— И нашего мальчика Магале кто-то заказывал, — напомнила мама. — Это очень жесткое решение. К тому же теперь заказчик знает, что Магала за такое дело не возьмется.

— Как я понял, это было еще до того, как мы встретились на Арканной, — мне показалось, что такое уточнение не помешает. Чтобы не оставалось вопросов, на которые не получится ответить, пришлось сдвинуть левую руку, демонстрируя маме браслет.

— За все приходится платить, — мрачно констатировал папа. — В том числе и за ускоренный перевод в гражданские категории. Впрочем, с учетом того, что Магала никогда не берет повторных заказов на одно и то же лицо, это даже хорошо, что тебя заказывали в столь раннем возрасте. Да и дружба с похитительницами душ в каком-то смысле тоже защита от горячих голов.

За друзей у них принято мстить. Хоть мне и не по себе от такой дружбы, но навестить эту девушку тебе стоит. Союзников такого уровня лучше держать в курсе, когда планируешь на какое-то время исчезнуть. А то будут тревожиться, найдут — и весь замысел укрыться в утиль.

— Обязательно, пап…

Честное слово, мне казалось, реакция родителей будет более эмоциональной. Снова в чем-то ошибся. Значит, чего-то не знаю. С невесть какого момента такие вещи начали меня раздражать.

— А теперь иди спать! У тебя нервы перетрудились, им нужен отдых.

Совсем как утром, отец забросил меня на плечо и унес в мою комнату. Правда, на этот раз ухитрился ни обо что не ударить. Только бросил на кровать, но на такие мелочи я решил не обращать внимания.

Надо хотя бы написать Ворчуну. Сформулировав это благое намерение, я немедленно заснул.

— В жадной зоне есть такое забавное понятие, которое стоило бы перенять остальным мирозданиям. Призовая игра.

Алладо стояла сбоку от меня и лениво поигрывала алой лентой для спортивной гимнастики. Кольца и спирали в исполнении бабушки напоминали тот образ самелиан, который продемонстрировала Олюэн. Должно быть, ради этого лента и появилась в моем сне.

— Осталось несколько непросмотренных эпизодов. Я добавила их из ностальгических соображений. Печально, когда некому наследовать память. Даже вот эта передача и то будет полна искажений. В твоем сознании и жизненном опыте отсутствуют необходимые образы. Не представляю в какую фантасмагорию может вылиться история падения нашей родины.

Какое-то время бабушка-тинейджер молчала, любуясь вместе со мною танцем ленты.

Мне хотелось сказать что-то обнадеживающее, но останавливала та же нехватка слов. К тому же я помнил, что рядом не сама Алладо, а только запись, которую бессмысленно утешать. Но все равно тянуло. Глупо.

— Я не уверена в своем решении, — призналась бабушка. — Потому условием проигрывания воспоминаний будет некий критерий соответствия.

Некая особая программа, которую примет как указание твоя подсознательная часть психики. Если мы с тобой, перворожденный, действительно похожи, не телесно, а внутренне, через несколько лет нам будет, о чем с тобой поговорить. Если же земная половина возьмет верх, то воспоминание об этом сновидении сотрется как следы на песке.

Может быть, оно немного нечестно по отношению к тебе. Приношу свои извинения. Но уж больно велико любопытство старой девчонки, пережившей свою вселенную. А вдруг ты окажешься именно тем, кто нам так нужен? Должна же я хоть немного верить в чудеса, а то зачем дальше-то жить?

— Любопытство…

На этот раз мне удалось выцепить из ее монолога вроде бы подходящее слово. Наверное, мы все-таки были похожи сильнее чем в ее опасениях.

— Потерпи, внук, — вздохнула Алладо, становясь все более прозрачной и теряясь в ткани сна.

— Однажды ты увидишь.

Алая лента продолжала танцевать даже когда бабушкин образ окончательно растворился во сне. А что было дальше я, к сожалению, не помню. Жутко обидно.

Ранним утром, без четверти семь, я упал с кровати. Достойное перворожденного начало дня. Просто восхитительная примета!

Удивительно, но спать больше не хотелось. Тело продолжало болеть. Целиком, но уже как-то лениво, словно по привычке или успевшей надоесть проформе.

Поднявшись на ноги, я дошел до своего стола, взял с него телефон, вернулся на кровать. Просматривать почту и мессенджеры лежа — роскошь и сибаритство, но после вчерашнего — почему бы и нет?

Ворчун делился трофеями, рассказами Колди и Шпильки о магии — на случай, если я вдруг чего-то не знаю. Надо бы написать какую-нибудь фэнтезятину с допустимой концентрацией псевдослучайных попаданий и показать ему. А то как-то совсем нечестно получается.

Зато почти через три десятка лет мы усядемся за столик кафетерия Роффе и будем вспоминать эти годы с ностальгической теплотой. Наверняка же будем. А что до того момента нас отделяет больше времени чем мы прожили на сегодняшний день… глядя на родителей и бабушку я стал как-то иначе относиться к времени.

Навязчивый дамоклов меч собственной смертности развернулся как-то по-новому. Совсем недавно меня хотели убить. Тоже недавно я играл в лотерею, проигрыш в которой означал полное исчезновение. Ни то, ни другое отчего-то не шокировало и не взывало к затяжной рефлексии.

Кажется, я постепенно мутировал из привычного человека во что-то большее. Странное и какое-то непривычное ощущение. Тот, кто к нему сумеет привыкнуть — точно уже буду не я.

От таких мыслей отчего-то захотелось чаю и бутерброда с колбасой.

Пришлось вставать и топать к холодильнику. Родители уже встали и неторопливо собирались на работу. Делали они это настолько не волшебно и привычно, что я как-то даже расчувствовался. Но уже после того как сделал и схомячил бутерброд.

— К сожалению, или счастью, мы не в состоянии опекать тебя круглосуточно, — уловив мое настроение сказала мама перед выходом.

— Да ты и сам неплохо справляешься. То же гражданство, насколько мне удалось понять, стало следствием рискованной, но довольно прагматичной последовательности действий.

Не забывай, что везение — это тоже неотъемлемый фактор. Оно не бывает незаслуженным. Не в этом мироздании, во всяком случае.

— Если произойдет что-то требующее нашего участия, звони или пиши письма, — дополнил отец. — Смайлик в конце сообщения означает, что читать его надо противоположным образом. Мало ли обстоятельства сложатся так, что напрямую даже не написать. И помни, что ты защищен.

Мы тут все постарались сделать твою жизнь не то чтобы безопаснее — это не в наших силах. Но более защищенной.

И они уехали на работу, а меня оставили одного.

Странно, я довольно часто оказывался один дома, с младших классов школы — но при этом внутреннего чувства одиночества на меня не накатывало ни разу. Или я не помню о том, как это происходило.

А сейчас отчего-то захотелось пройтись по всем комнатам, включая лежащие по ту сторону трири, и зафиксировать в своей памяти каждый предмет. Его положение, тактильные ощущения от него, запахи. Вспомнить где, как и при каких обстоятельствах он использовался или появился в доме.

Дурацкое чувство, от которого я сбежал на лестничную площадку — тренироваться в хождении по лестницам.

Перспектива сверзиться с высоты лестничного пролета добавляла адреналина, но от ощущения внутренней неустроенности все равно не избавляла. Кроме того, мышцы еще ныли после вчерашнего из-за чего тренировка отняла не более получаса после чего пришлось вернуться домой.

Во время приготовления завтрака я понял, что как минимум часть беспокойства вызвана дезориентацией.

Вопрос о том, что делать дальше, вставал в полный рост. То ли сказалась интенсивность последних дней, то ли что-то еще, но хотелось какой-то активности, целенаправленной деятельности.

Типа генеральной уборки, возни до изнеможения в спортзале или тому подобного. Шило в заднице — вот как это сформулировалось после того, как завтрак оказался съеден, а посуда вымыта вручную.

Попытка читать учебные материалы вызвала ощущение подчеркнутой бессмысленности такого времяпрепровождения. Художественная литература, в свете информации о той стороне, тоже казалась какой-то фальшивой.