Виктор удивился:

– Они же фашисты!

– У них что, рога должны быть? Воюют умело, в технике и вооружении недостатка нет.

– Ничего, подтянутся наши войска из тыла – Сибири, Дальнего Востока, сразу отбросим их к границе, а там и дальше погоним. Еще надаем им по мордасам!

Спорить я не стал, зная, что надаем по мордасам и не только, но будет это через долгих четыре года. Чего с Виктора взять? Парень молодой, боевого опыта нет, пороху не нюхал, да и мозги, похоже, идеологией большевистской заморочены до предела.

Уверенность в победе – непременное условие для воина, но без фанатизма. Видел я уже на фронте таких. Я был уверен: мастерство бойца заключается не в том, чтобы с гранатами под танк вражеский броситься и самому погибнуть, а в том, чтобы к этому танку умело подобраться, уничтожить его, а самому остаться в живых и продолжить бой.

Поужинали мы в столовой. Меню хоть и не отличалось щедростью и разносолами, а все же было сытнее, чем на передовой. Таких бы харчей ребятам в траншеи, а то бывали дни, когда и ржаных сухарей вволю не видели. Интересно, поче-

му в школе НКВД питание лучше? Потому что здесь дыхание войны не так остро чувствуется или нормы питания в НКВД выше?

На следующий день, уже после обеда, меня через дневального вызвали в штаб, зачитали приказ о зачислении в штат ОМСБОНа курсантом школы разведки и выдали документы.

Военный вышел из-за стола, пожал мне руку, поздравил с зачислением в бригаду и сказал:

– Пройди в третий кабинет.

Явился. За столом – военный, естественно, без знаков различия.

– Курсант Колесников.

– Садись, курсант.

Беседа шла на профессиональные темы – кем воевал, какое звание имею, каким оружием владею. Все, что я знал о боевом пути деда своего, Петра, рассказал без запинки. А дальше – о себе, ведь с момента гибели деда я воевал уже под его именем. Вскользь коснулись моих походов в немецкий тыл. Военный с интересом выслушал об операциях по взятию «языков», но как только пошла речь о выполнении совместного задания с «Ивановым» и «Сидоровым», он тут же прервал тему:

– Я об этом знаю, а больше никому не говори. С подрывным делом знаком?

– Не доводилось. – Он сделал пометку в блокноте.

Беседа длилась долго – часа три. Мне все время приходилось быть настороже, чтобы не проговориться об учебе в танковом училище или не проколоться на других подробностях моей прошлой офицерской службы в Российской армии, тем более военный периодически повторял вопросы, только задавал их по-другому.

«Перепроверяет, как на допросе», – подумал я.

Вышел из штаба весь мокрый от напряжения и выжатый как лимон. Но проверку, видимо, прошел, потому как со следующего дня меня зачислили в группу и я стал ходить на занятия.

Строевой не занимались, чему я был рад. Изучали радиодело, немецкое вооружение, структуру и состав немецких войск, знаки отличия военнослужащих вермахта и СС, минно-подрывное дело, маскировку, стреляли, учились водить машину и мотоцикл. И что мне не нравилось – постоянно промывали мозги: политрук проводил беседы о положении на фронтах, о правильности большевистской политики, о ге-

ниальности решений Сталина. Мне были интересны на этих занятиях лишь сводки Совинформбюро, хотя они и не радовали. Немцы захватили Киев, потом в Москве ввели осадное положение. Предприятия тоже вывозили станки и оборудование – оно эшелонами вместе с рабочими отправлялось в наш глубокий тыл, преимущественно на Урал и в Сибирь. Немцы несколько раз бомбили Москву, их бомбардировщики добирались уже до Горького. В начале ноября после ожесточенных боев пал Курск.

Я быстро втянулся в плотный график учебы, старательно дополняя свои практические навыки теорией. Конечно, интенсивная физподготовка выматывала, особенно марш-броски «с полной выкладкой» – я их еще по танковому училищу недолюбливал. А вот освоение приемов рукопашного боя и защиты давалось мне проще. Я часто ловил на себе завистливые взгляды курсантов, когда в учебной схватке после ловкой подсечки мой «противник» падал на пол с заведенной за спину рукой, а свободной спешил хлопнуть по полу – прекрати прием, больно же, сдаюсь!

Как-то вечером, после отбоя, в святое для курсантов время отдыха, ко мне подошел один из курсантов нашей группы, Евгений:

– Пойдем покурим, Петр.

– Не курю.

– Ну, тогда просто поговорим.

Я пожал плечами:

– Пойдем.

Мы вышли на широкую лестничную площадку с урной в углу.

– Ну, как тебе наша школа?

– В каком смысле?

– Ну, в общем.

– В общем, нормально, спецподготовка основательная.

– А преподавателями доволен? Ну, жмут!

– Это их работа. А довольными или недовольными здесь могут быть они – нами.

Евгений кивнул, а потом вдруг заметил:

– Что-то сводки тревожные. Смотрел по карте? На севере их 9-я армия канал Волга – Москва пересекла у Яхромы, западнее танковая группа прорвалась, наши Солнечногорск оставили, уже под Крюковом бой идет. И с юга до Мердвеса подошли, с трех сторон столицу окружают! Похоже, политрук

наш и сам-то не слишком верит, что одолеем немца. Ты как думаешь, Петр? – с тревогой глядел на меня Евгений.

– Не взять им Москвы, Женя, не дрейфь; не по зубам она им, подавятся. А вообще пошли спать. Завтра взводный зачет принимать будет на полигоне, силы понадобятся.

Я бы и не вспомнил о нашей беседе, если бы, возвращаясь из столовой, не столкнулся в коридоре с военным из «третьего кабинета». Он на несколько секунд задержал на мне свой цепкий взгляд, и я – больше интуитивно – понял, что интерес Евгения к моему отношению к школе и тревога за судьбу Москвы не случайны. Очень похоже, «стукачок» он, тайный осведомитель особиста. Без таких работа уполномоченного Особого отдела невозможна.

Поскольку в моей учебе все продолжалось нормально, я понял, что у ведомства Абакумова ко мне претензий нет. На фронте мне не раз приходилось слышать об «особистах», усердствовавших в выявлении «изменнических замыслов» комсостава. Если трибунал увидит «измену Родине», по статье 58–1 «б» – расстрел с конфискацией, за «пораженческую агитацию», по статье 58–10, части 2, карали большим сроком в исправительно-трудовом лагере.

А на днях из казармы исчезла группа курсантов. Поговаривали, что их забросили в немецкий тыл – помогать организовывать партизанские отряды, совершать диверсии, вести разведку. Только вчера они сидели рядом с нами в столовой, спали на соседних с нашими койках.

Как-то неожиданно это получилось. Наверное, так же и мы, когда придет время, покинем стены этой казармы. В ОМСБОНе – лишь небольшой постоянный штат инструкторов и преподавателей школы разведки. Остальные – курсанты. Проучились два-три месяца и – на задания.

А в ночь на первое декабря нас подняли по тревоге, раздали автоматы с боекомплектом, усадили в крытые брезентом грузовики. Никто не знал причины, некоторые курсанты предположили, что немцы прорвали фронт, и нас бросают заткнуть этот прорыв.

Ехали мы, впрочем, недолго. Машины остановились, последовала команда: «Выходить строиться».

Курсанты из местных, москвичей, сразу же узнали место. Так это же Нескучный сад! Воробьевы горы!

Было довольно морозно: градусов двадцать, а может быть, и больше – кто их измерял? Лежало много снега. Одеты мы были тепло: шапки-ушанки, полушубки, на ногах – вален-

ки. Руки грели рукавицы, причем армейские: они походили на варежки, но для большого и указательного пальцев были сделаны свои отделения, чтобы можно было стрелять, не снимая их.

Построились. Насколько я заметил, нас было около взвода – остальные машины с курсантами проехали дальше.

Перед нами выступил командир роты:

– Слушай боевую задачу. Перед вами – противник, парашютисты. Рассыпаться цепью, оружие – на боевой взвод. Огонь открывать без предупреждения и сразу на поражение. Об одном прошу – товарищей своих не перестреляйте. Вы все одеты в полушубки. Кто в них – свой, кто одет иначе – враг. Вопросы есть? Нет. Вперед – марш!