Своими откровенными воспоминаниями о Фальке делится искусствовед А. В.Щекин-Кротова — жена и спутница последних 20 лет жизни художника, самый преданный и близкий ему человек, которая прожила здесь вместе с ним до самой его смерти. Эти воспоминания были записаны в начале 1991 года, когда Ангелина Васильевна была больна и уже не вставала с постели, и стали завершением ее самоотверженного труда по бережному сохранению творческого наследия художника:

«…В новой мастерской было много места, чтобы расставить вдоль стен картины, разложить папки с рисунками. Комендант дома презентовал какую-то списанную мебель, кое-что дали друзья. Фальк был очень неприхотлив в быту. Его радовал красивый вид из окна мастерской на Москву-реку и Кремль вдали, который описан еще Буниным в рассказе «Чистый понедельник» из цикла «Тенистые аллеи» — героиня этого рассказа как раз жила в Доме Перцова.

Вестибюль сохранил свой дореволюционный вид: справа — огромное, от пола до потолка, зеркало, слева — резная вешалка черного дерева. Широкая удобная лестница приводила к дверям квартир и освещалась днем через огромные окна из цветного стекла. На массивных дверях четвертого этажа висела картонка с надписью «Студии». Дверь вела в длинный коридор, налево шли двери в мастерские, направо — большие окна, открывавшие вид во двор, на извилистые переулки разноэтажных зданий и одноглавую церковь Ильи Обыденного с колокольней. Из-за первой двери с дощечкой, на которой значилось: «Куприн А.В.», часто доносились тягучие звуки органа. Александр Васильевич собственноручно собрал инструмент из разбитых частей. Он любил играть Баха, Бакстехуде и сам сочинял музыку в подобном стиле…

В том же коридоре жили и Рождественские: Василий Васильевич и Наталия Ивановна. Рождественский и Фальк называли друг друга на «ты», но такой нежной дружбы, как у Фалька с Куприным, у них не было. Наоборот, они часто спорили. Фальк иногда заходил к Рождественским, тот показывал ему свои натюрморты и пейзажи, которые он писал из окна…

Троицу — Фалька, Куприна, Рождественского — я окрестила «тихими бубновыми валетами». А «громкие» — это Кончаловский, Машков и Лентулов. Изредка мне приходилось бывать в гостях у Кончаловских и у Лентуловых, а после смерти Ильи Ивановича Машкова я однажды посетила его вдову, Марию Ивановну. Повела меня к ней Н.И. Рождественская, чтобы посоветоваться, как умно распоряжаться наследием. Мария Ивановна Машкова подавила меня своим умом, практичностью и… презрением ко мне. С сожалением глядя на меня, она сказала: «Что это за бубновая дама — больно хлипкая. Впрочем, Фальк много начудил в своей жизни».

Я опишу празднование одного дня рождения Петра Петровича Кончаловского. Праздник по поводу какой-то круглой даты длился три вечера. Мы с Фальком попали на третий вечер, где престижных гостей было мало. Из комитета культуры была искусствовед Соколова и кто-то из чиновников не самого высокого ранга. Из художников запомнились Иогансон и Дейнека. Меня посадили рядом с Дейнекой, он усердно подливал себе в бокал вина, а меня спрашивал: «Ваша нация водку пьет?» и презрительно хмыкал, когда я отвечала, что вообще ничего не пью…

После первых застольных тостов публика несколько разогрелась, расслабилась, Иогансон вышел из-за стола и стал смотреть книги, лежавшие на рояле. Увидев монографию о Сезанне, он торжествующе поднял ее над головой и воскликнул: «Ага, не хотите расстаться со своими кумирами — французишками!» Ольга Васильевна, жена Кончаловского, замахала руками и стала говорить: «Мы русские, мы русские, мы суриковцы!» Фальк встал и тоже вышел из-за стола. Мне показалось, что Кончаловскому это было неприятно, и тут Соколова вскочила и сказала: «Петр Петрович — великий русский художник, он давно плюнул на Сезанна, переплюнул его и забыл о всяких французах». Петр Петрович залился краской, набычился и словно не заметил протянутого ему Соколовой бокала вина. Дейнека заметил: «Сезанн в цвете кое-что понимал, а рисунка-то никакого».

«Что вы понимаете в Сезанне? — возмутился Фальк. — Вы плакатист, и больше ничего». И тут я, последняя спица в колесе этого общества, вскочила и, протянув через стол бокал с вином Петру Петровичу, сказала: «Петр Петрович, Вы замечательный художник, и Вам никого не следует оплевывать, чтобы чувствовать себя художником». Петр Петрович широко улыбнулся и протянул мне через стол свою мощную руку. Наступило общее замешательство. Кончаловский взял висевшую за его спиной гитару и запел по-испански. Больше меня к Кончаловским не приглашали. «…» Когда наш дом подвергся массовому выселению, труднее всего расстаться с мастерскими было вдовам «Бубновых валетов». Особенно долго сопротивлялась Н.И.Рождественская и вторая жена Куприна — Т.С. Анисимова. Наталия Ивановна, уже согласившись переехать в предоставленную ей квартиру, умерла — не выдержало сердце. Она долго боролась за существование наших мастерских и за то, чтобы невежественное домоуправление не осуществило дикой мечты районного начальства — придать дому, архитектурному памятнику московского модерна, шаблонный вид советского здания, сровняв фигурную крышу и сбив майолики на кирпичных стенах».

Судьба дома П.Н. Перцова, в отличие от васнецовского «теремка», сложилась трагично. После революции просторные комнаты и залы были превращены в маленькие клетушки, разделенные перегородками. Погибли чудесные витражи и арки с художественной резьбой, созданные СВ. Малютиным. Мастера чуть не поразил тяжелый душевный удар, когда все внутреннее художественное решение помещений было подвергнуто упрощению, равному уничтожению: уникальная резьба на всех деревянных деталях была почти полностью убрана, фантастически оформленные стены гладко и однотонно заштукатурены, уничтожен волнистый рисунок полов.

В эпопее Алексея Толстого «Хождение по мукам» футурист Жиров обещает, что когда они придут к власти, то первым делом сотрут с лица Москвы Кремль, Исторический музей, и дом Перцова. Этот сказочный дом действительно был обречен на уничтожение Генеральным планом реконструкции Москвы 1935 года, попадая под снос всех прилегавших к храму Христа Спасителя зданий до 2-го Обыденского переулка для создания площади Дворца Советов. К счастью, он остался цел, но, к сожалению, от него самого осталась лишь одна коробка. Малютинского ансамбля практически нет.

Но имя Малютина живет и сегодня. Его с благодарностью вспоминают и взрослые и дети, все те, кто соприкасается со сказкой. И не только в связи с удивительным домом Перцова или легендарной Матрешкой, но и с его великолепными книжными иллюстрациями к произведениям А.С. Пушкина «Руслан и Людмила», «Сказка о царе Салтане», «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях», «Сказка о золотом петушке».

В настоящее время сказочный дом в Соймоновском проезде принадлежит Главному управлению дипломатического корпуса (Глав УпДК) при МИД РФ, ведающему размещением иностранцев в России. Этому же всесильному ведомству принадлежит и роскошный пречистенский особняк, известный как особняк божественной Айседоры.

ОСОБНЯК ЕРМОЛОВА — БАЛАШОВОЙ — ДУНКАН — ГЛАВ УПДК ПРИ МИД РФ

Пречистенка, дом 20. Конец XVIII в.

Этот нарядный и изысканный пречистенский особняк, богато украшенный пышной лепниной и балконом с ажурной решеткой, расположен в самом аристократическом районе старой Москвы, называемом по аналогии с Парижем «московским Сен-Жерменом». И сегодня это — один из самых популярных и дорогих районов Москвы, а в

XIX веке он был самым аристократичным, селилось в нем в основном дворянство, занимавшее самые роскошные и нарядные особняки. Фамилии пречистенских домовладельцев сохранились в названии переулков — Всеволожского, Лопухинского, Еропкинского. Здесь жили князья Кропоткины, Вяземские, Долгоруковы, Шаховские, графы Орловы, Гагарины, Гончаровы, Тургеневы, Яковлевы и другие семьи, чьи фамилии блистали под пером Карамзина.