— Чем и раньше, — пожал плечами Марик, сматывая поблескивающую каплями росы нитку. — Это что за травка?

Он вытащил из-за пазухи глянцевые листья.

— Заметил! — покачал головой Насьта. — Я такой же куст печальника еще до полудня на пути вырвал! А больше он и не попадался нам. Где нашел?

— Далеко отсюда, или ты думаешь, что я до тебя в лесу мошек кормил? — усмехнулся Марик. — Нет, оно конечно, для баль-то лес что одежда, а не кожа, как для ремини, — вот комары одежду прокусить и не могут. У нас этот кустик мухобоем называют. Есть будешь?

— Пойдем, — удивленно хихикнул ремини. — С утра хорошо идется. Аилле согреет, тогда перекусим. Только не трещи сучьями, как медведь с недосыпа.

Насьта действительно двигался не в пример тише и ловчее Марика. Ни разу ни сучок, ни шишка не хрустнули у него под ногами, порой баль казалось, что и колючие ветви кустов сами расходятся в стороны, чтобы пропустить в неприкосновенности розовощекого крепыша. Вот только зря ремини рассчитывал, что рано или поздно выведет чащобными кругалями терпеливого баль из себя: не знал он, что такое придирки однорукого старосты, колкости и насмешки ровесников и скрупулезность старика-опекуна. Скорее, из себя постепенно стал выходить сам ремини. И то верно: ведомый Насьтой светлокожий и светловолосый баль не сказал со времени разговора на берегу Ласки ни единого лишнего слова. Марик словно не замечал недовольного пыхтения проводника. Баль было чем заняться — он старательно копировал и заучивал движения и жесты Насьты, и чем дольше продолжался странный поход, тем лучше у него это получалось. Вскоре он и сам смог идти бесшумно и легко. Насьта даже все чаще стал оглядываться: не отстал ли от него Марик? На середине очередного перехода через болото ремини остановился, раздраженно фыркнул, потянулся и снял с почерневшей коряги фляжку.

— Когда догадался? — с интересом вгляделся в Марика.

— Вчера еще, — серьезно ответил баль.

— А чего ж не сказал? — поднял брови Насьта.

— Так ты проводник! — Марик поймал брошенную фляжку, вытащил пробку и сделал глоток воды. — А что, если ты не меня путаешь, а еще кого?

— Кого здесь еще путать? — разочарованно махнул рукой Насьта. — Испытываю я тебя! Или уже себя? Эх! А если бы мы не вернулись этой тропой? Не жалко было посудинку бросать?

— Так нет другой дороги! — объяснил Марик. — Через болота два пути, на той стороне бурелом непролазный, там хоть обрубись шиповки лесной — все одно не пройдешь, и ко второй переправе мы по берегу никак выйти не сможем, а обходить болото с юга — значит, надо через ту речку перебираться, что вдоль колючек петляет. Вряд ли ты меня туда поведешь. Во-первых, туда еще возвращаться больше десяти лиг, а потом, место уж больно приметное. Никак мы не могли эту корягу обойти, хотя она с той стороны и по-другому выглядит: мхом покрылась. На это рассчитывал? Так ты всякого баль за слепца держал бы или только мне такое уважение?

— Демон тебя задери! — плюнул в ноги Насьта. — Издеваешься, выходит? Да если бы ты сразу все выложил, мы еще вчера же вечером похлебку горячую черпали! Эх…

— Так и сегодня не поздно, — хмыкнул Марик. — Отсюда ведь до околицы твоей лиг пять, не больше?

— С чего ты взял? — не понял Насьта.

— А вон, — показал Марик на серенькую пичужку, усевшуюся все на ту же корягу. — Это ж тенька лесная? У нее сейчас птенцы. Она белки боится, поэтому домики свои только под крышей в деревнях лепит. А когда птенцов кормит, дальше, чем на пять лиг, от гнезда не улетает.

Словно подтверждая его слова, птичка сорвалась с ветки, нырнула в зеленый мох и, выхватив оттуда стрекочущего жучка, полетела над трясиной к северу.

— Вот такушки, значится? Умник, выходит, отыскался на мою голову? — выпятил нижнюю губу Насьта, едва не подобравшись ею до округлых ноздрей, щелкнул сам себя по лбу и, развернувшись, бросил через плечо: — Пошли тогда, что ли. Хотя белка белке рознь, но до околицы нашей и в самом деле недалеко, но вот есть тут еще одно дельце…

До «дельца» пришлось плестись те самые пять лиг. Болото наконец осталось позади, Насьта нырнул в неприметную ложбинку, и Марик с удивлением начал замечать, что в высокой траве обнаружилась оленья тропка, вокруг встали древние деревья такой толщины, что целый дом можно было бы спрятать за стволом каждого, а подбирающийся к зениту Аилле вовсе потерялся в высоких кронах. Когда впереди зажурчал невидимый ручей, засверкала алыми каплями ягод укромная полянка, Насьта с прищуром оглянулся и поманил к себе Марика пальцем:

— Ну что, следопыт? Так ли ты ловок, как кажешься? Найдешь дорожку?

Марик остановился, поправил мешок, положил на плечи копье и, раскинув руки на древке, зажмурил глаза. Косые лучи Аилле пробежали по щекам теплом, ветер шевельнул на лбу прядь непослушных волос. Смолкнувший было птичий гомон вновь заполнил небо и кроны лесных великанов. Марик открыл глаза и огляделся. За спиной низиной искрила лучами гигантская роща, по правую руку в тени могучего черного дуба темнели заросли засохшей иччи, слева полянка съезжала крутым склоном в затянутый зонтиками трубочника овраг, а впереди горизонт перегораживал редкий лиственный лес.

— Направо придется идти, — обернулся Марик к Насьте.

— Непонятно, — почесал нос ремини. — Слева — трубочник в рост человека, сейчас весна, волдырями не обойдешься, горло можно пыльцой сжечь — хода туда нет. Справа — колючка непролазная! Прямо — открытое место, а ты говоришь — направо… Ну так справа же ичча сухая! У нее шипы с палец! В нее даже медведь не суется!

— Ну так я ж не медведь, — пожал плечами Марик.

— Ты бы хоть следы на траве поискал! — возмутился Насьта.

— Кто же поляну поперек пересекает? — удивился Марик. — Ты, парень, петлять, конечно, мастер, но только если хотел меня запутать — к потаенной тропе напрасно вывел. Справа она.

— Но почему справа? — начал терять терпение Насьта. — Ты выкладывай, баль, как угадал! Может быть, ты мне слабое место крепости нашей подскажешь!

— Так крепости или околицы? — поднял брови Марик и почесал напомнивший о себе пустой живот. — Я не воин пока еще, чтобы слабые места у крепостей выискивать. Да и какая тут крепость? Так… Воротца. Засадка человечка на три-четыре. Один должен в самой ичче хорониться, второй на дубе, остальные — где угодно. Хоть справа, хоть слева, хоть впереди. Хотя я бы одного поодаль спрятал. Ему же по-всякому в деревню реминьскую бежать придется, кричать, что не сумел сын кузнеца Уски — Насьта потаенную тропу от врага спрятать! Ты не смотри так, ремини, я с твоим племенем тягаться в знании леса не стану, о вас по всей Оветте слава идет, только вот заросли иччи просто так сухими не бывают. Даже если и померзнут кусты в крепкую зиму, об эту пору зеленые побеги уже на локоть от корня ветвятся! Опять же птицы шумят, а над дубом ни взлета, ни посвиста. Вот и стрекотунья над поляной вьется, а она днем по коре ползает, жучков собирает. А прямо… Больно уж дорога открытая… Мне мой наставник говорил, что распахнутые ворота опасней запертых. Не поскупились, думаю, твои сородичи на прямой тропе на ловчие ямы да хитрые западни? Но и это не главное.

— А что же главное? — прищурился Насьта.

— Гнилью могильной из-за иччи тянет, — жестко сказал Марик. — Неспроста это, парень.

Когда еще птиц баль слушал, подумал, что падаль лесную в кустах призрело, но ветром повеяло, и запах подсказал: другой мертвечиной пахнет — той, к которой живность земляная полакомиться уж не поспешит.

— Ну веди тогда меня сам, коли такой чуткий, — побледнел Насьта.

— Ну пошли… тогда, — бросил через плечо Марик, проходя мимо толстяка.

Трех десятков шагов не дошел Марик до раскинувшего ветви дуба. Уже разглядел, как можно колючку у ствола миновать, когда у самых ног блеск какой-то глаз резанул и захотелось немедленно развернуться. Направо ли, налево — только уйти в сторону, словно лихо какое путника впереди поджидало. Остановился баль. Руку раскрытой ладонью протянул за спину, дал знак ремини замереть. Уронил на носок копье, прижал его к траве поперек хода, повернулся к дубу, поклонился, по вдолбленным Лирудом в память реминьским обычаям, невидимому наблюдателю, поочередно коснулся ладонями лба, плеч, скрестив руки на груди, коленей — и, не выпрямляясь, присел. К траве пришлось голову наклонить, чтобы снова блеск разглядеть. Полоса протянулась поперек поляны. Сначала баль подумал, что обрывок паутины повис между травинами, потом пригляделся — нет. Ни паутины, ни какой другой лесной снасти в траве не было. Скорее, прошел по упругой траве незнакомец и протянул за собой веревочный конец, смоченный сверкающим зельем. Вот чудак! Ему бы с таким настоем зеркала из плоских камней да деревяшек ладить, а он траву красит да настроение путникам портит!