Тихон тоже сбросил свои бомбы на предполагаемую позицию зенитки – не лететь же с ними на аэродром?

– Возвращаемся! – приказал Кузнецов.

Тихон пристроился сзади самолета ведущего. Настроение у него поднялось – вылет оказался результативным. Беспокоило только, почему самолет был один? Раньше немцы летали парой. Но поистине сегодня был их день!

Уже через несколько минут Кузнецов сообщил по рации открытым текстом:

– Посмотри влево двадцать и вниз – там крадется «як». Атакуем!

С ходу они стали пикировать. Пока не стреляли – вдруг на самом деле свой?

Боевой разворот, «як» совсем близко…

Кузнецов отвернул немного в сторону и сразу передал по рации:

– Чужак! У него на борту твой номер!

– Собьем?

– Нет, в «клещи» возьмем! У него горючка должна быть на исходе, он долго держаться не сможет.

Истребители пристроились немного сзади и по обе стороны чужого «яка». А в том, что это чужак, немец, никто из пилотов не сомневался – его выдал номер. Да и зачем одиночному «яку» в тыл врага отправляться?

Кузнецов как ведущий поравнялся с «яком» и сделал жест – разворачивайся.

«Чужой» самолет начал делать разворот, якобы подчиняясь, но потом вдруг резко дал газ и попытался уйти. Но Тихон, державшийся слева, был уже наготове и дал очередь. Трассирующие крупнокалиберные пули прошли рядом с фюзеляжем, и немец понял – не уйти. Русских двое, а он один, боеприпасов нет, топливо на исходе. Мелькнула мысль покинуть самолет – все равно трофейный, не жалко, и спастись на парашюте. Однако характер у пилота был подленький, душа мелкая, по себе и других равнял. Подумал, что русские зуб на него имеют и расстреляют прямо под куполом парашюта. Или еще хуже сделают: пролетая мимо, сомнут крылом купол парашюта, чтобы он камнем вниз ушел и мучился перед смертью, ужасом объятый. Поэтому он повернул к передовой и больше уже попыток удрать не предпринимал. Даже если плен, он все равно выживет. К тому же из плена можно сбежать, или доблестные войска Великой Германии освободят. Не почетно, конечно, но что есть дороже жизни?

Кузнецов же решил, что немец не стреляет потому, что у него закончились боеприпасы, и выдвинулся вперед. В результате получилось звено из трех самолетов, средним из которых был немец. Так всю тройку Кузнецов и привел к своему аэродрому.

– Тихон, – спросил он по рации, – кто первым садиться будет?

– Пускай немец, за ним – я. Как увидишь, что у него мотор не работает, садись. Как бы он фортель не выкинул, больно смирно себя ведет.

Немец сел первым, и Тихон удивился еще. По всем аэродромам был разослан приказ для зенитчиков: увидят самолет с таким номером – открывать огонь на поражение. А тут немец на аэродром сел, и хоть бы один зенитный расчет за ухом почесал! Совсем мышей не ловят, черти!

Тихон приземлился следом.

Немец укатился в конец полосы, где стоянок уже не было. Тихон остановился рядом, крыло к крылу, сдвинул фонарь, встал во весь рост, поднял над собой руки и скрестил их. В авиации – международный жест, означающий «глуши двигатель».

Немец кивнул, но двигатель его самолета продолжал работать.

Тихон выхватил пистолет из кобуры и направил его на немца. Если что, решил он, буду стрелять по колесам. С пробитыми колесами не взлетишь. А пробьет ли пуля пистолета бронированное стекло – еще вопрос. Переднее и заднее бронестекла кабины выдерживали попадание крупнокалиберной пулеметной пули, а боковые стекла обычно не бронировались.

Немец медлил, и Тихон выстрелил вверх.

На любом аэродроме всегда шумно: гудят прогреваемые моторы, работают компрессоры, стучат инструментом механики. Боевой аэродром не чета гражданскому, где трап подгоняют уже к подготовленному к полету лайнеру, а ремонт осуществляют на ремонтных заводах, вдали от глаз посторонних людей.

Но неожиданным образом выстрел услышали. К этим двум «якам» помчались люди, некоторые – с винтовками. Проснулись зенитчики. Недалеко стоял счетверенный зенитный «максим», и расчет повернул его стволы так, что истребители оказались в прицеле.

Немец понял, что взлететь и хотя бы дотянуть до передовой, а там спрыгнуть с парашютом ему не удастся. Тем более что Кузнецов на малой – не больше двухсот метров – высоте описывал виражи. Тихон за него беспокоился – вдруг бензин закончится? «Як» не У-2, планирует, как кирпич.

Двигатель чужого «яка» заглох, и немец сдвинул фонарь назад.

Тихон сразу кинулся к рации:

– Посадка, посадка! Триста семнадцатый, можно!

Сам же выбрался из кабины, отстегнул ремни парашюта – с ним идти тяжело и неудобно, бьет сзади по бедрам – и бегом бросился к чужому «яку». С другой стороны фюзеляжа уже бежал наш аэродромный люд. Понять они пока ничего не могли. Самолет – «як», вроде свой, номера знакомые, но пилот другой, совершенно незнаком.

– Вылазь! – Тихон направил на немца пистолет.

Немец поднялся в кабине и отстегнул парашют.

Комбинезон на нем был советский, наверное, для маскировки. Если собьют над нашей территорией, жителей можно было ввести в заблуждение. Тихон еще подумал, что и документы у него могут оказаться фальшивыми советскими – немцы на эти дела мастаки.

Летчик выбрался на крыло.

– Оружие бросай!

Понимал ли немец язык или догадался, что от него требовали, но он расстегнул пояс с кобурой и бросил его на землю.

Из-за хвоста «чужака» вынырнул механик Алексей, обслуживающий истребитель Тихона, и с удивлением остановился.

– Леша, подай мне его ремень и кобуру. А сам беги за «особистом». И пусть конвоиров с собой прихватит или двух бойцов с оружием.

Механик передал пояс с кобурой Тихону, а сам кинулся к штабу.

Приземлился самолет Кузнецова – он подрулил к двум истребителям. Мотор заглох, ведущий выбрался из кабины и широкими шагами подошел к немцу. Ухватив «чужака» ручищами, он стянул его за грудки с крыла и давай мутузить! Ростом Кузнецов был невелик, да в плечах широк и силен. Немец только голову руками прикрывал да вскрикивал время от времени.

И вдруг прозвучал приказ:

– Отставить!

Кузнецов так и застыл с поднятым кулаком.

Сзади на «полуторке» подкатили начальник штаба и «особист» – он на подножке кабины держался. Из кузова два бойца-автоматчика выпрыгнули.

– Доложите, что за драка! Это кто такой?

– Немец! У аэродрома подскока мы его перехватили. Одного сбили, а этого в «клещи» взяли и привели. Не отстреливался, видно, все боеприпасы израсходовал, сука!

«Особист» удовлетворенно потирал руки, и лицо его было довольным – наконец-то для него серьезная работа!

– Чего встали? – выступил он вперед, обращаясь к подбежавшим на выстрел механикам, оружейникам, мотористам и остальным любопытным. – Не театр вам здесь! Разойтись всем! И самолеты на стоянки определить, замаскировать!

Тут и начальник штаба в себя пришел. Три истребителя на взлетно-посадочной полосе стоят рядком. Случись вражеский налет – все три мигом сгорят.

Аэродромный люд начал разворачивать самолеты и покатил их к стоянкам.

«Особист» же, указав взглядом на вражеского пилота, приказал своим автоматчикам:

– Обыскать – и в кузов! Глаз не сводить! Какой самолет его?

– Вот этот, триста второй номер.

«Особист» взобрался на крыло, заглянул в кабину и вытащил из нее планшет с картой. Потом перегнулся по пояс, что-то рассматривая, и, довольный, спрыгнул на землю:

– У него рация на нашей частоте, видимо, слушал разговоры истребителей. Если будет врать, что русского языка не знает, сам в морду дам.

– В штаб дивизии позвонить надо, – вмешался майор.

– Не раньше, чем я его допрошу! Я ему припомню наши сбитые истребители! Кузнецов, Федоров – со мной!

Сначала «особист» на карте – уже в штабе – попросил обоих пилотов показать, где находится немецкий аэродром подскока, а потом посадил писать подробные рапорты. Взяв исписанные листы бумаги, он бегло прочитал.

– На сегодня свободны, можете отдыхать!

– Есть!

В коридоре они нос к носу столкнулись с немецким пилотом – тот был среднего роста, худощавый, лет тридцати пяти. От первоначального шока, от принудительной посадки и пленения он уже отошел, и лицо было надменным. На Тихона посмотрел презрительно.