Одна из нищенок, сидевших у молельного дома, поднялась и подошла, волоча за собой мешок, к парочке заболтавшихся у слободского храма воинов с протянутой рукой.

— Чего тебе? — повторил Орлик. — Поверь мне, старушка, моя доброта наступает вслед за моей сытостью, но пока я слишком голоден, чтобы совершать благодеяния!

— Подожди! — Рин зазвенел медяками в тощем кошельке и внезапно замер: на уже знакомой ладони лежал перстень с белым камнем.

— Что там? — недовольно прогудел Орлик, и в то же мгновение откуда-то с юга донесся удар грома. Но небо оставалось чистым.

Грейн выволок из подполья уже второй кабаний окорок, а Рин дважды сбегал в харчевню у башни за теплым хлебом и вином, когда Орлик наконец отодвинул от себя стол и блаженно зажмурился.

— До обеда теперь можно и потерпеть!

Старик восхищенно крякнул, а Рин, который только что с тревогой наблюдал, как на гигантские ломти хлеба укладываются столь же гигантские куски розового душистого мяса и один за другим исчезают за работающими словно хорошие жернова крепкими белыми зубами, воскликнул:

— Орлик! Так уже за полдень! Вот он и обед!

— Обед? — огорчился вельт. — Ты еще скажи, что мы с тобой в нашем логове, когда перекусывали поутру, завтракали! Нет, дорогой мой, это никакой не обед! За обедом всякий уважающий себя вельт обязательно должен выхлебать хорошую миску наваристой похлебки да закусить ее чем-то серьезным, а не обычным хлебом, который, в свою очередь, следует запить подогретым вином!

— Как говорят в Храме, вознеси жалость к богатым и знатным, ибо вершина, с которой им предстоит падать перед троном Единого, не оставляет надежды на безболезненное приземление у ног его, — покачал головой Грейн. — Как же ты переносишь голод, воин? Я слышал, что вельты неделями могут обходиться в своих лодках вяленым мясом и простой водой? А бывает, что заменяют и то и другое сырой рыбой!

— Поэтому я хожу пешком. — Орлик спрятал отрыжку в широкую ладонь и, потянувшись, заложил ручищи за голову. — С другой стороны, именно долгие и вьюжные зимы приучили вельтов к сытной пище и возможности подкопить на будущую растрату жирок. К тому же, неужели ты, почтенный мастер, мог подумать, что вельты завтракают, обедают или ужинают да просто перекусывают вяленым мясом, водой или даже сырой рыбой? Никогда! Они так борются с голодом и зимней зубной болезнью. А завтраки, обеды, ужины и ночные дружеские попойки просто откладывают до лучших времен! Что делать будем, Рин?

Парень перевел взгляд на широкую скамью, на которой спала Айсил. Прошла уже пара часов с тех пор, как опекунша последнего из Олфейнов, прикидываясь немощной нищенкой, подошла к своему подопечному, а он все еще не узнал о ней ничего нового. Хотя что-то все-таки узнал!

Во-первых, увидев перстень, нанизанный на прочную бечеву, Рин возмущенно вскричал, что его снять невозможно. На что мнимая старуха тут же надела его на палец и столь же быстро сняла. После данного представления Олфейн на некоторое время потерял способность внятно выражать мысли, поэтому Орлик молча подхватил мешок опекунши, посоветовал парню закрыть рот и вести всю компанию к мастеру Грейну.

Опекунша перестала прикидываться старухой сразу, едва друзья свернули в узкий поселковый прогон. Тут и Рин начал приходить в себя, потому как идти мимо скособоченных оград, ежесекундно оглядываясь, было непросто даже в здравом рассудке. Айсил шла перед корчившим ужасные рожи Орликом прямо, но взгляд Рина ловить не стала и не открыла лица не только до калитки Грейна, но не сдернула повязку даже тогда, когда старик загремел замками и позвал гостей в дом. И ни разу не подняла глаз, лишь когда оказалась в полумраке тесного жилища, произнесла едва слышно:

— Отец, найдется у тебя немного теплой воды?

Грейн, который и так оробел от явления в его доме великана вельта, поймавшего на свою шапку всю доселе невидимую потолочную паутину и пыль, тут и вовсе расчувствовался. Притащил из пристройки деревянное ведро с холодной водой, во второе ведро выплеснул горячую воду из котла и подбросил дровишек в очаг. Потом послал Рина с котлом к бочке с водой, мгновенно подвесил котел на крюк над огнем, разыскал льняное полотенце и содрал со стены медный ковш — то есть начал суетиться, мельтешить и волноваться, словно и в самом деле только что узнал о собственном отцовстве.

Айсил несколько минут просто сидела, опустив голову и сложив руки на колени. Затем начала, не поднимая головы, распускать на горле шнуровку нищенского плаща, и старик немедленно захлопотал снова. Выдвинул к очагу лавку и тычками крепких кулаков заставил неожиданно оказавшихся неуклюжими увальнями Рина и Орлика отвернуться от внезапно обретенной опекунши, усесться к ней спиной и чинно смотреть на огонь.

Вельт, впрочем, тут же завел со стариком разговор о возможности утолить легкий голод, после чего Грейн и полез за первым окороком, а Рин остался сидеть, прислушиваясь к шелесту одежды и плеску воды за спиной, и все никак не мог понять, зачем ей мыться? Или Айсил не успела вымыться с того самого дня, когда вышла к костру Олфейна из Погани? Так ведь не чувствовалось запаха, который тогда резанул его ноздри.

Рин сидел выпрямившись, словно мастер Грейн вновь, как в отрочестве, следил за его осанкой, за перемещениями по отшлифованным временем и ногами тысяч отроков камням во дворе магистерской казармы. И звуки за его спиной казались Олфейну каплями воды, что разбрызгивались из разогретого над огнем котла и падали на его обнаженную спину. Вот упал на пол пояс, вот звякнула пряжка. Зашуршал отброшенный в сторону плащ. Скрипнули сапоги, и камня коснулись босые ноги. Вот шорохом отозвалась шнуровка рубахи или легкой свитки, зашелестела мягкая ткань по бедрам или груди, предплечья задели тело, ковш опустился в одно ведро, в другое…

— Ты, дочка, лей воду на пол, лей! — закашлялся, приподнимая крышку подполья, Грейн. — Там на полке у лежака еще мочало лежит, да в горшочке мыльный порошок. Хороший! Tapс-торговец хвалился, что после него волосы, словно шерсть после линьки, становятся. А у меня-то голова, что твоя коленка, так и не истрачу никак.

Глаза у старика сделались масляными, но не от того потаенного, что он разглядел в полумраке через плечи Орлика и Рина, а от сбежавших к пучкам мелких морщин слезинок. Грейн неожиданно выругался, голос его сделался тонким, и понукаемый им Орлик, не вставая с места, протянул ручищи и подвинул из угла к очагу тяжелый стол. На темных досках тут же развернулась слежавшаяся до складок холстина, появились светильник, плошка с солью, начатый хлеб, кубки, пучок лука, головки мореного чеснока. А минутой позже Рин уже бежал, сжимая в кулаке несколько медяков, к ближайшей лавке. Когда он вернулся и водрузил на стол запотевший кувшин терпкого вина и горячий хлеб, корочка которого потрескивала под пальцами, Айсил уже сидела за столом и ела.

— Эх! — взмахнул руками старик, словно только что вспомнил. — Жаль, далековато до Северной башни, не обернешься быстро. Больно хорошо пиво у вельтов, а здесь в лавке — кислятина! Ну ничего, нам и вина будет довольно!

Рин присел на край лавки, но Айсил даже головы не повернула в его сторону. Она повязала волосы платком, затянув его концы под тяжелыми волосами, прикрыв уши до половины, и в подрагивающем свете лампы Рин увидел ее профиль и шею.

У опекунши был высокий лоб, линия которого, плавно изгибаясь, превращалась в изящную ложбинку переносицы и продолжалась прямой линией аккуратного носа. Верхняя губа чуть-чуть выдавалась вперед и вверх, ровно настолько, чтобы защемило что-то в груди Олфейна. Пока еще негромко, едва ощутимо, словно накатывающаяся неведомо откуда, сладкая боль обожгла сердце, поднялась в глаза и тут же растворилась в округлости подбородка и припухлости губ, в упрямом изгибе скулы, плавности брови и тени под ней. Тени, в которой подрагивала ресница и скрывался глаз.

Айсил так и не повернула головы. Она ела медленно, не торопясь, в отличие от Орлика, который забрасывал в рот пищу, как пекарь забрасывает лепешки теста в горячую печь. Так же медленно она подносила к лицу кубок и пила из него, словно он был не вылеплен рукастым горшечником, а вырезан искусным камнерезом из горного стекла. И облизывала кончиком языка губу.