Разведчик снова отправился на юго-запад. На этот раз культработник должна была проявить активность и передать его шифровку дальше, не дожидаясь, когда за ней кто-то явится.

Женщина опять пыталась кокетничать, но Годдарт решительно осадил ее, напомнил ей об обязанностях, о безоговорочном послушании.

В редакции Егоров сказался больным и безвылазно засел дома.

Через несколько дней раздался звонок. Годдарт открыл дверь – на пороге Ирэн Грант. В глазах очаровательной «Ирины Петровны» было нечто, не предвещавшее ничего хорошего.

Она пробыла в квартире с полчаса. Разъяснений Годдарт так и не получил, но приказ был подтвержден. Действовать предлагалось немедленно. Информацию о Джиме разведчик получил от Грант исчерпывающую. О предстоящем посещении Годдарта тот предупрежден. Грин не отказал себе в удовольствии сделать Годдарту выговор за недопустимую потерю времени, – тот проглотил пилюлю молча.

Ирэн Грант ушла с неутихшей яростью. Она очень спешила и не заметила в толпе прохожих молоденькую девушку, красивую, с бледным нервным лицом, приспущенными на лоб волосами. Это была подруга аспиранта Тимура Рахитова студентка Марина Нарежная. Именно в этот день Тимур договорился встретиться с ней. Она приехала несколько ранее условленного часа и терпеливо поджидала Тимура неподалеку от подъезда, – подниматься в квартиру не решалась, не желая встречаться наедине с антипатичным инженером Егоровым, которого, как она это хорошо знала, не уважал и ее друг. Она ждала уже минут двадцать. Тимура пока не было. И вдруг девушка увидела вышедшую из подъезда Ирину Петровну. Для Марины было несомненно: эта странная женщина приходила в квартиру Рахитовых, других знакомых у нее тут не имелось. А раз так, то к кому же она приходила? Сам Рахитов вместе с женой находился на даче и в городе последний месяц почти не появлялся, с Егоровым она незнакома и сидеть с ним, неизвестным ей человеком, по крайней мере двадцать минут, она никак не могла. Следовательно, она приходила к Тимуру. Пылкое воображение девушки мгновенно нарисовало ей картины, от которых у нее заныло сердце, но в этот самый миг она увидела Тимура, стремглав соскочившего с подножки троллейбуса. Как же так?

– Марина, что случилось? – спросил юноша.

Она безмолвно протянула руку вперед, туда, где по тротуару быстро удалялась стройная молодая женщина. Тимур узнал ее.

– Ирина Петровна… – с недоумением протянул Тимур. – Ты поссорилась с ней?

– Нет, просто мне на миг, ну на самую чуточку показалось, что ты уже давно дома, – неохотно призналась девушка. – С кем же еще она могла провести там столько времени?

Выслушав ее, юноша задумался: «В самом деле – к кому же она приходила? С кем была все то время, пока Марина ждала меня у подъезда? В квартире, наверное, один Егоров… Но в таком случае – они знают друг друга? Однако почему же, как только появился Егоров, Ирина Петровна куда-то исчезла и ни разу больше не показывалась в нашей квартире? А что, если Егоров – ее друг и она-то и рекомендовала его отцу? Но к чему же такая скрытность, почему отец ни разу не проговорился об этом? Почему он упорно выдает Егорова за своего друга детства, хотя на протяжении всей жизни Тимур ранее ни разу не слышал от него об этом друге? Да и мать как-то призналась, что Егоров и ей абсолютно неизвестен. Что же все это может значить?» Итак, прежде всего следовало удостовериться, дома ли Егоров. И затем – скажет ли он о приходе этой женщины? Если увидеться с инженером, к примеру, вечером или на следующий день и он промолчит о ее визите, это можно объяснить забывчивостью, но если он ничего не скажет сейчас, через несколько минут после ее ухода, тогда придется думать о чем-то серьезном. Юношу оглушила неосознанная еще тревога, его охватило беспокойство, причины которого он пока что не мог бы объяснить.

– Пошли, – сказал он Марине, взяв ее под руку. – О том, что мы видели сейчас Ирину Петровну, – ни слова. Так надо.

Они поднялись в квартиру. Инженер Егоров был дома, со скучающим видом просматривал журналы. О посещении Ирины Петровны он не обмолвился ни одним словом. Это была вторая ошибка, допущенная им за последние дни.

Волей-неволей приходилось ехать к Джиму. Поздно вечером Годдарт занял место в вагоне электрички и отправился на станцию Кратово.

За окном пламенел закат, над полями, вдоль самой кромки горизонта нависла малиновая дымка. Деревья по обеим сторонам железнодорожного полотна стояли, не шелестя ни одним листочком, умиротворенные. По дорогам, кое-где пересекавшим путь электропоезду, шли машины, за ними еле заметно курчавилась пыль. Массивы колхозных полей влажной зеленью стлались и слева и справа, скрывались вдали, сливались с вечерним небом. Годдарта не влекла к себе красота природы, его мысли сейчас были заняты исключительно предстоящей встречей. Интуицией старого шпиона он чувствовал, что эта встреча представляет собой начало нового этапа в его жизни, важного и крайне опасного, полного риска не сегодня так завтра быть схваченным чекистами, разоблаченным кем-либо из советских людей, разоблаченным, несмотря на тщательную маскировку и все предосторожности.

После свидания с Ирэн Грант Годдарт отчетливо себе представлял, что за человек агент, к которому ему пришлось-таки ехать. Джим обрел в его представлении зримые формы, плоть и кровь, и, еще не видя его, лже-Егоров, казалось ему, мог бы описать внешность и повадки этого страшного человека. Теперь он немало знал о нем… Но, в сущности, биографию Джима – если верить Ирэн – можно пересказать в нескольких словах. Родился и рос в семье служащего в районном городишке. Были у него братья, сестры, работали, учились. Он не хотел ни учиться, ни трудиться… Пьянство, буйство, озорство были его стихией. Сначала подружился с ножом, а потом раздобыл где-то наган. Старшие в семье его боялись – еще убьет!

Милиция никак не могла поймать с поличным. Наконец поймали. Увещевали: ведь из трудовой семьи, и паренек способный, мог бы учиться… Все бесполезно. А «дело по обвинению» все росло и росло. Осудили. Лето тысяча девятьсот сорок первого года встретил в тюрьме. Другой от стыда сгорел бы, испугался – он нет, чувствовал себя в тюрьме, как рыба в воде: характеры новых дружков близки и понятны. А о совести теперь можно было и не вспоминать: отныне у него появились личные счеты с Советской властью, с советскими людьми – они же упрятали его в тюрьму! Посадили за решетку! Когда началась война, заключенных стали эвакуировать на восток – он сумел в дороге сбежать и пробрался в родные места. Прятался в огородах, ждал прихода гитлеровцев. Дождался. Немцы зачислили его в зондеркоманду, и он принялся расстреливать попавших в лапы оккупантов партизан, уничтожать советских людей, заподозренных в симпатии к своей родине. Потом, когда гитлеровцев разбили, подался на Запад и очутился в лагере для перемещенных. Там его подобрали американцы. У них прошел курс обучения шпионским наукам. Удачно выполнил несколько заданий американской разведки. Хозяева убедились: этот не подведет, хитер, коварен, жесток, человека убить для него пустячное дело. Кончилось тем, что после очередной переброски на советскую территорию его тут и оставили, «в резерве», прикрыв новой легендой, под новой фамилией. Он осел на станции Кратово, обзавелся семьей. Замаскировался надежно – как уверяла Грант. Но Годдарта это ее заверение мало утешало.

Как обычно, гостей в этот день на даче артиста Александра Лучепольского было много. Человек блестяще одаренный, прекрасный певец, хозяин к тому же умел мило острить и хорошо рассказывать забавные истории. Происшествия, о которых он мог говорить увлекательно и подолгу, всегда выдавались за истинные и главным образом из жизни самого прославленного артиста. Друзей Лучепольский имел великое множество, и покоя они ему не давали. По воскресеньям, особенно в погожие дни, они приезжали к нему целыми компаниями, и не только артисты, коллеги, так сказать, но и люди самых различных профессий, склада ума, наклонностей и характеров.