Завизжав, открылась дверь, и вслед за черноусым Румянцев через темные сени вошел в жарко натопленную грязноватую кухню, где никого не было, а потом — в большую комнату, обставленную не плохой, но разнокалиберной мебелью. На непокрытом обеденном столе стояли рюмки — пустые и недопитые* две бутылки из-под местного вина и початая бутылка французского коньяка. Две лампочки: горели в небольшой люстре над столом. Черноусый отодвинул для хирурга кресло. Второй человек, лица которого рассмотреть не удалось, осторожно неся какой-то сверток, прошел дальше, в глубину дома. Еще кто-то заглянул через приоткрытую дверь кухни и плотно притворил ее.

Румянцев опустился в кресло, черноусый сел на диван и вытащил пеструю пачку сигарет.

— Угодно? «Честерфильд»! Нет? Так, у вас российские. Наши всегда были плохи, а при демократии совсем не можно стало курить. Только заграница и выручает.

— Снабжает сигаретами? — начал — хирург. — «И автоматами тоже», — хотел он прибавить, но удержался и, насупившись, уставился в пол.

В соседней комнате раздались торопливые шаги, дверь открылась, черноусый встал и смял сигарету. Вошли двое. Первый, одетый в спортивную желтую — под замшу — куртку, какие носят многие в этих краях, был высок, довольно грузен, но двигался легко и быстро. Его большое, с квадратным. подбородком, чисто выбритое лицо было весело, улыбка открывала крепкие белые зубы, весь он словно излучал жизнерадостность и радушие. За его плечом поблескивали очки второго, молодого, но толстого и плешивого человека, в темном штатском костюме.

Высокий развел руки, как будто собирался обнять хирурга.

— Ну, наконец-то! Рад вас видеть, доктор! Благополучно доехали? Надеюсь, мои парни вас не помяли? Что делать, не всегда можно быть любезным, верно?

По-русски он говорил без всякого акцента. Хирург, не вставая, молча глядел на него из-под косматых бровей и словно ничего не понимал.

— Я, конечно, очень извиняюсь, но другой возможности заполучить вас не было. А нужны именно вы. Тут, понимаете, вышла неприятность с нашим товарищем. Для вас — сущие пустяки, заплатка на кишку — и через два часа будете в своей постели.

Хирург продолжал молчать, действительно несколько ошеломленный неожиданным тоном разговора, этой веселой и наглой самоуверенностью. Человек в желтой куртке громко захохотал.

— Да вы все еще не опомнились, я вижу? Неужели они вас так напугали? Или…

Он круто повернулся к черноусому:

— Пан Юзеф, а вы не ошиблись? Это — профессор Румянцев?

— Так точно, пане майор! И, разрешите доложить…

Но хирург перебил его.

— Да, я — профессор Румянцев, полковник медицинской службы Советской Армии. И я решительно протестую против незаконного обращения со мной…

Он сказал «решительно», — но как раз решительности-то и не было в его голосе.

— Потрудитесь меня немедленно освободить и сказать, с кем я имею дело. Вы будете отвечать за насилие над советским офицером.

— Дорогой мой, зачем же так официально? Это — совершенно частное дело. Мы обращаемся к врачу, за врачебной помощью. Вы не имеете права отказать, кто бы мы ни были, это — ваш врачебный долг. Впрочем, протестовать вы обязаны, и, если меня когда-нибудь спросят, — он опять рассмеялся и сел к столу, — если меня спросят, я засвидетельствую, что вы уступили только насилию.

— Я не привык уступать насилию!

— А мы и не собираемся применять его. Мы не дикари, к нашим услугам все достижения цивилизации; говорите — сколько и в какой валюте?

Румянцев на мгновение зажмурился. Этот человек сам шел навстречу его плану. Но уступать было еще рано.

— Взять от вас деньги, а потом до конца жизни подвергаться шантажу? А если станет известно? Нет, риск слишком велик, я отказываюсь. Ищите себе другого врача.

Хирург встал, шумно отодвинув кресло.

— Ну, тогда будет уже не риск, а верная могила, — подхватил майор весело. — Сейчас Юзеф позовет людей, мы вас сведем в подвал… Там и закопаем. И никто никогда не узнает о вашем отказе, точно так же, как и о согласии. Гарантирую вам полную тайну. Ну? — Он подождал ответа, улыбка сползла с его лица, оно стало жестким, непроницаемым. — Знаете, профессор, вы не смотрите, что я смеюсь, просто у меня характер такой, а ваше положение очень серьезно. Напрасно вы упрямитесь. Нам известны некоторые ваши настроения. Вы человек старой формации… Ну, решайте, пока не поздно, мы теряем время, а человек может погибнуть… Не хотите? Что же делать. Пан Юзеф!..

Румянцев опять закрыл глаза, кажется, теперь довольно, можно уже уступить. Противно очень, но другой возможности выбраться отсюда нет. А выбраться нужно обязательно, в его руках нить, по которой можно распутать весь клубок. А раз так…

— Хорошо! — произнес он, и собственный голос показался чужим. — Сто тысяч в местной валюте вы можете заплатить? Только без всяких расписок!

Майор облегченно вздохнул.

— О, браво, доктор! Я знал, что мы договоримся. Сумма великовата, конечно, но — по специалисту и гонорар. Согласен и очень рад, что не ошибся в вас, у вас не будет поводов раскаиваться. Садитесь, сейчас наш врач все вам расскажет. Алоис, доложите профессору!

Майор откинулся на спинку стула, закурил, а профессор с удивлением заметил, что пальцы его слегка дрожат и лоб, под густыми рыжеватыми волосами, покрылся испариной. «Ну и крепко же он, оказывается, беспокоится за своего бандита! В чем дело?» — подумал профессор.

Толстяк в очках, до того жавшийся в углу, подошел и на плохом русском языке стал рассказывать, что имеется пулевое ранение бедра, сперва не показавшееся серьезным. Но потом был обморок, тошнота, живот болезнен, началось воспаление… Он хотя и неполноценный хирург, но имеет военный опыт. Он работал в российском госпитале и знает — первые шесть часов… а прошло уже двенадцать…

Поняв, что не услышит ничего дельного, Румянцев встал.

— Ах, боже мой, боже мой! — с досадой прервал он врача. — Показывайте вашего больного! — и пошел из столовой.

Алоис забежал вперед.

— Для операции все приготовлено — инструменты и материал… Есть даже пенициллин, достали кровь… Не клиника, то верно, но ведь во время войны… Пусть пан профессор посмотрит сам.

Маленькая комнатка во втором этаже слабо освещалась голубым ночником. Посредине стояла большая кровать. Пожилая женщина в огромном накрахмаленном чепце и воротнике встала со стула у изголовья. Алоис щелкнул выключателем, вспыхнул яркий плафон, и хирург увидел неожиданную картину.

На высоких подушках лежала молодая женщина. Ее красивое лицо, обрамленное светлыми волосами, было бледно. Большие, с густыми ресницами, голубые глаза раскрылись было навстречу вошедшим, но сразу зажмурились от яркого света. Изящно очерченные ноздри, полные алые губы, шея и грудь непрестанно поднимались в частом, неровном дыхании, и так же беспокойно сжимались тонкие пальцы. Майор подошел к кровати.

— Ну, Дива, вот вам и профессор! Теперь все будет хорошо!

Она быстро и невнятно проговорила несколько слов.

— Ей душно и хочется пить, — перевел майор.

Хирург взял влажную вздрагивающую руку Дива посмотрела на него с надеждой и страхом. Считая частые удары слабого пульса, Румянцев почувствовал жалость к этому существу, такому юному — почти ребенку — и такому хорошенькому. Как ее втянули в эту преступную кровавую авантюру?

— Дайте-ка спирт или одеколон, что есть! — резко бросил он, пристальнее вглядевшись в лицо Дивы.

Смочив из поданного флакона угол простыни, он обтер Диве рот, пятно кармина осталось на полотне. Желтоватая бледность губ так изменила ее лицо, такие серые тени сразу легли на него, что все невольно переглянулись. Майор чуть прищелкнул языком и отошел за спинку кровати.

— Ясно? Уберите подушки и переставьте в ноги эти ваши кирпичи. Она обескровлена, а вы ей задрали голову к самому потолку. Думать же надо! Вот уж действительно неполноценный… Ну, так. Это совсем другое дело. Хорошо, давайте посмотрим рану. Вы бы, пожалуй, все-таки вышли отсюда, — предложил Румянцев майору, — ведь вы не врач? Ну, как угодно.