Особняк Николая Миндовского — посольство Австрии

Пречистенский переулок, 6.

Дома и особняки Москвы имеют свой характер и свою биографию. Они часто неотделимо связаны с «большой историей», здания посольств — особенно. В сердце Москвы, в районе престижной ныне Пречистенки, на пересечении Староконюшенного и Пречистенского переулков находится изящный белый особняк с колоннами тосканского ордера и небольшим зеленым куполом. Этот особняк принадлежит равно истории России и истории Австрии, так как именно в нем находится посольство Австрии в Москве — «Австрийский дом».

В начале XX века участок земли, на которой стоит здание посольства, приобрел крупный текстильный промышленник, директор «Товарищества Волжской мануфактуры», Николай Иванович Миндовский, Для текстильного магната устроить себе парадное жилище в самом сердце дворянской Москвы служило свидетельством принадлежности

к коммерческой аристократии и было очень престижно. Он хотел, чтобы особняк отвечал последним веянием архитектурной моды и в то же время свидетельствовал бы о хорошем и «благородном» вкусе владельца. Строительство нового особняка Миндовский поручил модному в то время архитектору Никите Герасимовичу Лазареву.

Расположенный на узком участке, образующем острый угол между двумя переулками, особняк выстроен всего за один год. Лазарев начал строить его в 1905 и закончил в 1906 году, несмотря на неспокойную обстановку в городе, напуганном событиями первой русской революции. Архитектура здания невольно отражает это беспокойство. Вероятно отсюда и тяга к спокойным и привычным формам, символизировавшим «старый добрый порядок».

В те годы в наибольшей моде в архитектуре Москвы был — «тревожный» стиль модерн. Но здесь хозяин и зодчий обратились к неоклассицизму. Приставка «нео» обозначает классицизм, испытавший на себе влияние модерна, у которого нет уже уверенности и гармонии классики. Архитектор словно играл пропорциями, классическими формами. Однако беспокойный силуэт здания и прихотливое распределение масс выдают мастера эпохи модерна. Лазарев переработал в новом духе традиционные для классицизма архитектурные темы и включил в декор барельефы в античном духе, изображающие танцующих граций.

Проблему «острого угла» зодчий решает сооружением ротонды с куполом. Она — центр, «ось» его композиции. Ее мощные дорические колонны сглаживали острый угол, образовывая полукруг, от которого развивались два различных по форме флигеля — вдоль одного и другого переулков. Парадный фасад особняка, обращенный к Пречистенскому переулку очень выразителен и наряден. Все здесь сосредоточено — полукруг ротонды, глубокая ниша центрального портика, великолепный барельеф с античными фигурами над ним и нарядный парадный вход с пышным обрамлением дверей. Половина, вытянувшаяся вдоль Староконюшенного переулка, более скромная, с менее пышными интерьерами. В ней шла обыденная семейная жизнь, со своими радостями и бедами.

Попав внутрь особняка, посетитель попадал в прихожую, из которой высокая нарядная мраморная лестница вела в роскошный холл, расписанный орнаментами и гротесками в древнеримском духе. Отсюда можно спуститься в небольшую приемную, пойти в танцевальный или в нарядный Помпейский зал.

Купец Миндовский всего 11 лет наслаждался своим домом. После революции здесь располагался архив Красной Армии, а сам хозяин был арестован и сослан в Казахстан. В 1927 году дом передали Австрийской Республике. Тогда австрийские дипломаты не знали, что их дом будет описан позже в романе Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Посланник Посольства Георг Хайндл, страстный исследователь истории дома Миндовского, нашел описание Помпейского зала в знаменитом романе Пастернака.

«С незапамятных времен елки у Свентицких устраивали по такому образцу. В десять, когда разъезжалась детвора, зажигали вторую для молодежи и взрослых, и веселились до утра. Более пожилые всю ночь резались в карты в трехстенной помпейской гостиной, которая была продолжением зала и отделялась от него тяжелою плотною занавесью на больших бронзовых кольцах. На рассвете ужинали всем обществом». Именно в этой «помпейской гостиной» отчаявшаяся Лара и попытается застрелить Комаровского.

В мемуарах Полномочного министра Посольства Отто Айзельсберга, который занял этот пост в 1958 году, можно прочитать: «Мы хорошо устроились в Посольстве. Владельцем этого красивого и солидного дома до революции был знаменитый издатель, а в 20-е годы этот дом был предложен Австрии в качестве резиденции посла и для размещения служебных помещений и гостиных. Представительские залы Посольства, включая зал с колоннами, были роскошны. Во время моего первого отпуска я читал роман «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, где одна из ключевых сцен происходит в зале с колоннами, — я еще не понимал, что Пастернак описывает зал посольства.

Когда я, будучи на одном из концертов, во время антракта познакомился с Пастернаком, он сам спросил меня о зале с колоннами. У меня буквально пелена с глаз упала. На мой вопрос, происходила ли описанная в романе сцена действительно в зале Посольства, он ответил отрицательно. Но он, молодой и уже признанный в литературных кругах писатель, был знаком с издателем, прежним владельцем особняка. А поскольку никакое другое здание ему так не импонировало, как этот дом, то он выбрал местом действия знаменитой сцены именно зал с колоннами» (Айзельсберг О. Пережитое 1917–1997 гг. — Вена — Кёльн — Ваймар: Белау, 1997). По мнению исследователей, все, что представляется неточным и недосказанным — литературное отражение быта и фантазия автора.

Роман «Доктор Живаго» создавался в течение десяти лет, с 1945 по 1955 год. Являясь, по оценке самого писателя, вершиной его творчества, художественным завещанием русской духовной жизни. Роман, затрагивающий сокровенные вопросы человеческого существования, был резко и негативно встречен властями и официальной советской литературной средой, отвергнут к печати из-за неоднозначной позиции автора к октябрьскому перевороту. Так, например, Э. Г. Казакевич, прочитав роман, заявил: «Оказывается, судя по роману, Октябрьская революция — недоразумение и лучше было ее не делать». К. М. Симонов, главный редактор «Нового мира», также отреагировал отказом: «Нельзя давать трибуну Пастернаку!»

Публикация романа на Западе привела к настоящей травле Пастернака в советской печати, исключению его из Союза писателей СССР, откровенным оскорблениям в его адрес со страниц советских газет. Московская организация Союза писателей СССР, вслед за Правлением Союза Писателей, требовали высылки Пастернака из Советского Союза и лишения его советского гражданства.

С 1946 по 1950 год Пастернак ежегодно выдвигался на соискание Нобелевской премии по литературе. Пастернак узнавал об этом косвенно — по усилению нападок отечественной критики. Иногда он вынужден был оправдываться, чтобы отвести угрозы, связанные с европейской известностью. Осенью 1954 года Ольга Фрейденберг спрашивала его из Ленинграда: «У нас идет слух, что ты получил Нобелевскую премию. Правда ли это? Иначе — откуда именно такой слух?» «Такие слухи ходят и здесь, — отвечал ей Пастернак. — Я последний, кого они достигают. Я узнаю о них после всех — из третьих рук… Я скорее опасался, как бы это сплетня не стала правдой, чем этого желал, хотя ведь это присуждение влечет за собой обязательную поездку за получением награды, вылет в широкий мир, обмен мыслями, — но ведь, опять-таки, не в силах был бы я совершить это путешествие обычной заводной куклою, как это водится. Вот ведь Вавилонское пленение. По-видимому, Бог миловал — эта опасность миновала…».

Присуждение Пастернаку Нобелевской премии по литературе осенью 1958 года получило скандальную известность. Это окрасило глубоким трагизмом, сократило и отравило горечью остаток дней знаменитого писателя.