Комната скудно освещалась неверным, колеблющимся светом коптилки, сделанной из снарядной гильзы.

– Товарищ комиссар! Троих подозрительных задержали! Приплыли с той стороны, оружие сдать отказываются.

Политрук поднялся из-за стола. Был он молод – лет двадцати шести, и форма на нем сидела, как на корове седло. Видимо, в армии он не служил никогда.

Саша таких не любил. Одно дело – руководить за столом, и совсем другое – боевыми действиями на фронте.

– Командир истребительного батальона Винокуров, – представился комиссар. – Кто такие?

– Красноармеец Терехин.

– Красноармеец Кузьмичев.

– Красноармеец Пилипченко.

Бывшие окруженцы представились.

– А документы у вас есть?

Саша поставил портфель на стол, открыл его и достал пять красноармейских книжек. Комиссар просмотрел их.

– Почему книжек пять, а вас трое?

– Двоих наших товарищей убило при переправе.

– Жаль. Что за портфель?

– Это трофей – офицера немецкого убили. Карта там и бумаги, все на немецком. Показать бы это все командованию, может, важное что?

– Хм, похвально. А как же вы через немецкие позиции на той стороне Днепра прошли?

– Где ползком, где с огнем прорывались.

– Занятно, занятно! На самом оживленном участке прошли. Как только вам это удалось?

Комиссар повернулся к ополченцам.

– Расстрелять!

Приказ был неожиданным – как для бывших окруженцев, так и для самих ополченцев. Несколько мгновений в комнате висела тишина.

Вдруг Сергей с треском рванул на себе нательную рубаху, разодрав ее до пояса.

– А это видел? Ты что же думаешь, мы знамя из немецкого тыла вынесли для того, чтобы здесь от пуль своих погибнуть? Ах ты, крыса тыловая! За немцев нас принял? А это ты видел? – Сергей указал на татуировку на груди. Там были выколоты профили Ленина и Сталина, какими их изображали на плакатах.

Пушкарь потянул за край знамени и с трудом размотал волглую ткань.

– Сюда смотри, комиссар!

Один из ополченцев прочитал вслух: «Двадцать четвертая стрелковая дивизия».

– Товарищ комиссар, это же знамя дивизии!

– Сам вижу, не слепой, – буркнул комиссар. – Ошибочка вышла, приказ о расстреле отменяю.

Он уселся на скрипучий стул и принялся крутить ручку полевого телефона. На том конце ответили.

– Да, это я, Абрам Винокуров. Тут мои трех окруженцев задержали. Нет, с документами немецкими, а главное – со знаменем. Да, понял, жду.

Саша и двое его товарищей стояли у стены. «Опять «радостная» встреча у своих. Без малого не шлепнули. Ей-богу, в немецком тылу безопаснее. Надо было нож в сапог сунуть. Вероятно, комиссар начальству названивал. Сейчас заявятся, снова допрашивать будут. Если все же расстрелять решат – брошусь к автомату, он недалеко лежит. Постреляю, кого смогу. Повезет – уйду, ну а если нет…» – думал Саша.

Вид у его товарищей был понурый – даже у Сергея, который рассчитывал на медаль.

«Ведь приходил я уже к нашим раз, в фильтрационный лагерь попал. Что меня второй раз понесло?» – размышления у Саши были нерадостные.

Распахнулась дверь, и вошел командир – лет сорока, с пшеничными, как у маршала Тимошенко, усами. Форма на его фигуре сидела, как влитая, и сразу было видно – кадровый военный. На петлицах – майорские шпалы, только вот сами петлицы василькового цвета. НКВД.

Вошедший за руку поздоровался с комиссаром.

– Что у тебя за происшествие, Абрам?

– Эти люди портфель с немецкими документами принесли и знамя.

– Покажи.

Ополченец взял со стола знамя, развернул.

– Так это же знамя двадцать четвертой дивизии, – не скрыл своего удивления майор, – она под Могилевом сражалась. – Где взяли? – повернулся он к Саше.

– Легковушку немецкую расстреляли, забрали портфель и знамя.

Глаза у майора стали холодными и колючими.

«Видно, амбец нам приходит», – с тоской подумал Саша.

Однако майор неожиданно шагнул вперед, обнял Сашу, пожал руки его товарищам.

– За знамя спасибо. Мы ведь никаких сведений о дивизии не имеем. Выходили отдельные бойцы, а где штаб, что с ним? Где знамя? Я – майор Фадеев, Евгений Ильич, – представился он, – командир полка.

Окруженцы представились по очереди.

– Абрам, накорми людей, одежду для них найди. Что же им, в трусах воевать? Да к себе в батальон зачисли.

– Нам бы в кадровую часть, – попросился Саша.

– А мы чем хуже? – улыбнулся майор. – От сто двадцать девятой стрелковой дивизии, что Смоленск обороняет, едва половина осталась. Но там хоть обученные бойцы, а у меня – вон, – майор кивком головы показал на ополченцев.

– Так ведь расстрелять нас хотели, товарищ майор, – пожаловался Сергей. Он продолжал мечтать о медали.

– Это комиссар сгоряча, он вас за диверсантов немецких принял. Бери, комиссар, знамя, а я портфель, да пойдем, проводишь меня.

– И документики наши вернуть бы, – это уже Саша.

– Вернем.

Фадеев и комиссар батальона вышли. Ополченцы неловко толкали друг друга. Задержали подозрительных лиц, а получилось – знаменосцев.

– Сейчас поесть что-нибудь сообразим, – один из ополченцев вышел.

Он вскоре вернулся, прижимая к груди буханку черного хлеба и три селедки.

– Вот, все, что нашел. Кушайте.

Окруженцы уселись за стол, и Саша быстро нарезал ножом хлеб и селедку. И ничего, что хлеб сыроватый, плохо пропеченный, а селедка – соленая до жути. Съели за один присест. Саша еще бы повторил, да больше нечего было.

Пока они ели, ополченцы приглядывались к автоматам.

– Можно подержать?

Саша отщелкнул магазин.

– Пробуй.

Ополченец пощелкал затвором, глаза его заблестели.

– Наша-то винтовка дальше бьет.

– Дальше, – согласился Саша, – и штык у нее есть. Однако в ближнем бою – в городе, например, или в траншее вражеской, лучше автомата нет ничего. Короткий, двигаться не мешает, а в рукопашной – сила. Заскочил в траншею, и очередью на полмагазина – вдоль нее.

Ополченец с неохотой вернул автомат.

– Ладно, забирай – дарю. Но магазин с патронами только один дам, самому нужны.

Лицо ополченца вспыхнуло от радости.

– Вот спасибо!

– Не за что – не часы или велосипед подарил.

– Ну, я теперь им дам! – ополченец потряс автоматом в сторону Днепра.

– Издалека не стреляй, не попадешь. И очереди давай короткие. Поймал в прицел, два-три патрона – и все…

Открылась дверь, вошел комиссар.

– С вами разобрались, идите с ополченцами. Утром зайдете ко мне за своими документами, а я пока внесу вас в списки батальона.

Окруженцы забрали свое оружие – не оставлять же трофеи. Да и чем воевать потом? Абрам лишь проводил взглядом трофейные автоматы и вздохнул. Небось виды на них имел. А вот черта тебе лысого за то, что, не разобравшись, чуть не шлепнул!

Саша представил на миг, что бы случилось, выберись они на берег в немецкой форме. Сроду бы не поверили!

Ополченцы привели их в какой-то подвал, где стояли топчаны.

– Сейчас одежду найдем.

Отыскали брюки, рубашки. Воинской формы не было. И на том спасибо. Хорошо хоть сапоги немецкие остались, потому как обуви в подвале тоже не было.

– Занимайте свободные топчаны и отдыхайте. После подъема завтрак и – к комиссару.

– Он всегда такой?

– Да нет. Сам удивляюсь, какая муха его укусила.

Едва добравшись до топчанов, окруженцы сразу отрубились. Тяжело давшаяся переправа, голод, потеря боевых товарищей, нелепый приговор – и все это за одну ночь. За многие дни Саша впервые спал спокойно, чувствуя себя в безопасности.

Утром дневальный прокричал: «Подъем!»

Они позавтракали черным хлебом и кипятком – не нашлось даже заварки и сахара.

Батальон построился во дворе дома, хотя по численности он едва дотягивал до полноценной роты. Одежда на всех была гражданская, вооружение – самое разное: наше, отечественное, трофейные винтовки и единственный пулемет «Максим» – на колесном станке Соколова и без щита.

На свежий взгляд ополченцы выглядели ну, в лучшем случае, партизанами. Возраст – самый разный, но большинству людей – за сорок лет. Понятное дело – молодежь сразу в армию призвали, и в городе остались только те, у кого была бронь, или те, кто не годились по здоровью к строевой службе.