрами. Адлер тревожно соображал, хватит ли у него огневых средств и живой силы, чтобы расстрелять атакующие цепи русских, если они сегодня предпримут штурм, от которого вчера почему-то воздержались. Может быть, и сегодня никакого штурма не будет? А если будет? Ну что ж, ловушка, слава богу, в полной исправности. Она сработает, как и прежде. Фланкирующая позиция вчера себя не выдала и ничуть не пострадала. А она в ловушке — важное звено. Русские до сих пор и не подозревают о ней. И не должны подозревать, это самое главное. Сейчас она тоже помалкивает.

Мысли о ловушке успокоили Адлера. Генерал замедлил шаги: уже не бегал по блиндажу, а прохаживался, слушая неровный гром, доносившийся из-за гребня. В сущности все было настолько слажено, автоматизировано, что генерал не мог даже придумать, что бы еще такое сделать. Наконец, он решил еще раз предупредить командира отдельного батальона, занимающего фланкирующую позицию: ни в коем случае не открывать огня до тех пор, пока русские не приблизятся к траншеям.