Младший Дюма потерял голову от взбалмошной русской графини, казавшейся ему верхом совершенства, засыпая Лидию своими стихами. Но в марте 1851 года их страстный роман внезапно прекратился из-за вмешательства мужа Лидии. Граф Нессельроде самолично прибыл в Париж, чтобы защитить честь жены от посягательств «наглого французишки». Романтик Дюма бросился вслед за уезжающей возлюбленной. Однако на границе перед ним опустился шлагбаум. Чиновникам приказали «французишку» в Россию не пускать. Убитый горем, он вернулся на родину, где его утешила другая русская красавица — княгиня Надежда Нарышкина, подруга взбалмошной Лидии и бывшая возлюбленная А.В. Сухово-Кобылина. Она быстро заняла освободившееся место и стала не только любовницей Дюма, но и законной женой и матерью его ребенка.

Лидия вернулась в лоно семьи. Но ее муж Дмитрий Нессельроде отправил жену к отцу, оставив себе годовалого сына. Брошенная жена оказалась в положении «соломенной вдовы» — муж жив, развод получить невозможно. Она жила своей привычной жизнью: путешествовала, меняла любовников. За Воронцовым последовал Барятинский, потом — Рыбкин, за ним — Друцкой-Соколинский, с которым наперекор всем непокорная графиня неожиданно для всех уехала за границу. Он был моложе ее на семь лет, красив как молодой бог и беден как церковная мышь. Влюбленные решили венчаться, и генерал— губернатор… исполнил желание беззаветно любимой дочери: священник получил полторы тысячи рублей и перевенчал ее при живом муже (в Москве упорно ходили слухи, что всесильный губернатор пригрозил попу Сибирью). Лидия оказалась двоемужницей.

Чтобы официально соединить любящие сердца, отец в обход Синода выдал «липовое» разрешение на вступление дочери во второй брак. Разразился страшный скандал. И хотя Закревский после венчания во всем чистосердечно признался императору, Александр II отстранил его от генерал-губернаторства. Произошло это в весенний праздник Георгия. Это дало основание князю Меншикову, ссылаясь на народный обычай и имея в виду Закревского, в очередной раз едко пошутить: «В день Георгия Победоносца всегда выгоняют скотину». Оказавшись в отставке в 76 лет, Закревский стал все чаще болеть. В 80 лет он поехал на лечение во Флоренцию, где и умер. За год до того, как муж был отправлен в отставку, блистательная графиня, словно предчувствуя крах в карьере мужа, и купила прекрасный дом в Леонтьевском переулке.

В 1879 году, после смерти 80-летней Аграфены Закревской, дом перешел к новым владельцам. Он был выкуплен богатейшим купцом, — «меховым Фаберже» Петром Павловичем Сорокоумовским и, как это было заведено у купцов, записан на его супругу Надежду Сорокоумовскую. Откуда пошла знаменитая фамилия, точно никому не известно, но сами именитые купцы расшифровывали ее так: «Праотцы наши» отличались недюжинными умственными способностями, за что и получили такое почетное прозвище. По воспоминаниям современников, Петр Павлович был человеком неординарным. Так, если ему не нравился кто-нибудь из его окружения, он старался дать ему взаймы большую сумму денег. После этого опальный знакомый исчезал и больше не показывался на глаза.

История купеческой династии началась с того, что потомственный зарайский купец Петр Ильич Сорокоумовский обвенчался в начале XIX века с московской купеческой дочкой А.С. Дерягиной, оформился московским третьей гильдии купцом и открыл на Якиманке меховую торговлю. Постепенно дело разрослось. И уже в середине XIX века купцы Сорокоумовские торговали не только в России, но и в Европе. Ни одна Лейпцигская, Лондонская или Парижская меховая ярмарка не проходила без их участия.

В конце XIX — начале XX века на конвертах с их корреспонденцией писали просто: «Москва, Петр Сорокоумовский, собственный дом». Слава меховой империи Сорокоумовских гремела по всему миру, торговый дом по праву считался во всем мире законодателем меховой моды. Шуба от Сорокоумовского была показателем престижа, горжетка от Сорокоумовского — предметом гордости, шапка от Сорокоумовского говорила о том, что ее обладатель — солидный человек и с ним не только можно, но и нужно иметь дело.

Настоящая слава пришла к Сорокоумовским тогда, когда они выиграли конкурс на поставку меха для пошива царских мантий к церемонии коронации Николая П. Это их горностаи украшали мантии последнего русского императора, его жены Александры Федоровны и матери — вдовствующей императрицы Марии Федоровны. 14 мая 1896 года во время коронации каждую из трехметровых мантий несли по семь камергеров. Сразу после церемонии мантии были отправлены в Оружейную палату, где находятся и поныне.

Император был в восторге, и вскоре последовал новый почетный заказ. На Сорокоумовских была возложена поставка соболиного меха для реставрации главной реликвии Российской империи — знаменитой шапки Мономаха. Добившийся звания «Поставщика двора Его Императорского Величества», Дом Сорокоумовских успешно торговал «русскими соболями» в Европе и Америке, став крупнейшей компанией на мировом рынке мехов.

Новый хозяин произвел в доме перепланировку и придал интерьеру больше изящества: повесил везде великолепные венецианские люстры, элегантные итальянские зеркала, поставил изысканные каминные часы и украсил стены полотнами известных художников: Айвазовского, Тропинина и Левитана и др. В 1882 году к зданию со двора пристраивается помещение для домовой церкви, которое позже было превращено в парадную столовую. Интерьер дома стал более роскошным и затейливым. Дом обрел истинно купеческий шик.

После смерти Петра Павловича, главным продолжателем фамильного дела стал его старший сын Николай. Умный, трудолюбивый, исполнительный и послушный. Лишь однажды он ослушался отца, влюбившись в Будапеште в роковую красавицу, венгерскую танцовщицу Марию Бауэр. Он заплатил импресарио Марии, уже подписавшему контракт о гастролях по Австралии, огромную неустойку и увез ее в далекую Москву, где и представил родителям как свою невесту.

Скандал был страшный. Николая Петровича в Москве ждала невеста из известной и богатой купеческой семьи, с которой он был помолвлен. Разгневанный отец пригрозил сыну отречением, отстранением от дел и жизнью в нищете, но влюбленный без памяти Николай сумел настоять на своем, и в октябре 1907 года обвенчался с возлюбленной. Спустя короткое время она родила супругу троих детей. Дед в них просто души не чаял. Вскоре его обиды на старшего сына и невестку полностью забылись, и жизнь пошла по строго намеченному руслу.

Однако меховой бизнес прельщал вовсе не всех Сорокоумовских. Например, Павел Павлович, купив дом 10 по тому же Леонтьевскому переулку, занялся тем, к чему чувствовал наибольшую тягу, — меценатством. Один из организаторов Московского отделения Императорского Русского музыкального общества, он страстно любил оперу. Во время первого своего визита в Лондон страстный меломан посетил Королевскую оперу более 40 раз. Когда, находясь в Берлине, он случайно узнал, что его любимый композитор Вагнер находится в стесненных обстоятельствах, Павел Павлович не замедлил полностью профинансировать несколько концертов великого мастера. Второй страстью купца-меломана были путешествия. Он был другом Николая Николаевича Миклухо-Маклая и вместе с ним неоднократно ездил в Австралию, Индию, Сингапур. Кроме того, он несколько раз полностью финансировал экспедиции великого путешественника. Бывая в Москве, Миклухо-Маклай останавливался только в доме П.П. Сорокоумовского.

В марте 1909 года торговая компания Сорокоумовских торжественно отметила столетие основания фирмы. Торжества прошли с настоящим купеческим размахом и получили резонанс во всем мире. Свои поздравления юбиляру прислали крупнейшие политики и предприниматели из многих городов России, Лейпцига, Берлина, Парижа, Вены, Лондона, Нью-Йорка и др. В их роскошный особняк было приглашено несколько сот гостей. От обилия экипажей, а их на юбилей приехало более двухсот, движение по Леонтьевскому переулку было полностью заблокировано. Пышность приемов и количество именитых гостей затмили все, что ранее видели стены этого особняка. Около полутысячи приглашенных (весь цвет империи) спешили лично поздравить счастливых юбиляров. Среди юбилейных поздравительных адресов был и адрес от служащих московской меховой фабрики, в котором были и такие трогательные слова: «…отношения Ваши были кротки, мягки и снисходительны и напоминали собой… скорее трогательные отношения отца к своим детям». Спустя восемь лет человека, к которому были обращены эти слова, объявят эксплуататором, кровопийцей и мироедом.