Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

– Чёрт меня побери. Да, да, я действительно застрелил лейтенанта из этого пистолета! Я действительно снял именно этот пистолет с какого-то гауптмана! Я действительно содрал эту дурацкую пластинку с дарственным адресом каких-то нежных родителей своему любимому Эриху или Паулю в день его производства в офицеры. И очень сожалею, что, следуя глупой пословице «Как бы чего не вышло», стёр этот адрес. Не сделай я этого, сейчас вы бы не стали создавать целой истории из-за какого-то паршивого пистолета с грошёвой пластинкой… Мне она действительно нужна была для ремонта зубов.

– Спокойнее! Конечно, если бы вы оставили текст, всё было бы проще. Но почему вы оставили на пластинке только дату? Это необходимо для ремонта зубов?

– Это ерунда, не имеющая никакого значения. И вообще, господин майор, если вы хотите, чтобы я говорил о деле, то спрашивайте о нём, а не о пустяках, которые только… – Рихард осёкся под взглядом майора.

– Допрашиваю я. И потрудитесь помнить об этом, как и о том, что наглость у нас не в почёте… А если дату «1.ІІІ.36» выразить без точек и римских знаков, то получится число «1336» – ваш агентурный номер. Текст был вам опасен, а номер нужен как паспорт шпиона, как пропуск на ту сторону, как пароль для связи с другими агентурными разведчиками. Это, конечно, «пустяк», о котором незачем говорить, не так ли?

Лицо Вегенера вмиг покрылось красными пятнами, ногти пальцев врезались в ладони. Он взглянул на майора и голосом, полным бессильной злобы, ответил, резко выдыхая слова:

– Да! Этот паспорт в виде дарственного адреса, прикреплённого к рукоятке пистолета, служил мне верой и правдой в течение нескольких лет. Такие пистолеты свободно продавались во всех магазинах Европы, и он прошёл со мной пять стран, пять границ и нигде не вызвал подозрений… И только в вашем Союзе… Ох, и Союз!.. – подавился ненавистью Рихард.

– Для нас не плох, а вот для вас действительно – ох! Итак, это уже похоже на правду. Дальше.

– Всё. Я сказал всё.

– Ну зачем же такая скромность? Отчего бы вам не рассказать об убийстве ещё двух офицеров?

– Господин майор! Я честно признался во всём. Клянусь вам! – патетически воскликнул Рихард.

– Положим, далеко не во всём, и то с моей помощью… Хорошо. Как вы были одеты, когда ваша нога впервые ступила на нашу землю?

– В обыкновенной форме германского десантника: комбинезон, шлем, снаряжение.

– Это вы считаете формой десантника? – спокойно переспросил майор, любезно протянув Вегенеру фотографический снимок.

Вегенер отшатнулся: с открытки на него, как из зеркала, смотрело добродушное лицо человека, стоящего в парусиновом реглане на ступеньках Мурманской Центральной сберкассы. Остекляневшими глазами Вегенер уставился на майора:

– Вы ещё… вы… вам… – пролепетали побелевшие губы.

Майор любезно улыбнулся:

– Совершенно верно. Нам всё известно. Правда, тогда вам удалось ускользнуть от внимания моих коллег. Честно говоря, они не ожидали от нашего зарубежного «гостя» того, что он в первые же часы пребывания в СССР совершит зверское убийство лейтенанта Петрова. Покойный жестоко поплатился за свою болтливость и доверчивость, а вам удалось улизнуть и усугубить свою вину ещё двумя убийствами офицеров, имевших несчастье учиться в одном училище с Петровым, вернее – попасть в часть, где маскировался его подлый преемник… Ну-с, «Рихард Вегенер», – усмехнулся майор, не скрывая презрения и ненависти, – теперь вы будете говорить, начиная с упоминания своего подлинного имени?

Сдержав дыхание, тот долго исподлобья смотрел на майора и тяжело выдохнул:

– Да. Меня зовут Коллинг…

Вскоре его судили. Как «шпиона одной из иностранных разведок» – так было сказано в газетах.

Под сенью креста унии

Было ещё прохладно. С востока гора розовела, встретив первые солнечные лучи. На западном же склоне, в густых кронах деревьев, ещё таились утренние сумерки.

В небольшом парке дорога разбежалась в разные стороны небольшими аллейками. Выбрав одну из них, Захаров уверенно пошёл дальше, в гору, и вскоре очутился на ровной, как биллиард, и такой же зелёной поляне, обрамлённой кустами.

– Ишь ты, как красиво! – окинув взглядом поляну, удивился сопровождавший Захарова солдат Соболь – коренастый, мускулистый, добродушнейший сибиряк.

Захаров и Соболь пересекли поляну и у подножия земляного конуса наткнулись на развалины древней каменной стены с бойницами и чуть дальше – на серого каменного льва, сидящего на таком же сером квадратном постаменте. Передними лапами лев держал щит, на котором едва сохранился высеченный когда-то герб. Сам лев выглядел не лучше: камень источен ветрами и дождями, линии давно потеряли чёткость, а пальцы на лапах, левое ухо и ноздри были вовсе отбиты.

Захаров и Соболь долго разглядывали льва и развалины стены.

– А где же Высокая Крепость, товарищ капитан? – спросил, не сдержав любопытства, Соболь.

– Вот это она и есть. Вернее – то, что от неё сохранилось, – ответил Захаров и рассмеялся, прочитав на лице солдата откровенное удивление и разочарование.

Карабкаясь по крутизне, они отправились на вершину конуса и вскоре очутились на «пятачке» – маленькой круглой площадке, похожей на цирковую арену.

– Смотрите, Соболь! – указал Захаров.

Перед ним, далеко внизу, раскинулся большой старинный украинский город. В этот ранний час он ещё не был отчётливо виден: его кварталы, парки и бульвары затянуты утренним туманом, который лениво и вязко стлался, скрадывая очертания домов и улиц. Отсюда, с уже озарённой солнцем вершины, эти медлительные свинцово-серые клубы в первый момент казались мрачными, но вот солнце приподнялось из-за Высокой Крепости, и в его луче ярко вспыхнул алый флаг. Большое красное полотнище, два дня назад установленное на башне ратуши руками советских солдат, гордо развевалось над освобождённым городом. И как бы развеянный шёлковым полымем, туман немощно поблёк, заметался и растаял – глазам Захарова и Соболя открылась чёткая, красивая и светлая панорама города.

Казалось, не солнце, а флаг бросил на город свои лучи и, разогнав хмарь, раззолотил улицы, дома и парки весёлой позолотой июльского утра.

Картина эта представилась Захарову почти символической: вот так же, как этот только что рассеявшийся туман, город ещё окутывала неизвестность, – ещё не выяснено настоящее имя того или иного жителя, не установлено пока, почему не удрал с фашистами В., а удрал Б., и удрал ли он действительно или живёт где-нибудь в самом центре под иным именем. Ещё липла в укромных уголках города, как вот эти клочья тумана, разная дрянь, ещё в радостно улыбающейся праздничной толпе нет-нет да и вспыхивали из-за чьей-нибудь спины горячей ненавистью чьи-то злобные, колючие глаза, ещё раздавались в сумерках одиночные выстрелы из-за угла. Но уже третий день полыхал над городской ратушей алый флаг освобождения, и с каждым его трепыханием рассеивались и таяли клочья гнилого тумана диверсий, шпионажа и террора.

Ещё грохочут по пути на запад освободившие город советские танки, не сегодня-завтра двинутся в дальнюю дорогу и Захаров с Соболем, но, стоя здесь, на этой горе, они уже видят тот близкий день, когда народ выдернет из своего тела последнего клеща, вооружённого ножом и свастикой, и будет радостно, спокойно трудиться и жить.

Захаров, сняв с головы фуражку, расстегнул гимнастёрку и повернулся лицом к солнцу. Взгляд офицера остановился на ближайших холмах, а мысли перешагнули через них и ушли далеко на северо-восток – туда, откуда началась военная дорога Захарова.

Июль… Солнце… Желтоватые холмы выравниваются под затуманенным взглядом Захарова, сереют, превращаются в горячий мягкий асфальт, по которому печатают тяжёлый шаг солдатские ботинки, – в этот самый день, получив диплом об окончании юридического факультета, Захаров отдал его на сохранение матери и рядовым добровольцем вышел из родной Москвы навстречу врагу…

Июль… Горькой полынью дышит выжженная солнцем степь, мощно и гордо несёт свои воды мать русских рек, сурово высится на её крутом берегу легендарная твердыня… Командование, дознавшись о скрытом дипломе, не внимая мольбам, строго приказывает старшему сержанту передать взвод, а самому отправиться в военно-учебное заведение…

950
{"b":"908380","o":1}