—   

План,— тихо проговорил Дубяга.

Меринов стоял спиной к нему, шарил в опу­стевшем шкафу коптилку, быстро прошёл к окну, прикрыл окно старым, висевшим на гвозде меш­ком. Стало совсем темно. Чиркнула и не выбила огня зажигалка, снова чиркнула. Меринов раз­жёг коптилку, поставил её на стол, раздвинул составленные стулья. Шапка, позабытая спав­шим здесь человеком, сползла на пол.

Меринов поманил Дубягу к столу. Они сидели друг возле друга.

—   

Подполковник Ярунин поручил мне полу­чить у вас план минирования города.

В этой комнате, где пламя разгоревшейся коп­тилки выхватило огромную чёрную свастику, на­малёванную на немецком мешке, распластанном на окне обшарпанные стены, мрачную убогость служебного оккупационного помещения, слова Дубяги прозвучали торжественно.

Замкнутое лицо у Меринова, нездоровая кожа, серая, в буграх. Он внимательно изучал Дубягу. Под чужой крестьянской одеждой разглядел военную выправку. Лицо Дубяги, молодое, откры­тое, полный решимости и мужества взгляд кое- что сказали опытному глазу. Этот погибнет, но не выдаст. И улыбнувшись своим мыслям, отчего просветлело лицо его и спала отчуждённость, он мягко положил руку на колено Дубяги.

—   

Плана нет,— тихо ответил он, и лицо его снова устало померкло. Он достал из кармана квадратный листок бумаги, положил перед Дубягой карандаш, приказал — записывай.

Дубяга встрепенулся, привстал. Как нет плана? Промелькнуло с надеждой: Меринов, мо­жет быть, всё еще не доверяет ему. Суетливо стянул он с головы шапку, в горсть захватил подкладку, с силой рванул её, расковырял вату, достал что-то и протянул Меринову. Меринов быстро взял у него с ладони обломок от кости домино, зажал его в руке, из-под ремня брюк извлёк второй обломок.

—   

Вот,— сказал он, показывая Дубяге сов­павшие половинки дубля два,— это мы с под­полковником Яруниным при прощании разло­мали.

Он прошёл к двери, задев ногой свой мешок, брошенный на полу, осветил карманным фонари­ком коридор, плотно прикрыл дверь.

—  

Плана нет,— сказал он.— Удалось устано­вить, что план находится в штабе диверсионной группы на Речной. Надо добыть его оттуда.

—   

Это предстоит сделать мне. Приказ подпол­ковника: тебе уходить на запад, оставаться на своём посту, в управе.

—   

Записывай быстрей. Речная улица,— по­вторил Меринов и объяснил,— здесь распола­гается штаб диверсантов. Пиши мелко.

Шли адреса, приметы, имена диверсантов. Когда перечень лиц был закончен, Меринов, скрутив листок, вложил его в маленькую целлу­лоидную трубочку.

—   

В случае опасности спрячешь во рту,— объяснил он Дубяге. Он вышел на улицу осмот­реться, спокойно ли.

Еще не смолкли его шаги по коридору, как через порог осторожно перевалился спавший здесь прежде человек. Широко для устойчивости расставляя ноги, он направился к Дубяге, нащупав рукой стул, рыхло шлёпнулся на него.

—   

Уходишь? — спросил он, приблизив лицо

к

Дубяге и обдав его самогонным перегаром.— А? Уходишь? — повторил он, повысив голос.

—   

А ты что же?—спросил Дубяга.— Чего остаёшься?

—   

Нельзя,— протянул он. Дрожащее пламя коптилки ходило по его лицу, зажигало мутные, неестественно близко посаженные глаза.

Погрозив пальцем перед носом Дубяги, он, вглядываясь в него снизу вверх, протянул:

—   

Нельзя. Все бегут. Убегают, а? Машины немецкие. Повозки. Если в дугу запряжены — это русские, а в дышло — так то немцы, немцы же,— быстро, бессвязно заговорил он, раскачи­ваясь на стуле.— Видно, русские придут. Придут сюда, а?

«Не скули, сволочь»,— хотелось Дубяге обо­рвать его.

Вошёл Меринов.

—   

Пошли,— распорядился он и поднял с пола мешок.— Прощай,— не оборачиваясь, кинул он оставшемуся здесь человеку.

—   

За этим последи, очень подозрителен,— в коридоре сказал он тихо Дубяге.— Он всего не­сколько дней в управе. Я думал сначала, не ко мне ли приставлен. Нет, видно, что-то другое.

Они вышли на улицу. Подморозило. На свет­лом небе проступили бледные звёзды. Близко прошлёпал патруль в соломенных галошах. На немецком переднем крае уже вспыхивали ракеты.

Город

притаился.

Молча обогнули Меринов и Дубяга дом управы, вошли во двор. Навстречу легла длин­ная тень от сарая. Тихо во дворе. Спустились в подвал. Меринов протянул Дубяге карманный фонарик: — Оружие найдёшь в углу справа в ящике, накрытом рогожей.

Нащупывая замочную скважину, он тихо объяснил: — Снаружи запру тебя, никто пока сюда не сунется. Когда выходить будешь, выса­дишь окошко.

Дубяга стоял уже одной ногой за порогом в непроглядной темноте холодного подвала. Мери­нов говорил на прощанье:

— Передашь подполковнику: вся управа эва­куировалась в Земцы, завтра буду там. — И, крепко пожимая Дубяге руку, договорил: — Передай, что здоров. Условное имя оставляю прежнее — «Брат».

Дверь затворилась. Тяжело подался назад за­сов, звякнул ключ в замке. Прислонившись к двери, Дубяга еще слышал, как поднялся наверх по ступеням Меринов. Потом всё стихло.

Он опустился тут же, где стоял, кажется, на ящик; сразу боль во всем теле сморила его. За­хотелось пить, отёкшим языком облизал сухие губы. Вспомнился Хасымкули и тот другой, не­знакомый, замёрзшие, мёртвые тела их. Отогнал мучительные видения.

Машинально нащупал в кармане несколько уцелевших сухарей, фонарик, спохватился, выта­щил и включил его, — слабый свет осветил ящики, громоздившиеся один на другой. Дубяга попробовал сдвинуть их, и они легко поддались, давая ему пройти. В правом углу, в ящике под рогожей он нашел четыре пистолета разных си­стем, запасные обоймы к ним и четыре русские гранаты. Он жадно рассовал их по карманам своего ватного пиджака. Сел в углу, погасил фо­нарик, сидел, сжимая в кармане рукоять пистолета, обдумывал предстоящие действия. Он при­нял эстафету от «Брата» и был полон чувст­вом своей ответственности, он должен завладеть планом минирования города, достать его из штаба диверсантов. В отяжелевшей голове еще не было ясных решений. Завтра в условленном месте он встретится с Белоуховым и Бутиным.

Становилось холодно. Впервые Дубяга сфор­мулировал: он находится в доме, где люди пре­давали родину.

С родственной нежностью подумал о «Брате», вдруг понял, что навсегда запомнит его, такого, каким стоял тот минуту назад по ту сторону по­рога, слабо освещенный бледным вечерним све­том, с мешком на плече. Усталое, молодое, одухо­творенное лицо с тёмной бородкой клинышком. Силился вспомнить, когда он видел такую же вот бородку, у кого. В сонной голове лицо Мери- нова слилось с тем другим лицом, всплыли в па­мяти слова: «Рыцарь. Рыцарь революции...»

Маленький голодный мальчишка тянул к нему посиневшую ручёнку: «Дядя, дай». Холод подо­брался к телу.

Откуда-то донеслось немецкое радио: «Немец­кие солдаты у Ржева. В эти тяжёлые часы фатерлянд с вами в снегах далекой России. Вы не сдадите врагу завоёванный немецкой кровью город...»

* * *

Уже гремела артподготовка, а сумерки еще плотно стояли над землёй.

Подполковник Ярунин быстро приближался к группе командиров. Сдвинутая на затылок серая шапка-ушанка открыла помолодевшее лицо.

Пора было выступать. Командиры ушли к опушке леса, каждый из них возглавлял неболь­шой отряд, каждый имел свой маршрут и свою боевую задачу в Ржеве. Разрозненные действия их сводились к одному — захватить немецкое подполье, пресечь вражескую диверсионную группу и предотвратить взрывы в городе, разми­нировать Ржев.

Ординарец подполковника подвёл запряжен­ную в сани лошадь. Ярунин уселся, ординарец тронул лошадь, и она легко вынесла сани из лесу.

Посыпал снег. Ветер задувал то слева направо, то справа налево, Ординарец сидел на передке, вобрав голову в воротник полушубка. Лошадь чуяла кнут за спиной, бежала дробно, весело, не сбавляя шаг. В утренних сумерках предметы впе­реди были неотчётливы, казалось, перебегали до­рогу и падали на колени шесты полевой связи.