— Так ты хочешь сказать… — задумалась Айра.

— То и хочу, — кивнул Анхель. — Было время, когда вся эта земля реминьской считалась. Тогда и появились люди. Выползли или выбрались откуда — о том предания умалчивают, только не успели ремини оглянуться — а они уже здесь. И полтысячи лет не минуло, а уж деревни образовались от Манги до Лемеги, а иные люди и до степи добрались, а там уж и ее из конца в конец прошли. Корабли срубили, острова заняли! Всё люди! Суетливые, часто глупые, короткоживущие, но быстрые и кусачие, словно блохи! И разные все. И по языку, и по вере своей, и обликом. И черные, и серые, и белые — всякие. Словно бросил неведомый кто-то горсть разных семян в ручную мельницу да жернов-то и провернул. Что смололось, то смололось, а что в раковину в дырявой мельнице попало, то сюда к нам и вынесло.

— А как же ремини? — не поняла Айра.

— Ремини? — Старик поднял брови, помолчал немного, но продолжил: — Ремини отступали. Уходили, избегали, приглядывались. Ремини казалось, что если эти пришельцы так недолговечны, так коротки, то они когда-нибудь умрут сами. А они захватили треть мира и назвали его Оветтой.

— Треть мира? — не поняла Айра.

— А ты думаешь, что за Сеторскими горами земель нет? — прищурился старик. — Что за корептскими и рисскими горами только безжизненные пески? Что черные племена, которые за хеннскими степями запустынье стерегут да на Снежные пики косятся, с пустотой граничат? Велика эта земля, и не исчерпывается она одной Оветтой, только не пускают туда тамошние ремини людей. Ни для торговли, ни для какого еще интереса. Люди слишком сильны. Их короткий срок жизни и есть их сила. Они спешат и успевают. Бегут и догоняют. Поэтому все дальние земли закрыты для людей. За них ремини и на смерть пойдут.

— Тогда отчего же вы отдали баль земли вдоль речки Мглянки? — прошептала Айра.

— С баль можно иметь дело, — ответил Анхель. — Знаешь, если сеторские ремини дадут раздавить баль риссам или еще кому, сами под жернов попадут, а пока баль целы, ремини и свой срок откладывают. Да и золото было нужно нашим деревьям.

— Ты сам с собой споришь, — скривилась Айра. — Так вы перестали уступать людям или что-то еще пытаетесь выгадать? Или я должна буду думать, что вы только ради деревьев за Сеторские горы не уходите! Иначе бы не пускали в предгорья рептских рудодобытчиков!

— Выгадать? — задумался было Анхель, но потом махнул рукой и снова мелко закивал: — Именно что выгадать. Можно и так сказать. Кстати, если о выгоде говорить, то всякая зараза, всякий мор, всякая людская война должна была бы радовать круглолицых — так не выходит что-то радоваться.

— Неужели срослись корнями за тысячи лет? — усмехнулась Айра.

— Права ты, только не насчет корней, а насчет тысяч лет, — пробурчал Анхель. — В другом дело. Вся эта земля, Оветта которой только часть, может стать мертвой. И деревья наши не справляются уже с этим.

— С чем — с этим? — наклонила голову Айра, словно пыталась выведать что-то у старика. — С чем не справляются деревья?

— С Суйкой, — коротко ответил Анхель. — Тому уж тысячи лет, и за тысячи лет до Сади, Сето и Сурры нашли ремини дыру в мельнице, которой Единый миры перемалывает. В Суйке она была. И звалась глубокая долина возле нее не Проклятая падь, как теперь, а Соленая падь, потому что в сильный ветер заливом она обращалась — загонял ураган волну в нее. Там прибыток народу образовывался. Редко, раз в столетия, но из этой редкости вся Оветта людьми заполнилась. И не только людьми: кое-какое зверье в диковину для Оветты было, а теперь уж всякое родным кажется. Но не мог этот исход вечным быть. И ремини остановили его.

— Неужели дырку отыскали и камнем забили? — скривила губы Айра.

— Нет, — помахал руками Анхель. — Нет дырки в Оветте. Есть тонкость мира. Мудрейшие моего народа назвали это неотсеченной пуповиной. Правда, так и не решили, что на другом ее конце — мать нашей земли или ее же отпрыск. Так или иначе, но магия там была. Может быть, стихийная, которая у водяных источников случается, у провалов горных, в глухих чащах, но была магия. Тут и вспомнили о священном дереве мудрейшие. Вспомнили да за сотни лет и нашли способ закрыть Оветту от пришлых. Другой вопрос, что не помогло это — и без прибытка люди размножились, — но больше никто в Оветту не приходил. До Сади, Сето и Сурры. Тысячи лет никто не приходил! Уже потомки людей стали Оветту исконной родиной считать!

— И как же вам это удалось? Закрыть прореху-то? Чем деревья помогли?

— Деревья? — засмеялся Анхель. — С деревьями просто. Они ведь не скрываются от магии, они притягивают ее. Притягивают и рассеивают. А для той дыры-пуповины магия как скирский маяк для мореходов. Не будет его огонь пути указывать — побьются корабли о скалы. Считай, что деревья ремини скрывают огонь маяка, пусть даже нам ничего и не известно о нем.

— Но Сади, Сето и Сурра…

— Они пробились, — кивнул Анхель. — Видно, уж очень припекло их на том конце пуповины или и вправду сила у них была великая, но прошли они. И теперь проход вновь закрыт. Они же его и закрыли. Наглухо запечатали за собой, как им это показалось.

— Закрыт? — нахмурилась Айра. — Но почему — «показалось»?

— Закрыт, — хихикнул Анхель. — А уж насчет «показалось» — ничего не скажу. Только одно отмечу — и поймешь ты, почему я этот разговор завел. И почему тебе об этом говорю, а не Кессаа.

— Насчет Кессаа я и сама понимаю, — оборвала Айра. — Не хотела она идти, и если и пошла, то против воли своей. Ей уже пережитого хватало. Идти ей в Суйку — это словно обожженному снова в пламя кидаться!

— Порой только обожженный и может огонь пересилить, — пробормотал Анхель и добавил: — Семечко было с собой у кого-то. У Сади, Сето или Сурры, но кто-то принес в Оветту семечко. Не сразу оно проклюнулось, а как проклюнулось, не сразу в рост пошло. А уж как пошло — тут не заметить его нельзя стало, потому как корешок от этого семечка по-всякому через пуповинку-то обратно пополз, словно там деревце, с которого он упал. Там, где человек не проберется, он и протиснулся. А может, и с самого начала был этот корешок, может, и не рвался. А росточек этот долго в сухости содержался, но уж когда освободилась Суйка, то и он волю почувствовал. Вот он и сосет все, до чего дотянется. А почему с мертвых начал — так ведь их ему только и везли до недавних пор. Привык, наверное.

— А идти к нему мертвецов ножками твой росточек отчего неволит? — Айра прищурилась, хотя что-то охолодело в груди. — Не мне тебя магии, дед, учить, но ты же и сам понимаешь, что представление это лишь силу из тел высушивает.

— А представь, что этот росточек, или, как ты говоришь, зверь, — дитя неразумное.

— Возрастом в тысячи лет? — подняла брови Айра.

— И чего же ты хочешь? — развел руками Анхель. — Вот для тебя и Насьта дитя неразумное, а уж он-то, считай, в два раза тебя старше. Да если и вправду там, в другом мире, сеятельница этого ростка — так чего удивляться? Кому его воспитывать да уму учить?

— Так, значит, выстраиваешь? — опустилась в раздумья Айра. — Отчего же все-таки Кессаа этого не сказал? Она ведь, считай, с закрытыми глазами в Суйку пошла, да и зачем пошла? Чтобы в храм в центре мертвого города войти да то предсказание, что на нее повесили, с завещанием Сето сверить?

— Не мог я ей сказать, — строго произнес Анхель. — Она в родстве с тем семенем.

— Не поняла? — напряглась Айра.

— В родстве, — повторил Анхель. — Это только ремини могут чувствовать, я вот пацана твоего встретил бы не теперь, а лет через сорок, и все одно сказал бы, что твоя кровь.

— Может быть, ты теперь и мое родство к этому семени-зверьку протянешь? — сдвинула брови Айра.

— Нет, дочь Ярига, — покачал головой Анхель. — Твоего родства с ним нет. А вот корешок-то его теперь через тебя проходит. Через кровь твою. Уж и не знаю, как ты ее с волокном его смешать сумела. Сама уж думай, где проливала ее в последние месяцы.

— Что ты говоришь? — нахмурилась Айра.