Кручинин поднялся и подошёл к окошку. Двор был погружён в полумрак. С карниза спускались уже пустые бечёвки из-под хмеля. Там, где прежде высилась пахучая гряда табака и георгин, виднелись только увядшие стебли. Кручинин с грустью отвернулся.

— Если когда-нибудь ты поселишь меня стариком в комнатушке на своей даче — засей для меня одну грядку душистым горошком, — с грустью сказал Кручинин вошедшему Грачику. — Маленькую грядку под моим окном… — Но тут же рассмеялся и совсем другим тоном наигранно весело проговорил: — Поехали ко мне!.. Звони Вилме, пусть придёт. Научим её заваривать чай. Не всегда же его будет тебе заваривать старый гриб Нил Кручинин!

— Эх, Нил Платонович, — сказал Грачик и покачал головой. — Когда вы перестанете надо мной смеяться?

— На этот раз, кажется, все обстоит как нельзя серьёзней. Пошли искать.

— Чай?

— Нет, твоё счастье.

Королей и президентов, банкиров и министров, генералов и певцов, международных авантюристов и знаменитых кокоток — многих и многих видывала широкая лестница, ведущая в приёмную залу папы. Мрамор её ступеней оставался одинаково холодным под ногами Вудро Вильсона и Риббентропа, под исковерканными ступнями ксендзов, освобождённых из Освенцима, и под шпороносными сапогами генерала Андерса. Мрамор так же не умел краснеть, как не краснел богоподобный хозяин этого дома.

В то утро, когда папа отказывал в аудиенции всем, к подножию лестницы, выходящей во двор святого Дамаса, неслышно подкатил автомобиль. Папские гвардейцы без опроса пропустили его в ворота, так как рядом с шофёром увидели фигуру папского секретаря иезуита Роберта Лейбера. Первым из автомобиля не спеша вышел человек, которого никто здесь не знал. По развязности, с которой посетитель сбросил пальто на руки лакея, по некоторой небрежности костюма и манер, служители без ошибки определили иностранца. Гость неторопливо поднялся в залу святой Клементины. Второй секретарь папы по важнейшим делам иезуит отец Вильгельм Гентрих уже ожидал в зале и тут же, с другой стороны, в залу вошёл кардинал — статс-секретарь: гостя не заставляли ждать! Через минуту отворилась дверь библиотеки, служащей кабинетом святому отцу, и охранявшие её гвардейцы отсалютовали шпагами. Гость проследовал мимо них с видом, говорившим, что его нельзя удивить даже салютом артиллерийской батареи. Дверь библиотеки затворилась, скрыв от глаз присутствующих лиловую спину сутаны статс-секретаря, проплывшего следом за гостем. Содержание беседы иностранца с папой не было опубликовано на страницах «Оссерваторе Романе». Был нем гость, молчали отцы Лейбер и Гентрих, молчал кардинал статс-секретарь, молчал сам святейший. На следующий день папский казначей получил от отца Лейбера чек на огромную сумму в устойчивой валюте. Это плата за души католиков, которых святой отец обещал бросить в горнило закулисной войны против богопротивного коммунизма.

На третьем этаже ватиканского дворца, в комнате, отделанной ореховыми панелями, со стеной, закрытой резным буфетом, за небольшим столом в центре комнаты сидел худой старик с лицом, жёлтым, как старинный пергамент. Сухая рука с длинными тонкими пальцами перебирала рассыпанные по скатерти кусочки раскрошенного сухарика. Едва пригубленный стакан разбавленного водой вина стоял перед прибором. Глубоко сидящие, окружённые нездоровой синевой тёмные глаза старика хранили следы огня. Взгляд их был устремлён на двух канареек, сидевших на краю блюдца с зерном, на дальнем краю стола. Канарейки клевали зерно. Глядя на них, старик думал о том, что вот уже восьмая пара птиц клюёт на его глазах божье зерно; вот уже он не может сделать лишнего глотка вина без опасения головной боли; вот уже и заботливо приготовленный старой баварской монахиней сухарик не лезет в горло потому, что опять не удалось очистить желудок… Околеет восьмая пара канареек. Вовсе остановится пищеварение. Кардиналы с радостью наложат по девять печатей на каждый из трех гробов, где запаяют его набальзамированные останки, а человечество будет жить. Вероятно, рано или поздно, несмотря на все усилия его самого и его преемников, оно, это живущее человечество, сбросит со своих плеч бремя церкви и пойдёт себе вперёд к манящему его видению греховного земного счастья, не ожидая перехода в царствие небесное… Человечество!.. Если бы оно знало, как он ненавидит этого тёмного колосса за неразумие, влекущее его к химере счастья… Счастье?! Кто знает, что это такое?! Он сам?.. Нет… Меньше всех он!..

Осторожный шорох у двери прервал размышления Пия. Он поднял усталый взгляд на склонившегося перед ним камерария. Монах францисканец едва слышно доложил (громкие звуки раздражали Пия), что статс-секретарь желает видеть его святейшество. Пий поморщился. С некоторых пор даже самые интересные дела ему досаждали. Движением бровей он дал понять, что кардинал может войти. Медленно, словно через силу, просмотрел почтительно протянутую ему бумагу и с неудовольствием вернул кардиналу. Неожиданно жёстко прозвучал его голос: не было ни знакомых народу бархатных ноток глубокого баритона, ни округлой ласковости фраз. Деловито, в лаконических формулах разъяснил кардиналу, что апостольское послание составлено неудовлетворительно: не ясно, почему католическая церковь берет на себя оправдание тайной войны против Москвы; люди не поймут, почему святой престол шлёт своё апостольское благословение католикам, которые с бомбами и ядом проникнут в коммунистический тыл, католическим лётчикам, которые сбросят диверсантов и убийц в Страну Советов; из текста такого послания верующие не поймут, во имя чего наместник святого Петра призывает учёных трудиться над усовершенствованием процесса расщепления атомного ядра?..

Кардинал вложил отвергнутый проект в бювар.

— Здесь находится, — сказал он, — в ожидании апостольского благословения своему проекту епископ Ланцанс.

— Ланцанс?

Черты Пия отразили напряжение. Но это длилось одно мгновение: несмотря на старость и болезнь, голова святейшего была светла. Он помнил проект Ланцанса, представленный ему на рассмотрение генералом Общества Иисуса. Сам иезуит, посаженный на папский престол иезуитом, Пий XII всегда с особенным вниманием относился ко всему, что исходило от Ордена. Он мог бы забыть любого другого епископа — францисканца, капуцина, бенедиктинца, — но не Ланцанса, раз тот был иезуитом. Смиренный брат Язеп Ланцанс предлагал вместо взрыва во время праздника песни в Риге нанести этот удар несколько позже, когда соберутся на свой праздник «детской песни» шесть тысяч маленьких певцов и двадцать пять тысяч юных зрителей — пионеров и пионерок Советской Латвии. Ланцанс считал такой удар более чувствительным — в СССР любят детей.

Папа сидел в задумчивости, подперев голову рукой. Статс-секретарь осторожным покашливанием напомнил о себе.

— Да, да, — сказал Пий едва слышно. Можно было подумать, будто за эти две минуты, что продолжались его размышления, он постарел ещё на десять лет и потерял последние силы. — Да, да… Помню… Передайте брату Язепу… Впрочем, нет, лучше поручите принять его монсиньерам Пиззардо и Тиссерану. Пусть присутствует и Константини. — Словно невзначай, добавил: — Если Ланцансу нужны деньги — следует дать… Дело должно быть осуществлено без нас. Скажите брату Язепу: Спрингович стар, Ланцанс может надеяться на его престол в Латвии. Мы его не забудем…

Пока папа говорил, кардинал достал из бювара новую бумагу и собирался протянуть папе, но при виде её Пий чуть-чуть поморщился, и кардинал тотчас спрятал бумагу. Папа поднялся из-за стола. Камерарий-францисканец испуганно прошептал:

— Ваше святейшество так и не отведали куриной котлетки…

Черты папы отразили досаду: упоминание о котлетке вызвало неприятное чувство тошноты. Газы подпирали диафрагму, сжимали усталое старое сердце. Тупая боль снова напомнила, что со вчерашнего утра у него не действовал желудок. Не помогло и слабительное. Мысль об этом отодвинула все остальное. Пий медленно проследовал к лифту, чтобы спуститься в сад: может быть, прогулка поможет делу…