В голове пронеслось: «А ведь это и я виноват в его нелепой гибели. Как я мог теперь в чем-то упрекнуть Алексея? Сам, наверное, не доработал, не доучил. И то, как погиб Виктор, могло случиться и с Алексеем».

Тяжкий груз лег мне на плечи: понятно – война без жертв не бывает, но ведь и мы – не какие-то там дружинники, не милиция. Сколько раз я твердил лейтенантам – один обыскивает объект, второй – страхует с оружием наготове. У меня перед глазами стояло доверчивое веснушчатое лицо погибшего лейтенанта. Мне Виктор нравился, была в нем хватка, опыта бы побольше – хороший «чистильщик» со временем мог из него получиться. Только поздно теперь об этом сожалеть.

Подошел Антон с парящим чайником.

– Потом, Антон. Давайте помянем нашего товарища, светлая ему память!

Я разлил из фляжки водку по стаканам, отлил немного в четвертый стакан, накрыв куском хлеба. Мы выпили стоя, не чокаясь. Поставили стаканы на стол, и три ладони скрепили наше малое фронтовое братство крепким мужским рукопожатием. Слова были не нужны. Мы отомстим за Виктора!

Cели.

– Ну, давай знакомиться ближе, Кошелев.

Беседую я с лейтенантом, смотрю на него, а он – моло-

дой еще, совсем зеленый. На щеках румянец, на губе пушок, не брился еще. Вижу, для него Алексей – воин опытный, вызывающий уважение. А меня оба воспринимают вообще мастодонтом, ископаемым каким-то.

Меня радовало, что у Антона за плечами разведшкола – он закончил 2-ю московскую школу СМЕРШа. Теоретическая подготовка там серьезная, ну а практику на ходу осваивать придется. Он-то и живого немца еще в глаза не видел, и по людям не стрелял. То есть как лейтенант поведет себя в первой схватке с вооруженным врагом – еще неизвестно. Одно дело стрелять по далеким мишеням, другое – выстрелить в человека в пяти шагах от тебя, когда глаза в глаза. Не у всех хватает смелости и решительности нажать на курок и оборвать жизнь врага первым, пока он тебя не убил. Иначе нельзя – либо ты его успеешь убить, либо он тебя.

Не все смершевцы из опергрупп выдерживали испытание первым боем – с кровью, стонами, случалось, что и с хрустом ломаемых костей, предсмертной агонией. Не у всех выдерживала психика – некоторые подавали рапорты с просьбой перевести из оперативного, Четвертого отдела, в другие, например – в Третий, где радиоигры с врагом велись, или в Восьмой, шифровальный. Даже в воюющей армии хватает должностей, где стрелять не требуется. Сучков, понимая состояние таких офицеров, шел им навстречу и договаривался о переводе с оперативной работы «чистильщика» в «спокойные» отделы.

Не теряя времени, я приступил к практической подготовке лейтенантов. Наш фронт – 1-й Белорусский – пока находился в обороне, и я использовал каждый свободный от службы час, чтобы тренировать, «натаскивать» молодежь на реальные боевые ситуации, в которых «чистильщики» могут оказаться.

Мы выезжали с лейтенантами на полуторке за город. Там я развивал у них реакцию, имитируя быстрое изменение ситуации схватки с врагом. А отрабатывали мы это так. Я вытаскивал из кузова ящик из-под снарядов, одному из лейтенантов предлагал взобраться на него, а поодаль ставил пустые бутылки. Неожиданно, без команды, выбивал ящик, в падении мой подопечный должен был не растеряться – успеть выхватить пистолет и поразить цель – батарею из бутылок. Любого человека с нормальной реакцией – а других в СМЕРШ не брали, – если он хочет – а это главное условие успеха, можно научить любому навыку. А парни хотели пре-

успеть, и я их учил – стрельбе, рукопашной, молниеносному задержанию агента.

Выматывались все – и Алексей, и Антон, и я. Сил едва хватало добраться до кровати и, стянув сапоги, свалиться в постель. Осунулись мои лейтенанты, с лица спали, но их старания были не без пользы. Вскоре я увидел: они стали-таки уверенно попадать в одну-две бутылки. И от ножа уходили неплохо, ловко финку научились метать. Вот с захватом агента, которого частенько изображал водитель полуторки, не всегда получалось гладко. После недели занятий водитель взмолился:

– Товарищ капитан, освободите меня! От этих костоломов все тело в синяках уже, в казарме раздеться стыдно.

В последнее время диверсантов и агентов стало брать сложнее. Немцы начали оснащать своих агентов ампулами с ядом – цианистым калием – для самоликвидации. Потому и взять агента надо было жестко, спеленать его так, чтобы не только оружием своим воспользоваться не смог, но и до ампулы не успел дотянуться. Часто ампулы зашивались в углы воротничков.

Я уже вполне втянулся в каждодневную службу. По некоторым признакам чувствовалось: идет подготовка к большому наступлению наших войск. Готовилось оно тщательно. С целью дезинформировать противника была проделана колоссальная работа. На Украине несколько танковых батальонов в районе Южного Полесья каждую ночь передвигались, меняя дислокацию, причем недалеко от линии фронта. Немцы прекрасно слышали рев моторов множества боевых машин. На день они маскировались. При этом силами саперов и привлеченного местного населения изготавливались деревянные макеты танков и САУ, оборудовались ложные аэродромы. В небе постоянно барражировали наши истребители, якобы прикрывая передвижения больших масс войск и техники.

В это же время в полосе 1–2–3-го Белорусских фронтов возводились ложные укрепления и даже целые укрепрайоны. Мы давали немецким самолетам-разведчикам возможность сфотографировать постройку укреплений.

Со своей стороны, и органы НКВД, отделы СМЕРШа и милиции не давали развернуться агентуре врага в нашем тылу.

И немцев удалось ввести в заблуждение. Они поверили, что основной удар нашего летнего наступления следует ожидать из района Украины, и стали спешно перебрасывать туда из Европы и других фронтов танковые и пехотные части.

По замыслу Жукова и Василевского наступательная операция «Багратион» была самой продуманной, организационно подготовленной операцией Великой Отечественной войны, обеспеченной техникой, топливом и боеприпасами. Операцией, пожалуй, самой изящной, где мы не трупами врага завалили, а задавили силой оружия, опытом войск и мастерским планированием ударов Красной Армии Генштабом.

В качестве прелюдии в ночь с 19 на 20 июня партизаны по команде штаба партизанского движения начали операцию «Рельсовая война». Одновременно в ходе операции были взорваны мосты, путепроводы, рельсы в неудобных для восстановления местах. Прогремели тысячи взрывов, парализовав в ближнем и дальнем немецком тылу железнодорожное сообщение, лишив врагов возможности перебрасывать к фронту технику и войска, топливо и боеприпасы.

И только немцы попытались начать восстановление разрушенных коммуникаций, как последовал новый сокрушительный удар по группировке войск вермахта. 23 июня после полуторачасовой артиллерийской подготовки на их головы обрушился бомбоштурмовой удар нашей авиации. Задействованы были почти пять тысяч самолетов. На передовой и в немецких тылах творился ад. Войска 3-й танковой армии генерала Рейнгардта несли тяжелые потери. А 24 июня в наступление перешли 1-й и 2-й Белорусские фронты.

В районе Бобруйска нам противостояла 9-я полевая армия генерала Йордана, в районе Орши и Могилева – 4-я армия генерала К. Типпельскирха. Несмотря на ожесточенное сопротивление врага и заболоченную, сложную для продвижения техники местность, нашим войскам удалось проломить оборону гитлеровцев.

Масштаб немецких потерь впечатлял. 25 июля был взят в кольцо и разгромлен Витебский укрепрайон. Погибло более 20 тысяч немцев, а 10 тысяч было взято в плен. Практически весь 53-й корпус немцев просто перестал существовать. Ситуация сильно напоминала 1941 год, только с точностью до наоборот. Уже 3 июля 1-й и 3-й Белорусские фронты завершили восточнее Минска окружение 4-й и 9-й немецких армий. В «котел» попали более ста тысяч гитлеровцев.

Взбешенный неудачей на Восточном фронте, Гитлер поставил во главе группы армий «Центр» генерал-фельдмаршала Моделя.

Окруженные под Минском немецкие части, лишенные топлива и боеприпасов, бросали технику и пытались лесами