По рассказам очевидцев, приемная дочь Айседоры Ирма рассказывала, Балашова хотела, но так и не сняла парижский особняк Дункан, и шутила на этот счет — дескать, если бы Балашова все-таки сняла тот особняк, а после бы узнала, что великая танцовщица живет в ее доме, она бы сказала — «Мы квиты!» — и отказалась бы оплачивать аренду.

Прежде чем покинуть Лондон, Айседора Дункан нанесла визит в дом к одной модной гадалке, которая сказала ей: «Вы собираетесь совершить длительное путешествие в страну под бледно-голубым небом. Вы будете богаты, очень богаты. Вы выйдете замуж…» По слухам, Айседора расхохоталась прямо в лицо предсказательнице и отказалась слушать дальше подобный вздор.

Приезда американской танцовщицы, основоположницы свободного танца (предтечи танца модерн), ждали в России с нетерпением. Она использовала древнегреческую пластику, хитон вместо балетного костюма, всегда танцевала босиком, за что получила прозвище «Великая босоножка». Скандальные слухи о ее свободном отношении к браку и внебрачной любви только подливали масла в огонь. Современники оценили своеобразие и «философический» подтекст ее уникальных танцев и отмечали, что голые ноги крупнотелой дилетантки (знаменитая танцовщица никогда не училась классическому танцу) олицетворяли эротизм и невинность, страсть и скромную женственность одновременно. Как писал модный критик журнала «Новое время», это было зрелище сексапильное и невинное одновременно, торжествующее «над старческим лицемерием Европы».

Айседора страстно мечтала создать собственную танцевальную школу, особенно в советской России, где, по ее мнению, возникли особенно благоприятные возможности для телесного и духовного развития «нового человека». «Я хочу, чтобы рабочий класс за все свои лишения, которые он нес годами, получил бы высшую награду, видя своих детей бодрыми и прекрасными».

Вместо чаемых «нескольких тысяч пролетарских детей» Дункан дали сорок девочек в возрасте от 4 до 10 лет, бывший особняк императорской балерины и весьма дефицитные дрова.

Современники описывали послереволюционный особняк не особенно лестно:

«Будуар, некогда декорированный в стиле Людовика XV, со стен которого ободрали дорогой узорчатый шелк оливково-зеленого цвета, имел две художественные особенности: большое зеркало, увитое позолоченными купидонами и завитушками в стиле рококо, которое стояло на комоде палисандрового дерева с медными инкрустациями, и огромный, хотя при этом весьма изящный канделябр из саксонского фарфора.

В одном углу комнаты было возвышение, окруженное деревянной позолоченной балюстрадой; на нем когда-то стояла чудовищно огромная софа в виде прямого угла в плане, позолоченная, обитая парчой, и тоже в стиле рококо. Против него, в другом углу, был мраморный купидон, «вольный стрелок», изображенный сдвигающим с глаз повязку, чтобы осторожно посмотреть, кто там сидит на софе. Расписанный цветами потолок с медальонами в стиле Ватто убийственно-розового цвета и множеством позолоченной лепнины взирал сверху на все эти остатки прежней роскоши. В большой спальне, выбранной Айседорой под свою комнату, о былом величии говорил огромный балдахин, увенчанный медным наполеоновским орлом свирепого вида, под которым когда-то стояли обширные кровати прежних хозяев. Ныне под ним стояло то, что называют раскладушкой».

По воспоминаниям современников, роскошь здесь соседствовала с нищетой. Так, в особняке нашлось множество огромных стеклянных бокалов, но не было ни одной чашки. В результате из изысканных антикварных бокалов пили чай. В результате русские знакомые Айседоры непременно удивлялись: что за неудобные такие европейские обычаи? Иностранцы же, напротив, считали, что пить из бокалов чай — исконно русская традиция.

Хореографическая студия Дункан

Переводчик балерины Илья Шнейдер вспоминает, как начиналась школа «божественной босоножки»: «Айседора, Ирма и я, вооружившись молотками, гвоздями и лестницей-стремянкой, повесели небесно-голубые сукна Айседоры в «наполеоновском зале», завесив и Наполеона, и солнце Аустерлица, и затянули паркетный пол гладким голубым ковром».

Детей помыли, подстригли, покормили и начали учить танцам. Их учили новому ритму новой эры. Айседора Дункан слушала их непонятную болтовню и смотрела на них восторженными глазами. Искусствовед М.В. Бабенчиков оставил воспоминания о тех занятиях: «В аляповато украшенной пышной лепкой зале сидело человек двадцать детей, отражавшихся в зеркалах, вставленных в стены. Дети шумели, и потребовалось немало усилий со стороны воспитательниц, чтобы унять их. Пианист сыграл один из этюдов Скрябина, и Айседора через переводчика спросила детей, в чем содержание музыкальной пьесы. Дети хором ответили «Драка!» Дункан их ответ очень понравился, так как темой этюда была борьба, и она, улыбнувшись обольстительной улыбкой дивы, сказала мне: «Я хочу, чтобы детские руки могли коснуться звезд и обнять мир…»

Школа росла и разрасталась. Первое публичное выступление учащихся состоялось в 1921 г. в Большом театре на праздновании 4-й годовщины Октябрьской революции. Айседора вместе со своей приемной дочерью Ирмой и детьми исполнила «Интернационал» и «Марсельезу». Особый успех имели «Славянский марш» и «Варшавянка», в которой знамя революции подхватывалось из рук павших борцов новыми и новыми борцами… Это был апофеоз. Дункан вынашивала фантастические планы — организовать представления ее революционной школы по всему миру.

Великая танцовщица прожила в советской России три года. Московская студия имени А. Дункан на двадцать с лишним лет пережила свою легендарную основательницу.

По признанию самой Айседоры, всю свою жизнь она безумно влюблялась, но все ее любовные романы заканчивались катастрофой. Ее яркие романы быстро угасали, оставляя после чувство опустошения и одиночества. Возможно, потому, что первая и главная страсть ее жизни был Танец. Любовь, достойная соперница, — вторая. В Древней Элладе жрецы усмотрели бы в ее даре земное воплощение музы Терпсихоры.

В судьбе великой музы удивляет количество мистических деталей, фатализма и роковых совпадений. Едва научившись уверенно стоять, она уже плавно двигалась под музыку. На незамысловатый вопрос журналистов, когда она сделала первые па, Айседора неизменно отвечала: «Танцевать я начала в чреве матери. Вероятно, под влиянием пищи Афродиты». Ее мать, брошенная мужем, пребывала в состоянии постоянного раздражения и питалась только устрицами, обильно запивая их ледяным шампанским.

По рассказам Айседоры, на Всемирной выставке она впервые увидела работы Родена и влюбилась в его гений. Набравшись решимости, она постучалась в дверь его мастерской. Он взял кусок влажной глины, и через несколько минут она увидела женскую грудь, которая трепетала в его руках, как живая… Потом они проехали в студию Айседоры, и она стала танцевать перед ним. Сильные руки мастера коснулись ее шеи, оголенных плеч, скользнули по бедрам… Еще мгновение, и она покорилась бы ему всем своим существом, но какой-то неожиданный испуг пронзил ее, она вырвалась из его объятий и выставила гениального скульптора за порог. Ах, как она потом жалела, что не отдала свою девственность великому Родену!

Знаменитая на весь мир танцовщица прославилась своими оглушительными романами с женатыми мужчинами. Каждый роман заканчивался болью. В турне по России она познакомилась с великим Станиславским. Однажды Айседора обвила его сильную шею руками, притянула голову и поцеловала в губы. Он нежно вернул ей поцелуй и изумленно спросил: «Но что мы будем делать с ребенком?» Айседора громко расхохоталась, и роман не состоялся.

Череда возлюбленных приносила лишь разочарования. Сын «короля швейных машинок» Парис Зингер подарил ей семь лет счастливой и беззаботной жизни и сына Патрика. Она вновь была счастлива. Рядом, похожие на ангелов, дети: Патрик и Дирдрэ. Неожиданно ее начинают преследовать мистические кошмары — в очертаниях сугробов она видит силуэты двух детских гробов, по ночам явственно слышит «Траурный марш» Шопена. «Помешательство» оказалось предчувствием настоящей беды.