Великий зодчий, один из самых обеспеченных архитекторов, строивший особняки знаменитым московским миллионерам, доживал свой век в страшной бедности, не имея денег на лекарства, а потом и не вставая с постели. По ходатайству А.В. Луначарского ему назначили пенсию, которой архитектор пытался прокормить всю свою голодавшую семью. На его руках — немощная жена и страдающая чахоткой дочь Екатерина. Любимый сын Лев редко появлялся у «отставшего от времени отца».

Окруженный несметными богатствами, Шехтель умирал с голоду. Вот о чем он писал в своем предсмертном письме к своему близкому другу И. Д. Сытину: «Вы знаете, как я люблю работать, но нигде не могу заполучить таковую и никто ничего не покупает; между тем я окружен несметными, по-моему, богатствами, которые оцениваются в сотни тысяч, но никто не покупает, моя коллекция картин, персидских миниатюр, библиотека — бесценны. Все мои картины должны быть в музеях. Посоветуйте мне — что делать, как спасти все эти ценности, я боюсь, что придут из Краснопресненского районного отдела и отберут картины, мебель для устройства местного клубного Музея… Я строил всем: Морозовым, Рябушинским, Фон-Дервизам — и остался нищим. Глупо, но я чист».

В другом письме он горько иронизирует: «Я окружен несметными богатствами, а я не могу купить даже молока для больной дочери… Я молю Бога прикончить эту каторгу, но доктора хлопочут зачем-то продлить это мучение. Я ничего не могу есть, ослаб до того, что не могу сидеть, лежать еще хуже, у меня остались одни кости и пролежни, очевидно, я должен умереть голодной смертью…» В другом письме он горько иронизирует: «Прошу Луначарского прислать мне верную дозу цианистого калия».

В Москве людей интересует хлеб, а не живопись и старинные книги. И Шехтель с последней отчаянной надеждой обращается к Сытину, думая уже не о себе, а о родных, которые останутся жить после его скорой смерти: «Нищенствовать при таких ценностях — более чем недопустимо. Продайте все это в музеи, в рассрочку даже, но только, чтобы они кормили жену, дочь и сына Льва Федоровича!»

По словам очевидцев, Шехтель безгранично любил своего единственного сына Льва, ставшего известным художником. Однако строптивый сын, разойдясь в оценке того направления, к которому он принадлежал, демонстративно взял фамилию матери и стал называть отца только по имени-отчеству. Федор Шехтель не смог принять эстетику нового времени, которую декларировали даже его дети.

Несмотря на то что Федор Осипович не всегда понимал своих детей, он всегда поощрял их творческие поиски. Он отдал большой зал своего особняка на Садовой для устройства выставки и собраний группы молодых футуристов. Здесь часто собиралась молодежь, друзья сына — М. Ларионов, Н. Гончарова, А. Осмеркин, В. Чекрыгин, В. Маяковский в своей бессменной черной самодельной блузе с невероятным ярко-желтым бантом. Блуза и бант так и остались на обложке первой книги его стихов, которую он писал в доме своего друга Льва Жегина, который сделал к ней иллюстрации.

Поэт еще в 1909 году был одним из авторов манифеста футуристов, которые сбрасывали искусство с корабля современности. А для Шехтеля это было немыслимо. Строители новой жизни были бескомпромиссны. Лев Жегин вместе с Маяковским и другими революционными новаторами ниспровергал основы старого искусства, отрицая творчество своего великого отца. На этом пути им было не по дороге. Творец «нового стиля» оказался не нужным строителям нового мира.

Со временем немногословный и замкнутый в себе Лев Федорович Жегин стал говорить об отце с симпатией и пониманием. Годы сделали свое дело, принципы истолкования искусства, на которых разошлись отец и сын, спроецированные на новое время, явно потеряли свою первоначальную остроту. Наследников Лев Федорович не имел. Единственный сын Ванечка утонул во время студенческого похода в одной из сибирских рек.

Умер Федор Шехтель в Москве в 1926 году и упокоился на Ваганьковском кладбище. Там же и жена, и малолетний сын Борис, и дочь Екатерина. И фамильное гранитное надгробие в стиле модерн, которое вместе с его автором пытались вычеркнуть из былого и настоящего. Имя архитектора, оставившего Москве изысканные особняки и общественные здания, долгое время было незаслуженно забыто и только сегодня начало звучать в полный голос. Тем ценнее каждое свидетельство о знаменитом зодчем. Одно из них — воспоминания его родного внука Вадима Сергеевича Тонкова, известного артиста эстрады, создавшего образ интеллигентной старушки Вероники Маврикиевны:

«Вот еще была такая история. Я не знаю, насколько она правдива, но, во всяком случае, мне об этом рассказывал большой сановник. Новый год у партийной верхушки было принято справлять в приемной МИДа, или, как ее еще называли, «у Громыки», в бывшем особняке Зинаиды Морозовой на улице А.Толстого, 17. Обычно отмечал его там и Брежнев, с которым приехал Вилли Брандт. Узнав фамилию архитектора, строившего здание, немец довольно произнес: «А, Шехтель — это наш!» И вот после этого к моему предку стали проявлять интерес. А ведь раньше говорили, что он строил исключительно для буржуев.

Это не так! Ярославский вокзал, Московский Художественный театр, кинотеатр «Художественный» на Арбате, павильон Туркестана на первой Сельскохозяйственной выставке в Москве, проекты Народного дома и Народного театра для парка «Сокольники», не говоря уже о проектах Днепростроя и даже мавзолея Ленина. И Московский Художественный — тоже не для буржуев. Это был общедоступный театр. «Заказ театра, украшающего Москву, я почитаю за честь выполнить безвозмездно», — именно так ответил мой дед Морозову, Станиславскому и Немировичу-Данченко, когда они предложили ему выполнить проект. Кстати, интересно, что во время реконструкции особняка Лианозова, в котором размещалось «Кабаре-буфф ОМОН», на стене был обнаружен рисунок деда углем. То есть он все сделал без чертежей. И это тем более удивительно, потому что дед всегда все детально вычерчивал вплоть до дверной ручки и последнего винтика в ней. Как говаривал Савва Морозов: «Фамилия Шехтель иностранная, а размах у Франца Иосифовича истинно русский…»

Шехтель создал город в городе (более 60 зданий): роскошные усадебные ансамбли, изысканные особняки, величественные доходные дома, детские приюты, гостиницы, вокзалы, магазины, банки, типографии, театры, храмы, надолго определившие лицо Москвы. И летящая белая чайка на занавесе Московского Художественного театра (МХТ) в Камергерском переулке, напоминавшая о связи театра с Чеховым, — этот символ тоже придумал Шехтель.

Вадим Тонков на протяжении многих лет безуспешно пытался создать в Москве музей Шехтеля. Все чудом сохранившиеся реликвии потомки зодчего хранят в небольшой квартире. Единственный памятник — надгробный, на Ваганьковском кладбище. По словам Вадима Сергеевича, после революции деду предлагали прекрасные условия жизни и работы многие страны Европы, но он предпочел остаться в России, сменив свои элитные сигары на махорку.

Он сказал, что он не сможет расстаться с землей, где построены его проекты, его дети и не покинет их никогда.

Великий зодчий не увидел трагической участи своих храмов: многие из них были разрушены и осквернены. Что касается светских зданий, то им повезло больше. Хоть модерн и признали буржуазным стилем, его роскошные особнячки передали дипломатическим ведомствам и посольствам. А в доме на Малой Никитской открыли музей A.M. Горького, предоставив гражданам возможность любоваться чудом шехтелевского модерна. Символом признания гения стало наречение его именем малой планеты.

Особняк А. И. Дерожинской — резиденция австралийского посла

Кропоткинский пер., 13.

Архитектор Ф.О. Шехтелъ. 1901–1904 гг.

Волшебная сказка Федора Шехтеля