— Ну что ж, вроде как и я делом заниматься с завтрашнего дня начинаю? — согласился со словами деда Марик, оторвал кусок лепешки поменьше, опустил в ту же чашу и отправил в рот. Огнем полыхнуло по языку и глотке! Слезы навернулись на щеки! Глаза едва не выкатились за ними вослед!

— Запей, запей! — поспешил с кубком дед. — Вот, — кивнул он, когда Марик с превеликим трудом залил пожар во рту и, отдышавшись, с подозрением окинул взглядом прочие яства. — Ты, парень, где бы ни оказался, знакомое блюдо ешь. Хотя в некоторых домах, не про нас речь, даже дышать следует с опаской. Но и в любом трактире опаска не помешает! Не все, что в рот смотрит, глотке на пользу! Это ж жгучий корень! Его не всякий жалует, хотя, если распробовать, он как жар в бане! Дыхание прочищает, да и кишкам покоя не дает! А уж как хорошо после такой трапезы, да сразу после облегчения, седалищем в холодную воду присесть!

— Ну до облегчения еще дотерпеть надо, — усмехнулся Уска и вытер губы тем же куском лепешки, после чего отправил ее в рот. — Разговор у меня к тебе есть, парень.

— Это насчет чего же? — закашлялся Марик, потому что пламя словно выплескивало из нутра при каждом слове. — Насчет меча или насчет Оры? Или обет мой еще каких наставлений требует?

— А ты не ершись, — посоветовал дед. — Опять же, кто сказал, что мы тебя морить наставлениями станем? Может быть, ты сам к мудрости припасть хочешь?

— Подожди ты, — отмахнулся от деда Уска. — Сам-то хоть понимаешь, о чем говоришь? Много ли ты сам припадал к мудрости в полторы дюжины лет?

— Много ли, мало ли, а все одно начерпал, что не расплещешь, — гордо задрал нос дед.

— Не расплещешь, если нагибаться не станешь, — съязвил кузнец и опять повернулся к Марику: — Тут такое дело, парень. Меч участия твоего не требует. Дай срок — будет тебе меч. Конечно, магии, которая из ножен меча на спине Кессаа рвется, в нем не будет, а вот сталь слажу лучше. Но о том сам после судить будешь. Работа долгая. Насчет Оры мне тоже сказать нечего. Точнее, все сказано уже. От слов своих отступаться я не буду. Мой дом — ее дом, а уж то, что глаз ты на нее положил, ни тебе, ни мне о том перемалывать не стоит.

— Кто это сказал? — растерялся Марик, чувствуя, что жар из живота на щеки его перебрался.

— А и говорить ничего не надо, — хмыкнул с набитым ртом дед. — Ты ж зацветаешь при ее виде точно так же, как теперь зацвел!

— Не тереби парня! — оборвал деда Уска. — Или и Ора не цветет точно так же? У ремини, кстати, женщина решает. Выбор парень делает, а уж женщина решает, соглашаться с его выбором или в девках остаться. Одно скажу: хорошо, что ты уходишь. У нас молодой парень, если на девчонку глаз выцелит, да еще и ответный взгляд получит, уходит из поселка на год. Тот самый срок, чтобы хмель из груди выдуло да с глаз смахнуло, так что уходи с чистым сердцем: что останется — твое, а что смоет — о том жалеть не следует.

— Да я!.. — попытался вставить Марик, но Уска только рукой в его сторону махнул.

— Наставления по обету твоему дед тебе скажет, если не все сказал еще, а я о другом тебя просить стану. За Насьтой присмотреть.

— Не понял я, — выпрямился Марик. — Как же я присмотрю за ним? Или идет он с нами?

— Идет, — скривился в гримасе Уска и с хрустом сжал кулачищи. — И ведь сам понимает, что не на его зуб орешек, и разгрызть не пытается даже, а все равно идет, за тем лишь, чтобы любоваться на него вблизи!

— На нее, — поправил кузнеца нахохлившийся дедок.

— Да… — топнул ногой Уска. — Ладно б хоть смысл какой в этом был! С другой стороны, в молодости смысл в самой молодости и заключается! Я сам таким был, вот только ведьмы такой не встретил.

— На твое счастье, — с ухмылкой ввернул дедок.

— О счастье болтать не стану, — отрезал Уска, — но и о несчастье забывать тоже. Пригляди за ним, парень. Не прошу тебя обет твой нарушать или указывать что Насьте…

— Он сам кому хочешь укажет, — зло хихикнул дед.

— Просто не оставляй его, понял?

Сказал кузнец эти непростые слова и глазами, как горящими углями, в Марика уставился, а того только что не вывернуло от этих слов. Не сиди он сейчас в чужом доме, не прими он угощения толику времени назад — встал бы и молча ушел, а тут — что хочешь делай, а отвечать надо.

— Спасибо, Уска, — кивнул кузнецу Марик после долгой паузы, затем еще раз кивнул, собираясь с духом. — Спасибо, что просишь меня об этом. Может быть, и я так просить кого буду, когда по воле Единого детей выращу? Вот только мнится мне, что в мои, пусть еще небольшие, годы всякое слово как стрела. Если сердце принять его может, так и нечего целить — ранишь. А если брони на том сердце холодные, так ты хоть обстреляйся — толку не будет!

— Слышишь, парень? — зашевелился Анхель. — А может, вернешься когда, ко мне в ученики пойдешь? Уж больно ты слова складно лепишь…

— Тихо, — оборвал старика Уска. — Не о том сейчас речь!

— Да знаю я, о чем речь! — вскочил на ноги старик. — Ты же по этому парню как по отливке молотом стучишь — и слушаешь, есть в нем раковина или нет! А по нему стучать не надо хотя бы потому, что другой раз перелить все равно не успеешь! Его предупреждать надо! И не о том, что Насьта твой разум потерял — поумней твоего сына еще поискать в нашей долине, — а в том, что девка эта, Рич, или Кессаа, демон ее разберет, — сумасшедшая!

— Сумасшедшая? — удивился Марик.

— Именно так! — рявкнул тонким голоском дед, плюхнулся на чурбак и добавил: — Но не дура, совсем не дура!

— Так что же… — удивился Марик. — Что же ты полагаешься на нее?

— А на кого еще полагаться? — взвился дед, но тут же опять остыл: — Я вот что тебе скажу, парень. Ты все то, что слышал от меня, помни, но запомни и главное. И Насьта о том тоже знает. Ты помоги ей. Ты ее не оставляй, потому как Насьта ее точно не оставит — и не по причине слабости какой, а по иному делу. Красота красотой, а есть в ней что-то такое… Она как Аилле! Сжечь может, но темно без нее и холодно, понимаешь?

— Это ты о чем, дед? — недоуменно повернулся к Анхелю Уска.

— А! — махнул рукой старик и отвернулся.

— Ладно, — сплюнул кузнец. — Разговоры разговорами, но и дело надо знать. Ты… это… куда… лопату свою дел?

— Нет ее больше, — вздохнул Марик. — Кровь юррга железяку мою сожрала. Жердину на берегу положил.

— Там и оставь, — кивнул Уска и, поднявшись, пошел к горну, наклонился и выудил оттуда длинный сверток. — Вот. Времени у меня было немного, но было кое-что под рукой. Сладил я тут для тебя. Это не меч, так что воином себя не считай. Но и с лопатой твоей я тебя за Мангу не отпустил.

Хотел было Марик огрызнуться, что и лопатой можно юррга положить, но тут холстина сползла с того, что он в руки принял, и язык у парня отнялся. Только и прохрипел через силу:

— Что это?

Странное что-то обнаружилось в свертке. Палка ли, древко ли, посох ли — неизвестно, но выполненный из красного дерева, да еще сеткой проволочной прошитый, которая сквозь осмолку как нитка серебряная да черненая поблескивала. Один конец толще оказался, другой чуть тоньше. Тонкий в трубку стальную в локоть длиной был вставлен, толстый — окатышем стальным да заостренным окован. Всего удовольствия на три локтя. Рядом ножны серой кожи лежали, похожие на те, что на поясе Насьта таскал, только шире в полтора раза, да из ножен оголовок рукояти виднелся, а под ним сама рукоять, снаружи полоской кожаной, на вар посаженной, оплетена.

— Что это? — не понял Марик, поймал на предплечье палку, удивился легкости ее, но тут же почувствовал, что тянет оголовок вниз, едва ли не на четверть длины надо середину рычажить, чтобы ожил посох в руках!

— А демон его знает, — сдвинул брови кузнец. — Приглядывал я за тобой, парень, когда ты по утрам ветер перекопать с железкой своей пытался. Понять все не мог, как ты в одном котле замесить глевию с копьем пытаешься, а потом махнул рукой. Отчего я думать должен? Получается — и ладно. С другой стороны, с глевией ты бы юррга не взял — смял бы он лезвие, а для рубящего удара никак бы ты мгновения не выискал. С копьем бы взял, но, опять же, будь у тебя копье в руках, а не лопата твоя, не застряло бы оно у юррга в глотке, а проткнуло его до хвоста, а значит, и тебе, парень, синяком на ребрах отделаться не удалось бы. Или не видел, как ребра хрустели у одного из дозорных?