Я очнулась в ужасе, хватая ртом воздух, как из трясины вынырнула. Посмотрела на разметавшуюся от жары Ксеню и покрылась ледяными мурашками.

В Северном Королевстве всегда были те, кто слышал Зов. Это наше проклятие за грехи предков, страшная расплата. Сопротивляться Зову невозможно, как ни старайся, однажды сломаешься и все равно уйдешь туда, куда он манит. В страшные Черные Земли, где вершат кровавые мессы про́клятые колдуны.

Души детей, ушедших по Зову, подлежали отлучению от Ордена, потому что считались они пособниками чернокнижников и мракобесов. В священных писаниях говорилось, что надобно детей не «пущать», запирать в подвалах, прятать, а лучше всего сжечь, дабы не допустить согрешения. До кучи, а также устрашения бесов, желательно было сжечь и родственников, а ежели дитя, ушедшее по Зову, надумает вернуться, священному огню полагалось предать всю деревню как обитель греха.

Поэтому если и был в семье такой ребенок, родичи это скрывали и предпочитали говорить, что задрал дитятко медведь или к дальним родственникам на учебу уехал. Хотя в это никто и не верил.

Про Зов говорить не принято, чтобы не накликать. Даже слово это лучше не произносить, дабы не услышали чудовища Черных Земель.

Вот я и не говорила. И Данила тоже.

Мы переглянулись, грустно и понимающе.

– Мамке сказал, что в знахари готовлюсь. Когда совсем невмочь станет и я уйду, пусть думает, что пошел в Старовер в ученики подаваться.

– Так ждать будет, – опечалилась я.

– Будет.

Мы помолчали.

– Как думаешь, это правда, что Зов ведет в Черные Земли? – шепотом спросил Данила. – И ждут нас там про́клятые колдуны для страшных своих деяний?

– Я думаю, в мире все совсем не так, как мы привыкли думать. И не так, как говорит Орден, – неуверенно высказала я кощунственную мысль. – Кстати, я уже несколько дней Зов не слышала.

– И я! – обрадовался Данила. – Вчера даже выспался. Не спал половину ночи, боялся – и сам не заметил, как заснул. А проснулся, когда петухи петь начали. И ничего, не было Зова!

– Точно! Так что – может, пронесло? Мы же не знаем, как оно бывает. Кого-то, может, позовет-позовет, не дозовется и того… отстанет!

Данила даже порозовел от радости, посмотрел на меня сверкающими в полутьме глазами.

– Отстанет! – выдохнул он и, расхрабрившись, помахал кулаком невидимому Зову. – Вот я ему… получит он у меня! Вернее, шиш он получит, а не меня!

Я прыснула от смеха. Данила тоже рассмеялся. Улыбка у него была хорошая, открытая, делающая его совсем мальчишкой.

– Расскажи, что ты знаешь о пропавших детях, – посерьезнела я. – Мне кажется, это как-то связано с… тем самым. Хотя они уходят днем, но ведь тоже пропадают неведомо куда, так?

Радость парня как рукой сняло.

– Не знаю я ничего, – глухо сказал он. – Ничего… только вот…

– Что? Что «только»?

– Снятся они мне. Вижу, что сидят они в каком-то погребе. Пол земляной, как нора… И страшно им очень. Еще ходит там кто-то жуткий, но его я увидеть не могу. Я вообще так странно там все вижу, словно чужими глазами, то одного ребенка, то другого. Поначалу думал, мерещится, чудится мне, а потом понял, что правда. Как о детях этих узнал. Специально в Загреб ездил, поспрашивал у местных потихоньку, в харчевне покрутился. Мамке сказал, что по знахарству поехал разузнать. А сам – про ребятишек. Так там у местного старосты дочка пропала, десятилетка. Пошла к колодцу воды набрать и сгинула, как не было ее! Уж они ее всем Загребом искали, каждый уголок облазили, во все лазейки заглянули, нет девчонки! Я спрашиваю: а во что одета была? Они: то-то и то-то, в косе алая лента, платок с лебедями батя накануне подарил, шубка рысья… А я такую девчушку в своем сне накануне и видел. Только зареванную, грязную и в той яме. Но платок и шуба – все как сказано.

Я слушала, затаив дыхание.

– Так рассказать надо! Старосте…

– Ага, рассказать! Так меня тут же под белы рученьки да на центральную площадь на костер поведут! Мявкнуть не успею! Как колдуна! Откуда же мне еще такие видения могут быть? Мракобесье… А если еще и про Зов прознают, даже до площади не доведут, на месте пристукнут.

– Да уж, – я загрустила, – тут не поспоришь. Делать что будем?

– Не знаю.

Я осторожно положила руку ему на плечо. Хотелось рассказать больше, но как? Как рассказать о том, что со мной случилось? Данила хоть и хорохорится, но еще мальчишка, не выдержит, сболтнет кому, тогда обоих обережники повяжут. Вместе и будем разжигать собой костер на площади Старовера. Это если до столицы довезут, а скорее у ближайшего дерева упокоят, без церемоний.

– Нам надо подумать, как помочь этим детям, – сказала я. – Данила, возможно, ты единственный, кто может это сделать! Не знаю почему, просто чувствую, что это важно.

– Но как?

– Тебе надо попытаться больше рассмотреть в своих снах. Ты сможешь это сделать? Увидеть детали, мелочи… То, что подскажет, где они находятся и как туда попали.

– Мне это не нравится, – хмуро отвернулся парень. – Я не хочу! Там так жутко. К тому же я не контролирую это. Все случается само собой, иногда я засыпаю и словно попадаю в тело одного из детей.

– Им тоже там страшно и жутко, – жестко сказала я. – Только эти дети на самом деле сидят в яме, а ты нет!

Данила пристыженно отвернулся.

– Я попробую. Попробую рассмотреть больше.

– Вот и хорошо, – сказала я, поднимаясь. Пора было возвращаться, а то еще хватятся меня, искать начнут. – Кстати, – вдруг вспомнила я, – у вас в Пустошах не происходит ничего… необычного?

– Вроде нет, – почесал затылок парень. – Разве что вдовица купеческая вчера чуть избу не спалила с испугу, еле залить успели, хорошо осень на дворе, огонь лизнул только да и издох. А летом бы и головешек не осталось!

– А что случилось? – заинтересовалась я.

– Да почуялся ей покойный муж сдуру. Блажила на все Пустоши, мол, зашел в сени и кулаком на нее машет, как при жизни махал, особенно спьяну. Баба-то перепугалась, свалилась от страха на пол, лучину сбила. Да пока без чувств валялась, огонь с лучины на одеяло перекинулся, а там и оконные завеси занялись. Соседка козу только подоила, через огород в избу шла, вот и увидела, как из купеческих окон дым валит! Вытащили купчиху, дом только с одного бока подгорел, а она все плачет да про покойничка орет! Скаженная! Ладно, Ветряна, бывай! Ты заглядывай, я завтра приду, если получится!

И Данила осторожно выглянул в щель, убедился, что рядом никого нет, и, скользнув из часовни, растворился в ельнике.

Я спустилась по истертым ступенькам, размышляя о не в меру ретивых местных покойничках. К вечеру заметно похолодало, северный ветер рассерженно швырял в лицо мелкую ледяную стружку – то ли ледяной дождь, то ли мокрый снег. Звезд не видно, небо затянулось хмурой свинцовой тучей, брюхом цепляющейся за острые вершины сосен. В редких прорехах, как во вспоротых ранах, бледно серебрился молодой месяц.

В ельнике, куда скользнул Данила, лежит густая, плотная тень, и кажется, что кто-то смотрит оттуда на меня, наблюдает. Я поежилась, всматриваясь в темноту. Стало неуютно и страшно.

– Данила? – неуверенным шепотом позвала я.

Тьма не ответила, но словно стала еще плотнее и гуще, мелькнули желтые звериные глаза. Я отпрянула. Волк! Неужели подошел так близко к Риверстейну? И я здесь совсем одна, и глупый Данила убежал через ельник. Может, его уже доедает под ближайшим кустом волчья стая?

Задохнувшись от страха, я попятилась, стараясь не делать резких движений. Казалось, что стоит повернуться спиной, и зверь нападет, одним прыжком преодолеет разделяющее нас расстояние, плавно, как не способен человек, как…

– Арххаррион, – выдохнула я.

Тьма словно замерла, потом чуть расступилась, позволяя мне увидеть его. Он стоял там, прислонившись плечом к стволу, все те же брюки и сапоги, голый торс. Вместо плаща укутавшись в тень.

Я развернулась и со всех ног бросилась к стенам приюта.

В нашем женском королевстве появится МУЖЧИНА!!!