Подруга задумалась.

– Непонятно, куда ж они все подевались? И следов не осталось? Ни снежка примятого, ни сломанных веток, ни отпечатков на земле?

– Ни-че-го! Охотники искали с собаками, и никаких следов. Вернее, следы есть до определенного места, а потом обрываются!

– Улетели они, что ли? – недоуменно сморщила лоб Ксеня. – Не бывает же так! А может, это всё байки деревенские? Сама знаешь, горазды они сочинять небылицы!

Я пожала плечами. Может, и байки, но на душе тяжело. Да и наставницы наши перепуганные ходят, тревожные, а наших грымз так просто не испугать.

– У нас тоже пропадают, – задумчиво протянула Ксеня. – Сама подумай, послушниц становится все меньше и меньше, куда они деваются? Младшие раньше пять столов занимали, а сейчас – три всего.

– Ну, гниль по весне разгулялась… – неуверенно сказала я.

– Ага… Это нам так сказали, что гниль. Надо в Пустошь сходить, – решила Ксеня. – Разузнать, что там да как. Ох, не нравится мне все это!

А то! Мне тоже.

– Как же мы туда сходим? Не пускают же!

– Придумаем! – подруга в третий раз облизала чистую ложку и, с сожалением обозрев пустую миску, поднялась. В том, что Ксеня обязательно придумает, как сбежать в деревню, я не сомневалась.

К сожалению, эти планы нам пришлось отложить. С вечера бодрая и решительная Ксеня к утру проснулась с горячечной головой и красными, воспаленными глазами.

– Студеная хвороба! – обрадовала нас прибежавшая Данина.

Ксеня застонала. Все знают, как отвратительны на вкус настойки от этой напасти! Гадкие настолько, что болеть хворобой мы искренне стараемся как можно реже!

– И ты, Ветряна, мне тоже не нравишься! – заявила Данина. – Ну-ка, покажи язык!

Я высунула кончик, косясь на недовольно застывшую в углу Гарпию. Отлеживание в постели одной послушницы она, скрепя сердце, еще могла пережить, но двух! Да еще каких! А как же ее любимое утреннее развлечение с хлыстом?

Однако Данина стояла на своем.

– Ветряна, Ксеня, живо в постель! Не хватало еще других послушниц заразить! Как вас потом лечить? Лорд ректор приедет, а у нас все по койкам лежат, хворают, его заражают! Он ругаться будет, мол, не усмотрела Данина, прозевала! Живо в постель, кому говорю!

Гарпия скривилась, упоминание лорда ректора ей явно не понравилось, однако картина, нарисованная хитрой травницей, не понравилась еще больше. Потому что влетит тогда и Гарпии.

Однако сдаваться так просто мистрис не желала.

– Пусть Ксеня остается, а вот Ветряна на больную что-то не похожа…

– Не похожа? – взвилась травница. – Да вы посмотрите на нее! Глаза красные, сама синюшная, трясется как припадочная!

Меня и правда потряхивало. От очередной бессонной ночи да выпитой почти полностью бодрящей настойки. Эффект от нее был, спать не хотелось, но трясло меня сейчас хлеще горячечной Ксени.

– Страшная, как навь кладбищенская! – добила меня Данина.

Я обиделась. Ну, не красотка, конечно, но кладбищенская навь? Это, пожалуй, слишком!

Зато Гарпии сравнение понравилось, она растянула тонкие губы в подобии улыбки. Чтобы ее порадовать, я скосила глаза и обморочно задышала. А так как с утра я не успела расчесаться и волосы дыбом стояли на голове, выглядела я наверняка знатно.

Данина сдвинула брови, чтобы я не переигрывала.

– Пойду отварчик от хворобы принесу! – радостно потерла руки травница. – И побольше! И корень мохровицы заодно, чтобы уж наверняка!

Гарпия растянула губы сильнее. Настойка мерзкая, а корень мохровицы, который нужно жевать от горячки, отвратительный настолько, что запросто сшибает с ног лошадь. Убедившись, что ничего радостного нам не светит, а лекарства вполне можно приравнять к утренней экзекуции, Гарпия милостиво разрешила нам болеть и удалилась.

– Ух, – Данина вытерла со лба пот.

Я плюхнулась на свою койку.

– Навь кладбищенская?

– Ну прости, надо ж было мистрис убедить. Хотя… – она окинула меня скептическим взглядом и добила: – Хотя навь кладбищенская покраше тебя будет! Все, я за настойками пошла, а вы живо под одеяло! Не хватало еще и правда всех хворобой заразить. – И, хитро улыбаясь, вредная травница вышла.

Я благодарно посмотрела ей вслед и вытянулась на узкой койке. Все-таки возможность поспать в тепле вместо бега по стылому двору и нудных занятий весьма радовала. Даже если для этого пришлось стать навью! И потом, вопрос собственной внешности меня и раньше не сильно волновал, а сейчас и подавно. Страшная я, так что ж поделать, замуж все равно нам не выходить. Послушницы Ордена принимали обет безбрачия. А чтобы просвещать да нести святое слово народу, и моя неказистая внешность сойдет.

И все же… Навь кладбищенская!

– Ты сегодня опять не спала? – сипло спросила Ксеня. И как она заметила? Сама же дрыхла сном младенца всю ночь. Я промолчала, не зная, что сказать. Темные, как спелые вишни, глаза подруги осуждающе рассматривали меня из-под одеяла.

– Сейчас поспи. Утро уже. Можно.

На глаза мне навернулись слезы. Защипали, и я судорожно задышала ртом, уже по-настоящему.

– Догадалась… – прошептала я.

– Дура ты, Ветряна, – сипло, но с чувством заключила Ксеня, – спи. Потом поговорим.

Облегчение оттого, что можно будет все рассказать, что Ксенька не испугалась и не отвернулась от меня, было столь сильным, что я не выдержала, затряслась от хлынувших слез. И свернулась калачиком, отвернувшись, уставилась невидящим взглядом в стену.

– Поспи, – повторила Ксеня шепотом.

И я расслабилась и… заснула.

Когда Данина принесла настойку, мы в унисон посапывали на своих койках.

Поговорить нам не удалось. Измученная вынужденным бодрствованием последних дней, я проспала до заката, даже на запахи принесенной дневальщицей каши не отреагировала. А к вечеру Ксеньке стало хуже, горячка усилилась. Подруга металась на узкой койке, красные жаркие пятна разлились по ее щекам. Данина озабоченно протирала ее влажной тряпкой, вымоченной в настойке трав, и ругалась себе под нос.

– Надо перенести ее ко мне, – сообщила травница. – Нельзя здесь оставлять, боюсь, все хуже, чем я думала… Эх, хоть бы не…

Я вздрогнула, поняв, о чем женщина умолчала. Хоть бы не гниль, от которой в прошлом году так и не спасли трех послушниц.

– Собери ее вещи. Нательную рубашку, платье, платок. И одеяло сверни, ей холодно, постараюсь ее согреть. Позову кого-нибудь, чтобы перенести Ксеню ко мне в травницкую.

– Я с Ксеней!

– Тут сиди. Если то, чего я опасаюсь…

Я упрямо выставила худой подбородок.

– Я. С. Ксеней. Даже если это чернильная гниль, все равно. Я ее не брошу.

Данина покачала головой, потом устало махнула рукой, соглашаясь.

В комнатке травницы мы уложили больную на кушетку, укрыв двумя одеялами, но подруга все равно тряслась от холода. Пока Данина готовила снадобья, я разожгла камин, не жалея дров, так что через полчаса в маленькой комнатушке было нечем дышать. Однако Ксеня все так же мерзла. Всю ночь травница, сжав зубы, обтирала ее горячее мокрое тело холстиной. Иногда она без сил замирала в углу, на куче хвороста и сена, и тогда ее заменяла я.

Ксеня плакала, когда мы стаскивали с нее одеяла, хваталась за них горячими пальцами, просила оставить ее в покое и не мучить.

– Так холодно, – бормотала она, стуча зубами, – ужасно холодно…

Об ее кожу можно было обжечься.

Весть о том, что две послушницы больны гнилью, как разрушительный смерч пронеслась по приюту, сея ужас и панику. Наши скудные пожитки в тот же день отправили в огонь. Даже перья, которыми мы писали, и Ксенину резную заколку – единственную ее память о погибших родителях. Благо я успела завернуть в узел носильные вещи, а то и вовсе остались бы мы с подругой лишь в ночных рубашках и чепцах.

Каморку травницы стали обходить десятыми коридорами, даже Гарпия не рискнула к нам сунуться, только через дверь распорядилась вывесить на окно белую тряпку, когда все будет кончено. Данина хмыкнула.