– Фронт!

Да, вот они, линии траншей тоненькой ниточкой тянутся.

Внезапно рядом с нами с ревом пролетело что-то серо-зеленое.

– «Мессер»! – крикнул летчик и круто спикировал.

У меня все, что внутри было, чуть не оторвалось, к горлу отбросило. Под ложечкой засосало, перехватило дыхание. Ремень впился в грудь. Пренеприятнейшее ощущение! Вот черт, не хватало еще, чтобы нас сбили!

Наш самолетик летел теперь совсем низко, едва не касаясь верхушек деревьев. И только сейчас я осознал, что наш полет был крайне опасным мероприятием. Ясный день, самолет тихоходный, вооружения никакого… Автомат мой – не защита от «мессера». Но нам повезло – немец проскочил мимо. Скорость огромная, а повторно найти не сумел или не захотел.

Мы летели еще около часа, потом летчик снова показал вниз. Я всмотрелся. Да, похоже – та деревня.

Летчик сделал круг, подыскивая место для посадки, приземлился на дороге, подкатил к избам, развернулся и заглушил двигатель.

– Ну, теперь давай шустро. Если немцы посадку нашу видели, то скоро здесь будут.

Я рванулся к знакомой избе, распахнул дверь. На кровати лежал «Сидоров».

– Живой?

– Вернулся, Колесников?

– Дед где?

– В лес пошел, за дровами.

– Я за лопатой – надо документы откопать. Самолет за тобой прислали.

Я выбежал во двор, нырнул в сарай. В углу стояли лопаты, вилы, грабли. Схватив лопату, я побежал к месту захоронения документов и начал копать. Вот ранец, вот вещмешок. Целы, как будто я их только вчера сюда спрятал.

Бегом вернувшись в деревню, я забросил в кабину самолетика груз и направился в избу.

– Все, «Сидоров», документы в самолете, дело теперь только за тобой.

– Штаны и сапоги надеть помоги.

Я помог «Сидорову» одеться и обуться, он оперся на меня, я обхватил его правой рукой за туловище, и мы пошли к са-

молету. Быстро идти не удавалось, хотя я почти тащил его на себе.

Вдвоем с летчиком мы с трудом подняли «Сидорова» в заднюю кабину, а летчик проверил на нем ремень и уселся в переднюю кабину. Однако он тут же высунулся из-под козырька:

– Эй, парень, крутани винт!

Я обежал крыло и с силой провернул лопасть винта – видел уже, как это делается. Мотор зарокотал. Сквозь его рокот я услышал крик Cидорова:

– А ты?

– Я пешком! – И махнул рукой в сторону фронта.

– Нет, давай со мной!

– Назад! – заорал летчик. – У меня приказ – взять груз и раненого. Тяжело будет, не взлетим!

Но «Сидоров» упорствовал:

– Один не полечу!

Летчик замешкался:

– Ладно, черт с вами – лезь! В баках бензина уже меньше половины – авось поднимемся.

Уговаривать меня не надо было – я взлетел на крыло и залез в кабину. Места в ней и в самом деле не было. Я опустился на колени, грудью прижался к ногам «Сидорова», и все равно моя спина выступала над бортом.

Летчик дал газ, и самолетик стал разгоняться. Натужно бежал, долго, тяжело отрывался от земли.

Шли низко. Летчик ли от истребителей вражеских прятался или мотор не мог поднять отяжелевшую машину? Но мы летели.

Мне ничего не было видно, стоять, согнувшись в три погибели, было неудобно. Но все равно это было лучше, чем на пузе через немецкие позиции к своим ползти.

Самолетик швыряло вверх и вниз в восходящих потоках воздуха, ветер гулял по кабине. Ноги начали неметь. Господи, хоть бы побыстрее долететь!

Внизу послышалась стрельба, звуки пушечной пальбы. Еще десять минут – и все стихло. Летчик крикнул:

– Передовую пересекли!

Уже легче. Теперь, даже если где на вынужденную посадку и пойдем, все равно – дома, на своей землице. Каждый переход через линию фронта – чрезвычайное нервное напряжение, риск смертельный, а еще немалое физическое утом-

ление. Попробуйте проползти по-пластунски, на животе, да с оружием метров триста, и станет понятно, каково это.

Мотор несколько раз чихнул, потом вновь заработал ровно – на несколько минут, потом опять чихнул и окончательно заглох. Стало слышно, как в расчалках на крыльях свистит ветер.

Я сдрейфил немного, думаю: все, амба, подбили. Летчик обернулся:

– Бензин закончился, садимся.

Заложило уши – самолетик стал резко снижаться. Потом – толчок, колеса запрыгали по неровному полю, самолетик содрогался. «Не развалился бы», – тревожно подумал я. Но самолетик выдержал и, прокатившись еще несколько метров, остановился.

Я с трудом разогнул затекшую спину, выпрямился, поднялся с колен, неловко вылез на крыло и свалился на землю. Вокруг кочковатое поле, вдали здания виднеются.

Летчик выпрыгнул из кабины, положил на крыло планшет, достал карту и поводил по ней пальцем:

– Где-то вот здесь мы.

Я прикинул – до Москвы еще километров семьдесят.

– Ты вот что, боец, топай к тем зданиям да звони начальству – пусть бензин везут и раненого забирают. Я от самолета уйти не могу.

Делать нечего – я пошел к виднеющимся на окраине поля зданиям. Пока дошел, начало смеркаться.

Передо мной было несколько домиков из красного кирпича, их окружал редкий заборчик из жердей. Я обошел его: ворота нараспашку, вверху на арке надпись – «МТС». Во дворе – ни одного трактора, только бочки пустые валяются.

Из ближнего здания навстречу мне вышел сторож. Я поздоровался. Сторож ответил и уточнил, что передо мной – режимный объект и посторонним входить нельзя.

– Ты что, мужик, офонарел? Видишь самолет? Мне позвонить надо.

Сторож недоверчиво выглянул за ворота, увидел в сумерках самолет и заторопился:

– Есть телефон у директора в кабинете, только работает или нет – не знаю.

– Веди.

Сторож провел меня по коридору и распахнул дверь директорского кабинета. Похоже, здесь давно никого не было: на столе и на полу – слой пыли.

Аппарат оказался допотопный – черный, эбонитовый, одна только трубка полкило весит. Единственное плохо – сеть гражданская, и как с ее помощью дозвониться в штаб, не знаю.

– Эй, товарищ! Как в НКВД местное позвонить?

– Не знаю, милок! Уж чего не знаю, того не знаю!

И сразу смылся. Видимо, упоминание об НКВД его испугало. Вот беда – телефон на столе, а куда звонить – не знаю. Наугад я набрал «02». Нет ответа. Выдвинул ящики письменного стола – один, другой… Нашел-таки телефонный справочник – небольшую замусоленную книжку размером с ладонь. Но отыскал в ней только номер милиции.

Все номера в справочнике были трехзначные. Я набрал милицию.

– Алло, у аппарата.

– Дайте мне номер районного управления НКВД.

– А кто спрашивает?

– Капитан Сидоров! – рявкнул я.

Мне назвали номер. Я позвонил. Трубку сняли:

– Да.

Я коротко объяснил ситуацию.

– Сейчас подъедем.

И в самом деле – прошло не более получаса, пока я возвращался к самолету, как темноту разрезали лучи фар. Машина остановилась у МТС, потом направилась к нам.

Из «эмки» вышли двое – сержант и рядовой, судя по петличкам. И с ходу: – Предъявить документы, сдать оружие!

Документов у нас, понятное дело, не было – у всех троих, а оружие сдали.

– Садитесь в машину!

Я возразил:

– Документы важные у нас – оставлять нельзя. И раненый – ему в госпиталь надо.

Раненого «Сидорова» втроем перенесли в машину, я забрал из кабины самолета вещмешок и ранец. Пока ехали, «Сидоров» наклонился ко мне:

– Куда звонил?

– В НКВД районное.

– Зря. В Москву Егорову звонить надо было – в управление.

Энкавэдэшник, сидевший на переднем сиденье, повернулся к нам:

– Отставить разговорчики!

«Эмка» въехала во двор местного управления государственной безопасности. Мы вышли из машины. Я нес рюкзак, летчик поддерживал «Сидорова».

Нас завели в комнату и усадили на пол. «Сидоров» попытался объяснить сержанту ситуацию:

– Мне в Москву позвонить надо. Оттуда приедут и все объяснят.

– Поговори еще, морда фашистская! Я сам решу – кто, куда и когда звонить будет.

– Я выше тебя по званию, – вспылил «Сидоров». – С задания раненым вернулся, с документами срочными и важными. Если ты, недоумок, сейчас в Москву не позвонишь, то завтра я уже тебе не позавидую. В лучшем случае – на передовую пошлют, рядовым пехотинцем.