Выслушав сводки, военнослужащие отходили с мрачными лицами.

Ивану, хоть он и знал, что война закончится победой, все равно было не по себе от потерь – людских и материальных. Иногда его подмывало рассказать обо всем товарищам в землянке, но он сдерживался, держал рот на замке. Кто он для них? Пилот Николай Кравчук, один из многих солдат Красной Армии. Да и очень даже может быть, что, услышав от него такое заявление, они решат, что от боев и перенапряжения у человека неладно с головой, будут сторониться его или опасаться. Такой человек в бою ненадежен, непредсказуем и может повернуть оружие против своих. И так некоторые пилоты из других эскадрилий уже кидали на него косые взгляды – выслуживается, мол. Да еще разобраться надо, как это он на штурмовике завалил два «мессера» и два пикировщика. Или того хуже – доложат политруку или особисту. Тогда разборки будут серьезные, могут докопаться до истины. Стоит дать хоть малейшее сомнение, крохотную зацепку – найдут однополчан, служивших вместе с настоящим Кравчуком или обучавшихся с ним в летной школе, и никакие объяснения не помогут. Объявят немецким шпионом – и к стенке. Иначе как понять, зачем он живет под чужим документом? Раз скрывает истинное лицо, значит – есть что скрывать? Тем более что в тяжкие и суровые годы войны времени разбираться нет. За меньшие прегрешения посылали в штрафбат искупать вину кровью, а то и расстреливали – как того же командарма Павлова. Так он генерал, а кто вспомнит старшего сержанта? Для Сталина и его карательного аппарата в лице НКВД, а потом и вновь образованного Смерша человек – только песчинка, пыль на сапогах. Людей и в мирное, довоенное время не жалели, а уж в военное – тем более. Иван сам был свидетелем, как против атакующих немецких танков бросили кавалерийскую дивизию. На конях, с шашками наголо конники контратаковали бронированные машины. Исход очевиден – дивизию просто перестреляли, как в тире. Тысячи человек погибли, не принеся пользы Родине. А их, конников, в окопы бы, да гранаты в руки дать либо бутылки с «коктейлями Молотова». И уж вовсе хорошо было бы парочку «сорокапяток»… Тогда и наступление немецкое удалось бы остановить, и людей сохранили бы.

И об этом эпизоде он умолчал.

Когда на собраниях политрук рассказывал о положении на фронтах и зачитывал статьи из газет, и в первую очередь – «Правды», и кто-то из пилотов спросил, почему у нас не хватает самолетов, политрук сразу обрушился на спросившего:

– Откуда у вас неверие в силу нашего оружия? Немцы напали внезапно, коварно, без объявления войны. Когда с Урала и Сибири подойдут подкрепления, непременно погоним врага. Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!

А ведь человек всего лишь спросил, просто поинтересовался тем, что волновало тогда многих. И убедительного ответа он не получил.

Политрук явно доложил о вопросе, прозвучавшем на собрании, особисту, поскольку за пилотом стали следить. Особист иногда подкатывался к товарищам пилота, угощал их папиросами и выведывал, как ведет себя подозреваемый, о чем говорит в быту, не проявляет ли трусости в бою.

Пилот погиб через десять дней. На глазах у всех его штурмовик был подбит вражеской зениткой и загорелся. Пилот даже не попытался покинуть горящую машину, а направил ее на скопление танков.

Иван понял, что если он выпрыгнет, то и политрук и особист будут довольно потирать руки – не зря подозревали. И дело было не только в жизни его как пилота. Его семья, его родня сразу становились членами семьи изменника Родины со всеми вытекающими отсюда последствиями. Их ждала либо ссылка в Казахстан, либо увольнение с работы и поражение в правах.

После того случая пилоты ходили мрачные, и вопросов политруку больше никто не задавал.

Коммунистических фанатиков среди пилотов не было. Воевали, совершали подвиги – но не за ВКП(б), не за Сталина, а за землю свою, за семьи, за Отчизну. Хотя мозги им промывали здорово. Когда с утра до вечера радио вещало о гении величайшего полководца Сталина, когда об этом же писали все газеты, говорили политруки и комиссары на собраниях, это имело действие. Несогласных или имеющих свое мнение исправляли на Колыме или на лесоповале в Сибири – мощь Советского Союза основывалась на дармовой рабочей силе заключенных.

Ситуация складывалась серьезная. Еще 10 июля вторая танковая группа Гейнца Гудериана нанесла удар из района Шклова на Ельню, в обход Смоленска с юго-запада. Из района Витебска третья танковая группа нанесла удар в направлении Духовщины, обтекая Смоленск с северо-запада. Бои в самом Смоленске продолжались до конца июля, но потом и он был сдан.

К 16 августа фронт остановился на линии Брянск – Дятьков – Людиново – Карачев – Кромы – Фатеж – Севск – Льгов – Рославль – Стародуб. 17 августа немцы заняли Унечу, 18-го – Стародуб, а 21-го – Почеп.

22 августа Гудериан перебрасывает танки в район Клинцы – Почеп. Наши войска окапываются и занимают оборону на восточном берегу Западной Двины, от Осташкова до Демидова.

Пилоты не только слушали сводки – они своими глазами видели продвижение немцев. Еще не мелькали в сводках оставленные города, еще на картах линия фронта проходила западнее, а летчики уже видели, как немцы оккупируют территории. С малой высоты были прекрасно видны угловатые силуэты фашистских танков с крестами на броне.

В один из дней конца августа эскадрилья Черноброва, в которой осталось всего три штурмовика, вылетела на боевое задание. Ими был получен приказ ударить по скоплению танков в районе Почепа. Облачность была низкой, но это было им даже на руку, учитывая отсутствие истребителей прикрытия. Немцы в такую погоду не летали, для истребителей видимости не было, а бомбардировщики не могли бомбить точечные цели.

Летели они развернутым пеленгом, ведущим, как и всегда, шел сам комэск. Пилоты сами осознавали мизерную эффективность своей штурмовки. Поджечь или разрушить танк можно прямым попаданием авиабомбы, или если она угодит в паре метров от бронемашины. Танк – не грузовик, его броня выдерживает попадание осколков. И потому надежда была только на уничтожение автотранспорта, в первую очередь – топливозаправщиков и машин с боеприпасами. Без бензина и снарядов танк – просто груда железа.

Использовать для передвижения железные дороги немцы не могли, западноевропейская колея не совпадала с нашей, а перешить тысячи километров путей – дело сложное и долгое. Кроме того, не было в достаточной мере паровозов и вагонов. Все снабжение велось автотранспортом, на большом удалении от баз снабжения.

В России же дороги были большей частью грунтовые, к тому же разбитые гусеницами танков и тягачей. Уничтожив запасы горючего, можно было сорвать предстоящее наступление. А в том, что оно готовится, сомнений не было ни у кого, иначе зачем было стягивать в один район столько танков?

Однако по всему было видно – немцы уже выдыхались. В упорных боях наши войска перемололи отборные пехотные и танковые части, в батальонах и полках насчитывали большой некомплект, иссякали людские и материальные резервы. Гитлер рассчитывал на войну молниеносную, она получилась затяжной, а запасов ресурсов у Германии на долгую войну не было.

На бреющем полете земля внизу проносилась быстро. Самолет ведущего вдруг натужно сделал «горку», и тут же из-под крыльев у него сорвались реактивные снаряды.

Иван и сам увидел немецкие танки. Надеясь на нелетную погоду, немцы не замаскировали боевые машины. Мало того, на поле стояло несколько бензовозов, у которых сгрудились для заправки танки.

Один из реактивных снарядов со штурмовика Черноброва угодил в бензовоз. Последовал яркая вспышка, вверх поднялся огненный гриб, смахивающий на ядерный. Танки охватило огнем.

Не теряя ни секунды, Иван тоже перебросил предохранитель, наклонил нос штурмовика и пустил ракеты. Чуть промедлишь – и танки пронесутся под крылом. То, что штурмовики вышли точнехонько на группировку – случайность, большая удача. Стоит набрать высоту двести метров, как уже попадаешь в низкую облачность, а с малой высоты обзорности никакой.