Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Захлопнув папку, Сидоренко резко бросил её на свежевыскобленный хозяйкой стол и откинулся на спинку стула:

– М-да… ужасно глупый случай! – с досадой проговорил он.

В сенях скрипнула дверь. Сидоренко встал, одёрнув гимнастёрку:

– Здравия желаю, товарищ полковник!

Полковник Гаркуша подошёл к столу и тяжело сел напротив следователя.

– Здравствуй, Николай Иванович, – спокойно, даже спокойнее обычного, ответил он.

Следователь взглянул на ссутулившуюся как бы под огромной тяжестью грузную фигуру полковника, на его обвисшие по-казацки седые усы и резкие морщины около глаз.

«Видно, сильно устал, бедняга. Ведь ему уже под шестьдесят», – подумал Сидоренко.

– Да ты садись. Я ведь так просто, на огонёк забрёл. Не помешал?

– Что вы, товарищ полковник! – обрадовался Сидоренко и тут же смутился, заметив, что окно плохо замаскировано.

«Вот бисова жинка!» – ругнул он про себя хозяйку и подоткнул занавеску.

Полковник обращался к капитану на «ты», по имени-отчеству, и это означало, что он разрешает Сидоренко держаться не строго официально.

Начальник политотдела навещал Сидоренко вообще очень редко, а в столь поздний час не приходил ни разу.

«Не случилось ли чего?»

Однако Гаркуша молча положил на стол коробку «Казбека», и от воинственного силуэта всадника, как обычно, повеяло мирным довоенным уютом.

Сидоренко прогнал тревожную мысль и сел.

Прикуривая от настоящей, чудом сохранившейся у хозяйки «трёхлинейки» со стеклом, полковник покосился на вскрытый голубой конверт, что лежал на столе следователя:

– Из дома?

– Да, товарищ полковник, на днях получил.

– Как там? Плохо живут?

– Кто знает. Письмо бодрое, а чувствуется – трудновато им.

– Это хорошо. Не то хорошо, что трудновато, а то, что бодрость есть. Вот когда из души твёрдость да бодрость уходят, – это уже плохо. Нельзя распускать себя, нельзя! – Гаркуша говорил медленно, устало, а последние слова произнёс жёстко, тоном приказа. – Ответил им? – уже опять тихо спросил он.

– Не совсем, наполовину. Всё окончить не могу, дела не дают, а наспех не люблю…

– Нехорошо, Николай Иванович. Не ожидал: культурный человек, семьянин, и такое невнимание к своим… Так что у тебя, почему не в настроении? – вдруг спросил полковник.

Сидоренко хотел сказать «нет, ничего», но вместо этого с досадой кивнул на папку:

– Да вот из-за неё. Закончил дело лейтенанта Петрова.

– Это который? Командир второй роты у Гусарова?

– Тот самый, – подтвердил Сидоренко, удивлённый памятью полковника на людей.

Гаркуша снова потянулся за папиросой и, полузакрыв глаза, стал разминать её толстыми култышками обрубленных ещё деникинцем пальцев.

– Петров, Петров… Расскажи-ка, Николай Иванович, вкратце. Я что-то не в курсе. Если не секрет, – улыбнулся Гаркуша одними губами. – Не очень люблю такие рассказы, но знать надо.

– Да особенно и нечего рассказывать, товарищ полковник. Мелкое дело. Очень глупый случай. Даже досадно. Лейтенант Петров, – вот его фотография из личного дела, – ещё молодой офицер. Родился в 1918 году в Староукраинске, мальчишкой нанялся в топографическую партию держать рейку. От топографов перекочевал к геологам, от тех ещё дальше, уехал на север – и пошло. Домой наезжал изредка, обычно зимой. Отслужил срочную службу, в армию пошёл добровольцем, попал в училище, из училища – на фронт. Был ранен. У нас он, да и вообще на фронте, сравнительно недавно. Командовал взводом. Был замкомроты, затем после Ольшанки – помните? – ему дали роту. Воевал неплохо, человек грамотный, умный. Отзывы о нём положительные. И начальников, и подчиненных, и товарищей…

– А с кем он дружил? – вдруг перебил полковник.

– Да близко, собственно, ни с кем. Немножко – с командиром взвода Логиновым, немножко с офицерами штаба, – и, перехватив взгляд полковника, Сидоренко опередил его вопрос: – Я уже об этом подумал. Нет, дружба носила здоровый характер, так как никаких целей личного благополучия он не преследовал. В быту Петров скромный, весёлый и приветливый человек. В общем – воевать бы ему да воевать, так нет же… Вчера ночью он вернулся в подразделение от комбата, передал командование ротой командиру первого взвода, разъяснил боевой приказ, обстановку, а сам, вместо того, чтобы сразу идти с ротой в бой, задержался, выпил и с пьяных глаз убежал в тыл – дезориентировался.

– А может, просто «дезертировался»?

– Не похоже, товарищ полковник. Во-первых, Петров – человек смекалистый и умный, он мог бы сделать это гораздо тоньше. Во-вторых, нарвавшись на солдат второго эшелона, он принял их за гитлеровцев и, командуя воображаемой ротой, решил открыть баталию. Видя, что никто его команды не выполняет, изругал всех предателями, изменниками и с криком «русские погибают, но не сдаются!» бросился один вперёд. Чуть спьяна не перестрелял наших же солдат… Картина, конечно, не лишена комизма, но психологически нельзя не принять этот факт во внимание.

– Пожалуй. Недаром говорят: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», – согласился Гаркуша.

– Ну вот, собственно, и всё. Но факт остаётся фактом, и дело может кончиться для него плохо. Как посмотрят. А ведь, по правде говоря, жаль его… Когда о деле думаешь – не жаль, а когда просто о нём – жалко как-то. А вам?

Полковник, казалось, не слышал вопроса. Склонясь, он время от времени раскрывал сжатые в кулак пальцы правой, здоровой, руки и смотрел на маленький тёмный предмет, лежащий на ладони. Острым глазом Сидоренко разглядел: это была извлеченная откуда-то деформированная после выстрела пуля небольшого калибра для пистолета иностранной марки. Привыкший не задавать вопросов старшим начальникам, следователь выжидательно молчал. Гаркуша вздохнул и вдруг поднялся.

– Абстрактной жалости нет и быть не может, – строго и громко сказал он и, заметив взгляд Сидоренко, сжал пальцы и бережно спрятал кусочек металла в левый карман кителя. – Отдыхайте, капитан. Спокойной ночи.

Полковник тяжело вышел из дома в темноту ночи.

«Что бы это значило?» – тревожно подумал Сидоренко.

За внешне спокойным видом полковника он всё время чувствовал какую-то его тяжёлую внутреннюю напряжённость.

На столе запел зуммер телефона. Сидоренко взял трубку. Узнав полос генерала, он тут же весь подтянулся и даже поправил ремень. Лично к нему генерал ещё ни разу не звонил.

– Это я – семнадцатый. Игнат Васильевич у вас?

– Так точно, товарищ семнадцатый. Только что был зд…

– Ну, наконец-то нашёлся, – как-то уж очень тепло, по-житейски, прозвучал голос генерала. – Он, наверное, сейчас сидит и о делах рассуждает? Так вы не очень-то… о делах… И проводите его обязательно, – голос генерала дрогнул и стал сердитым и строгим: – Его сын, не приходя в сознание, умер при нём на операционном столе…

Захлопнув за собою дверь, Сидоренко окунулся в ночь, как в банку с тушью. «Какой человек, какая воля! Так вот оно к чему: «Нельзя распускать себя, нельзя». А я-то, болван, лез к нему с этим Петровым…» – думал капитан на ходу. Глаза привыкли к темноте. Пройдя ещё немного, Сидоренко остановился: уткнув лицо в сгиб локтя, прислонясь к дереву, стоял старый большевик. Прошло несколько секунд. Полковник со стоном скрипнул зубами и, резко выпрямившись, пошёл дальше. Не нарушая его одиночества, Сидоренко последовал за ним.

– Стой! Кто идёт? – послышался оклик солдата комендантского подразделения.

– Свой, – продолжая идти, ответил полковник.

– Стой, стрелять буду! Пропуск? – властно скомандовал часовой.

Полковник остановился и негромко сказал:

– Чека.

– Чита, – ещё тише отозвался солдат и мигнул фонариком: – Товарищ полковник! – смутился он. – Извините, не узнал в потёмках.

– Чего ж извиняться, молодцом. Хорошо несёте службу… А вы что позади топчетесь, товарищ капитан? – неожиданно повернулся он к следователю, также обнаруженному лучом фонарика.

– Я, товарищ полковник, так, пройтись перед сном…

945
{"b":"908380","o":1}