А на зимних экзаменах произошел еще один конфуз. Учитель математики — вероятно, чтобы очень занятая девочка-врач зря времени не теряла — просто дал ей небольшую брошюрку с задачами и поинтересовался, знает ли Таня их решения. Таня тетрадку быстро пролистала и дала удививший многих учителей ответ:
— Да. То есть нет, тут одна на шестой странице… хотя да, просто там опечатка в условии.
— Какая опечатка? Действительно, и как ты только заметила? Я думал, что так быстро даже условия прочитать…
— Я просто быстро читаю.
— Так быстро человек читать не может, — вмешалась учительница литературы (все экзамены у Тани учителя принимали одновременно, по той же причине «экономии Таниного времени»). И уж тем более не может хоть что-то запомнить. Ты что, этот задачник раньше изучала?
Вопрос был «с подковыркой», врученный Тане задачник был издан «для учителей» и к школьникам попасть вроде не мог.
— Я быстро читаю и все запоминаю, — повторила Таня и, увидев явное недоверие в глазах учительницы, тут же пояснила: — Я вам как врач сейчас объясню. Человек, когда читает — средний человек — за час собственно чтением занят минуты полторы, а остальное время переводит взгляд со слова на слово и даже с буквы на букву. Но поле зрения у человека достаточно широкое, он может видеть целиком не только слово, но и строчку — или даже несколько строчек сразу. Поэтому очень нетрудно его научить читать, не тратя время на движение глаз. Если эту методику освоить, что скорость чтения возрастает раз в тридцать… Знаете что, я сделаю на заводе машинку специальную, с помощью которой кто угодно сможет научиться читать быстро, и вам принесу. Сегодня уже поздно… я вам ее послезавтра принесу и вы сами всё увидите. А так как вам по работе читать приходится очень много, то через пару недель работы с машинкой сможете экономить на этом деле по паре часов в день.
— Теперь понятно, почему у тебя по всем предметам отличные оценки, — хмыкнула завуч. — Ну, экзамен, думаю, на этом и закончим, а машинку свою неси, посмотрим. И что, все смогут так же быстро читать и всё запоминать?
— Читать быстро любой легко научится. Наверное, не так быстро, как я, все же учиться так нужно, вероятно, с детства, но раз в пять-десять быстрее, чем сейчас, точно любой. А запоминать… то есть смысл прочитанного будет понятен, это несомненно. А вот дословно запоминать — я не уверена. У меня же, Иван Михайлович говорит, память была стерта и в мозгу место есть, куда новую информацию положить — вот я так и запоминаю…
Машинку Таня сделала, даже четыре машинки сразу: да что там делать: панелька с прорезями и шторка с двумя пружинками. А «учебные страницы» ей в заводской типографии напечатали: там уже привыкли, что девочке часто нужно что-то срочно напечатать, вроде очередной инструкции к лекарствам или этикетки для пузырьков с «зельями» — а так же привыкли, что за быструю работу она всех причастных щедро награждает «пряниками» вроде талонов в столовую лаборатории или — чаще — подарками для детей. Очень нужными в это тяжелое время подарками, в основном — обувью. Дети-то быстро растут, а в магазинах с обувью — особенно детской — вообще никак. А немцы со свинофермы делали не самую плохую обувку из свиной кожи на резиновой подошве. Такой, конечно, надолго не хватит, кожа-то плохонькая, но детям — самое оно: за сезон не развалится, а больше-то и не надо.
А чрез неделю после того, как учителя взяли «читалки» на испытания, к Тане подошел директор школы. Инвалид еще финской войны (у него правая рука плохо работала), он обычно со школьниками общался редко, разве что двоечников «морально воспитывал» — хозяйственных забот ему выше крыши хватало. Но к Тане он подошел и пригласил к себе в кабинет по другой причине:
— Таня… мы на педсовете обсудили твое поведение…
— Ну я же не специально прогуливаю уроки, я в госпитале…
— Извини, это привычка, я вообще не про поведение. Все учителя считают, что тебе в школу ходить не обязательно — но все так же прекрасно понимают, почему ты хоть и ненадолго, но в школу заходишь. И мы решили тебе предложить… в общем, если ты захочешь — сама захочешь — то летом можешь экзамен сразу и за девятый класс сдавать, и за десятый. Получишь на год раньше аттестат, причем никто не сомневается, что с отличием, сможешь дальше учиться. Не то, чтобы я настаивал, но знаешь… я в институт учиться пошел в двадцать, и мне так было жаль, что раньше в него поступить не мог…
— Спасибо большое, Михаил Федотович, я, наверное, так и сделаю.
— Желаю успеха. И, если у тебя по истории вопросы какие будут, ты просто ко мне подойди: я же на историка учился, с удовольствием тебе помогу.
— Непременно воспользуюсь приглашением, по истории у меня много вопросов непонятных накопилось. А что в вас с рукой?
— С рукой? Да ранили, еще в финскую. Поначалу хотели ее вообще отчекрыжить — но передумали. Полгода по госпиталям провалялся, а теперь вот так. Но это пустяк.
— Это для вас пустяк. Но вы подошли не просто к девятикласснице, а к главному хирургу-преподавателю военного госпиталя и мне уже с профессиональной точки зрения интересно: смогу я вас починить или нет? Вы же не один такой… да и времени оба терять не будем напрасно: вы мне про историю рассказывать станете, а я вас изучать и латать. Вы не бойтесь, я совсем не больно людей режу, — Таня засмеялась и добавила: — меня на самом деле восстановительная хирургия интересует, а в госпитале раненых в живых бы оставить — а на долечивание они уезжают и я не знаю, можно ли им еще помочь или нет. Вот на вас и потренируюсь, да и вам же лучше будет. Вам сколько, лет сорок?
— Не угадала, тридцать два всего.
— Ну тем более. Как вы невесту на руках носить будете? А я обещаю: будете, если согласны.
— Ну, разве что для этого… Что делать-то нужно?
— Давайте так договоримся: часиков в восемь зайдите в новый госпиталь, скажите там, что ко мне, я вас посмотрю — и тогда всё решим…
Утром четырнадцатого января на пустом заснеженном аэродроме возле Коврова сел самолет. Военный, СБ, и из него вылезли три человека. Один, очень высокий, суетливо огляделся и, выругавшись, быстрым шагом направился к стоящему возле взлетной полосы небольшому домику, над которым на столбе красовалась кривоватая вывеска «Аэропорт Ковров». Подошел, подергал дверь…
Безуспешно подергал, а затем, уже неторопливо, подошел к стоящему за домиком большому странному ангару с полукруглой крышей, в воротах которого была приоткрыта дверь. Со стороны ангара раздавался звук работающего мотора — но на гул самолетного двигателя этот звук походил мало, однако летчик так и не понял, откуда же этот звук раздается. А войдя в дверь, то замер в удивлении: в ярко освещенном ангаре стоял У-2, возле которого суетились два человека в немецкой форме (правда, без знаков различия), а третий такой же, вытирая руки тряпкой, выговаривал двум девушкам в советских летных комбинезонах:
— Фройляйн Вера, я обещать сделать самолет в девять утра, а до девяти еще почти ровно пятнадцать минут. Если вы будете мне говорить слова обиды, я жаловаться и фрейфройляйн Таня вас напинать. Я специально просить вас напинать больно. И по попа!
— Успокойся, Генрих, баронесса нас и так напинает, в особенности если мы вовремя ей пузырьки эти чертовы не привезем. А так как она дерется очень больно, прошу все же работать побыстрее!
— Пустить лететь фройляйн Вера на тот свет я не буду: когда вы умереть и разбиться, фрейфройляйн Таня напинать будет меня, а это очень больно. Если фройляйн Вера очень спешит, может лететь на Шторх, я его хорошо чинить.
— Генрих, гад, а кто обещал меня научить на нем летать и не научил? — девушка обернулась, услышав шум у двери, увидела стоящего там в изумлении летчика:
— Что, товарищ, заблудился? Или с машиной что случилось? Сейчас Генрих с моей закончит и ваш самолет посмотрит.
— Я не буду хотеть смотреть другой самолет, я умей делать Шторх и ваш У-2, и как он сделать — идти спать. Я второй сутки на коктейле работать!
