– Стой! Кто идет?

– Свои! Федор, ты, что ли?

– Фашиста взяли, к нашим позициям полз.

– Может, перебежчик?

– Командир разберется.

Ивана спустили в траншею. Он задергался, попытался вытолкнуть языком кляп изо рта, но один из солдат тут же врезал ему кулаком в солнечное сплетение, и Иван согнулся от боли.

– Сука фашистская, стой и не выкобенивайся, а то еще получишь!

– Не трогай его, а то сдохнет раньше времени… Веди к командиру.

Они вели его по траншее – один солдат шел впереди, другой сзади. Траншея была извилистая и мелкая, даже плечи были выше уровня бруствера. Потом поворот и вход в землянку, отрытую наспех. Вместо накатов из бревен – дощатая стенка разрушенного сарая.

В землянке горел самодельный светильник, сделанный из гильзы сорокапятки.

– Вот, товарищ младший лейтенант, немца взяли на нейтральной полосе. В нашу сторону полз, с пулеметом.

– В нашу? – переспросил командир, подумав, что ослышался.

– Так точно!

– Кляп! – приказал взводный. Он был лет сорока, явно из мобилизованных. Имея самое маленькое офицерское звание, для кадрового офицера он был откровенно стар.

Один из солдат вытащил изо рта Ивана кляп, и тот вздохнул полной грудью.

– Э… ферштейн… – командир подбирал немецкие слова.

– Да русский я! – не выдержав, перебил его Иван.

Солдаты и командир переглянулись.

– Предатель! К немцам переметнулся! Жалко, я тебя на «нейтралке» насмерть не прибил, – вспылил один из солдат.

– Погоди, Фролов! Может, он из полковой разведки, возвращался, а ты его дубасить.

– Летчик я, штурмовик! Самолет утром сбили, к своим пробирался. А форму немецкую надел, чтобы ловчее получилось. Под ней у меня наша форма, и документы имеются.

– Фролов, развяжи ему руки.

Солдат развязал поясной ремень, которым были связаны руки пленного, и Иван стал растирать затекшие запястья. Руки слушались плохо, пальцы занемели.

Вся троица смотрела на него с удивлением. Советского пилота в немецкой форме, да еще захваченного на «нейтралке», они видели в первый раз. Обстоятельства более чем странные.

Иван расстегнул и снял немецкую куртку, из внутреннего кармана комбинезона достал личные документы и протянул офицеру.

– Так-с! Кравчук, старший сержант, двести пятнадцатый штурмовой авиаполк, летчик. А кто командир полка?

– Майор Рейно.

– Немец, что ли?

– Почему немец? Прибалт, эстонец вроде…

– Надо звонить в дивизию – пусть представителя пришлют. Ежели опознает, то заберут. А пока под охраной посидеть придется. Фролов, ты обыскивал его?

– Виноват, не успел. Сейчас досмотрю.

Солдат сноровисто обыскал Ивана и вытащил из его кармана штатный «ТТ». Потом принялся за немецкую куртку, достал документы убитого пехотинца. Офицер и эти документы забрал, предварительно просмотрев.

– Фролов, головой отвечаешь, если что…

– А куда же я его дену?

– Да хоть в свою землянку.

– Отрыть не успели, только окоп и траншею.

– Да хоть за руку к себе привяжи. Свободен!

– Слушаюсь. Бери, летун, курточку, пошли.

– Зачем она мне? Это камуфляж для перехода линии фронта.

– Бери, выбросишь за бруствер. Чего фашистскому тряпью у командира смердить?

Они вышли в траншею, и Иван забросил курточку убитого немца подальше за бруствер.

Солдат привел его к стрелковой ячейке.

– Располагайся, летун.

– Я штаны фрицевские сниму.

– Валяй!

Иван снял брюки-галифе, забросил их на поле и остался в своем летном комбинезоне. Из немецкого на нем были теперь только сапоги – так ведь босиком ходить не будешь. Пилотку бы еще на голову, но попросить ее у Фролова он постеснялся. Ему хотелось есть, спать – устал он за день, насыщенный событиями денек выдался. Зато на душе спокойно – у своих он.

Немцы из своей траншеи пускали осветительные ракеты. Хлопок – и «нейтралка» ярко освещается мертвенно-белым светом. Опускается ракета на маленьком парашютике медленно, и на полминуты все движение замирает. Высунулся кто неосторожно из окопа – получит очередь от дежурного пулеметчика.

Немцы дежурили по двое – ракетчик и пулеметчик. Рационально, как и многое у практичной немецкой нации.

Когда ракеты взлетают, хуже всего разведчикам. Тела отбрасывают тени, пулеметчики же патронов не жалели, обстреливая любой подозрительный предмет, а то и просто вели беспокоящий огонь по нашим позициям.

С нашей стороны не стреляли, экономя патроны.

Оба устроились в стрелковой ячейке. Было тесно, но Иваном вдруг овладело чувство внутреннего спокойствия. Угодить в ячейку может только минометная мина, пули и снаряды мимо пролетят.

Постепенно обоих сморил сон.

К утру Иван проснулся от холода – над полем висел густой туман.

В окопах и ячейках зашевелились, поднялись, стали разминать затекшие руки и ноги.

– Пожевать бы сейчас да закурить, – мечтательно произнес Фролов. – Небось вас, летчиков, до отвала кормят.

– Я бы так не сказал, – хмыкнул Иван.

– Две недели назад, еще до немецкого наступления, у нас в тылу подбитый немецкий самолет сел. Большой, экипаж несколько человек. Так у них шоколад был, в плитках. Представляешь?

– Думаешь, у нас так же?

– Я в авиации не служил, не знаю, – уклончиво ответил солдат.

– Водичка есть? Пить хочется.

– Это можно.

Солдат отстегнул с ремня фляжку и протянул Ивану. Тот выпил почти всю. Сутки уже, как он не ел и не пил, и только вот сейчас утолил жажду.

По траншее пронеслось:

– Фролов с летчиком к командиру!

Они пошли.

Вошли в уже знакомую землянку.

– Из полка звонили, сказали вести летчика в штаб. Фролов, забирай его документы, пистолет и веди.

– Есть!

По короткому ходу сообщения они направились в тыл. Когда ход закончился, встали во весь рост – в чистом поле.

– Туман, если только случайная пуля, – пояснил Фролов.

До штаба полка добирались километра полтора-два – штаб располагался в нескольких избах небольшой деревушки.

– Летун, ты постой здесь, а я узнаю.

Фролов ушел. Иван остался один и уселся на кусок бревна. Ушел бы сейчас в свой полк, пешком, да документов нет. Иван знал, что в прифронтовой полосе на дорогах стоят заставы НКВД, милиции, а еще – заградотряды. Без документов далеко не уйдешь, и потому он терпеливо ждал.

Вернулся Фролов.

– Сказали – к особисту тебя вести. Третья изба отсюда.

Они подошли к избе. Фролов вошел, а Иван остался на крыльце. Потом позвали и его.

– Повтори все, что только рассказал, – сказал сидевший за столом лейтенант. В углу рта его была зажата папироса, а в комнате накурено.

– Летуна наши бойцы притащили с «нейтралки» – они за оружием и боеприпасами лазили ночью. Вот, товарища старшего сержанта обнаружили. В нашу сторону полз, при нем пулемет ручной был. И форма на нем немецкая. А под ней – наша.

– А форма где же?

– Так на нем.

– Я про немецкую спрашиваю.

– А… так он снял ее и через бруствер выкинул.

Лейтенант внимательно посмотрел на Ивана.

– Сапоги остались немецкие. Обыскали?

– Так точно. Вот документы и оружие его.

– Садись и пиши.

– Что писать?

– Ты что, тупой? Что рассказал сейчас, то и пиши. Погоди. Бери ручку, бумагу и иди в соседнюю комнату.

– Есть! – Фролов вышел.

– Сам признаешься, или сразу к стенке тебя? – взглянул на Ивана особист.

– Я советский летчик, меня сбили над оккупированной территорией. Пробирался к своим.

– Откуда тогда немецкая форма и оружие? Завербовали?

– Как, по-вашему, я должен был в нашей форме через немецкие позиции идти? Убил немца из табельного оружия, переоделся в его форму. Когда немецкая пехота в атаку пошла, присоединился. Наши атаку отбили, и я лежал на поле боя до темноты. Потом к своим пополз.

– Красивая сказка!

– Как было, так и рассказал.

Лейтенант взял со стола документы и медленно прочитал зольдатенбух:

– Ефрейтор Курт Вайсман, четырнадцатый пехотный полк. Вот кто ты есть, сволочь! Сейчас выведу на улицу и шлепну! – заорал он.