Он вытащил нож из ножен, рывком распахнул дверь, сделал пару шагов к столу. За ним, буквально дыша в затылок, – Дашкевич. Немец никак не реагировал, по щекам катились слёзы, он что-то бормотал. Похоже – пьян в стельку.
Илья подошёл к кровати, на спинке которой висел ремень с кобурой, вытащил пистолет, сунул в свой карман. Да, слабаки немцы! Выпил полбутылки шнапса, и уже никакой. Для русского мужика такая доза – только разогрев.
– Фёдор, кляп в рот и вяжи его.
Немец не сопротивлялся. Илья комнату обыскал, а никаких служебных документов нет. Он соседние комнаты осмотрел. Никого и ничего полезного. Немца одеть надо, чтобы в темноте не отсвечивал белой нижней рубахой. Пришлось руки развязать, китель надев, снова связать.
– Ду бист? – спросил Илья.
За время войны он выучил несколько слов и фраз языка противника, переводчики помогли. Немец головой помотал. Действительно, как он ответит, если во рту кляп? Ничего, теперь главное – до своих его доставить.
Вышли через калитку. Впереди, дозорным, Попов. За ним цепочкой остальные. Как только вышли из села, свернули направо и через полкилометра сделали привал.
– Елисеев, давай к складу, забирай разведчиков.
Группе надо собраться вместе. Только как в темноте найти Лебедева и Колодяжного? На этот случай условные сигналы были. Елисеев ухнул филином трижды, сигнал сбора. Филин – птица ночная, тревоги у немецких часовых не вызовет. Не петухом же кукарекать или кукушкой куковать, это птицы дневные. Сельский житель сразу поймёт – неладно что-то. Назад вернулись уже втроём. К своей передовой шагали прежним путём. Немец вёл себя покладисто, попыток сопротивляться, шум поднимать не предпринимал. Через нейтралку перебрались удачно, а главное – успели спрыгнуть в траншею буквально за минуту до восхода солнца. Повезло!
Немец оказался чехом, но показания дал объёмные, ценные. Ни на этом складе, ни на других на территории Польши химического оружия не было. Единственное – по линии СС поступали банки с газом «Циклон-Б», которым травили узников концлагерей. Но он применялся в закрытых помещениях, ибо требовал большой концентрации для умерщвления. Показания чеха были отправлены в Москву. Илья полагал, что такие же задания, как у него, получили разведчики других армий и фронтов.
Зато на следующий день на склад боеприпасов совершили налёт наши штурмовики. «Горбатые» сделали залп эрэсами, реактивными снарядами. Снаряды на складе сдетонировали. Ахнуло так, что «илы» едва не перевернуло и штурмовики развернулись к своей территории. Взрывы, дым и огонь продолжались несколько часов и были слышны и видны нашим войскам. Урон в боеснабжении немцам нанесён большой. Чтобы восполнить потерю десятков тысяч снарядов, военная промышленность Германии должна работать не один день. И не один эшелон вагонов нужен, перевезти смертоносное железо к фронту. А это расход ресурсов. В 1944 году у Германии их было уже не так много, в том числе людских, самых важных для продолжения войны.
Командование тут же воспользовалось взрывом склада, несколько дивизий перешли в наступление и продвинулись на десять, а где и на двадцать километров. Илье пришлось, двигаясь в тылах дивизии, проезжать мимо бывшего артиллерийского склада. Жутковатое зрелище – огромная воронка, все дома в селе разрушены взрывной волной.
У каждого на войне своя работа. Когда наступление, в бой идёт пехота и танкисты. В обороне, позиционной войне воюют сапёры и разведчики. Пехотинцы разведчиков подначивают и завидуют.
– Как ни придём в разведроту – спят днём!
Однако желающих в разведку перейти мало. На войне у разведчиков послабления – неуставное оружие носят – ножи, пистолеты, ведут себя независимо, трофейный шоколад едят и выпивку потребляют. Но служба у них рискованная. Мало кто всю войну смог в разведке пройти. Пехотинцев одна мысль ужасает – добровольно в немецкий тыл идти. Ни поддержки танков или артиллерии, ни тыла с госпиталем и кухней. Хуже всего было уйти в рейд и погибнуть, причём всей группой. Тогда все числились пропавшими без вести. Командиры понимали – разведчики погибли в неравном бою, а где свидетели, где тела? И для близких в тылу плохо. За погибшего воина через военкоматы семья получала пенсию за умершего кормильца, льготы. Мала пенсия, но помогала выжить. Без вести пропавшие – почти предатели. А вдруг к немцам переметнулись? Родне пенсии и уважения нет. В семье горе, а поделиться боялись. И всё равно, что сын или муж, отец, брат, награды имели. Без вести пропавший – печать на всю жизнь, не отмоешься.
Потому в разведку шли либо люди бесшабашные, либо одинокие. И зачастую в довоенном прошлом люди хулиганистые, а то и имевшие судимость. Не сумевшие найти себя, реализоваться в мирной жизни становились хорошими воинами на войне, причём в рискованных военных специальностях. Смерть на фронте может настигнуть любого, даже ездового в тылу. Но шансы влипнуть в переплёт и быть раненым или погибнуть у разведчика многократно выше, чем у ездового. Впрочем, был во взводе у Ильи бывший ездовой. В ездовые брали мужчин, годных к нестроевой службе – по болезни или после ранения или пожилых. А этот, Савельев его фамилия, сам напросился. Не болен, силён, но возраст за пятьдесят, зато из охотников-промысловиков. Стрелял метко, ходил беззвучно и следы умел читать, как краснокожий Чингачгук. Для взвода – находка. Ибо у молодёжи боевой задор есть и смелость, а навыков маловато. Этот Савельев однажды один четверых немцев в плен взял. По осени дело было, холодно уже. Савельев с группой в немецком тылу был. Пока разведчики основное задание выполняли, он шапкой трубу землянки накрыл. Дым от печи в землянку пошёл. У немцев кашель, глаза слезятся, выбегать стали. А Савельев их за поворотом траншеи ждёт и аккуратно прикладом «папаши» по голове бьёт. Четверых так уложил и связал. Мало того – в сторону оттащил, следы на снежной пороше замёл, которую в низинах уже намело. Руки им их же брючными ремнями связал и рты пилотками заткнул.
Однако из четверых один оказался унтер-офицером и это сохранило ему жизнь. Перебраться через немецкие позиции, имея четверых языков на шестерых разведчиков, крайне рискованно. Унтера вывели, остальных ножами убили. Илья и сам убивал, но то в схватке, там кто кого, шансы равны. Разведка – дело жестокое, но не настолько очерствела ещё душа, чтобы связанного пленного, как барана, резать. Не переступил он ещё эту грань, что человека от бездушного варвара или психопата-убийцы отличает. Савельев их убил. Каждого одним ударом ножа в сердце, чтобы не мучились. Уже на нейтралке, недалеко от своих траншей Савельев о товарищах высказался:
– Чистоплюи хреновы! Лучше было бы отпустить? Они бы нас не пожалели! А теперь вы все в белом, а я мясник, руки по плечи в крови. Враги они и лучшего не заслуживают. Они на нашу землю смерть принесли. Скольких наших бойцов те трое убили? У одного значок был на куртке под шинелью – за две штыковые атаки. Раз он жив остался и отличён, стало быть победил. Наших бойцов победил! А вы их жалеть!
Разведчики глаза отводили. Всё правильно Савельев говорил, а всё равно в душе всё переворачивалось. Лётчик бомбардировщика кнопку нажал, и от его бомб десятки людей погибли – женщин, стариков. Но он их разорванные тела, оторванные руки-ноги не видел и живёт спокойно. Так же артиллерист. Пушку навёл, за спусковой шнур дёрнул. Куда снаряд попал, кого убил – видит только корректировщик в бинокль или стереотрубу. Для них война морально не тяжела, жертвы по ночам не снятся. У пехотинца дело иное, не только из автомата стреляют по солдатам вдалеке, но и в рукопашной дерутся – прикладами, сапёрными лопатками, даже и зубами. Но в бою, когда единоборство, как лицом к лицу с врагом, когда победитель получает главный приз – жизнь. И только в разведке вот так – жестоко, ножом связанного. Оттого противно и мерзко и никакая водка не заглушит этого чувства. И каждый потом молчать будет, уже после войны. Ни детям, ни внукам ни полслова, потому что вроде таким убийством ничем не лучше врага становишься.
