Машина перестала слушаться рулей, и надежда дотянуть до своих исчезла.

Михаил откинул фонарь кабины. Памятуя о коварной антенне, что было сил оттолкнулся от фюзеляжа. Земля внизу, в полутора километрах.

Михаил взялся за кольцо парашюта, но дергать за него не стал. С немцев станется – расстреляют еще в воздухе.

Ветер свистел в шлемофоне. Михаил раскинул руки и ноги, стабилизировал падение. Пора! Он дернул за кольцо. Раздался хлопок раскрывшегося парашюта, ощутимо тряхнуло.

Михаил вертел головой. Он увидел уходивших вдаль четырех «пешек», немецких истребителей за ними и ужаснулся. Пятерых сбили! Таких потерь за один боевой вылет в полку еще не было.

Михаил запомнил направление, в котором улетели «пешки». Теперь взгляд вниз. Поле, овраг за ним, поросший кустами. Вот где ему пригодился опыт давнишних занятий парашютным спортом.

Михаил согнул плотно сжатые ноги, подтянул стропы. Парашют не спортивный – боевой, спускается быстро, скользить не хочет.

Ломающиеся ветки кустарника немного смягчили удар.

Михаил приземлился на склон оврага. Не теряя ни секунды, расстегнул ремни подвесной системы, подтянул к себе и скомкал купол. Забрался на верх склона, выглянул.

Перед ним было едва заснеженное поле, лес вдали. Жилья не видно, как и немцев. Вот это попал!

Михаил достал из кобуры пистолет, проверил обойму и снова сунул его в кобуру, висевшую на длинном ремешке. Посмотреть бы по карте, где он находится, да планшет во время прыжка с парашютом сорвало. Когда покидал горящий самолет, думал – как бы уцелеть, чтобы не ударило о киль, чтобы затяжным вниз пойти, дабы истребители не расстреляли в воздухе – не до планшета было. А вот теперь без карты плохо. И в таком разе местных искать надо.

Приблизительный курс ухода эскадрильи Михаил засек, только вот через голое поле идти надо. А на фоне снега он в темно-синем комбинезоне очень уж заметен будет.

Он понаблюдал еще несколько минут – спокойно все, никакого движения. И все-таки неспокойно на душе было. Он пошел по склону оврага, периодически выглядывая из-за его края и осматривая окрестности.

Наверное, зря он выбрал этот путь – овраг идет под углом к нужному ему направлению, лишний крюк делать надо. Однако, пройдя еще с километр, Михаил похвалил себя за осторожность.

Из леса выехали два мотоцикла с колясками и бронеавтомобиль, пересекли поле. Хорошей же мишенью он был бы на поле, ведь на нем ни ложбинки!

Овраг стал мельче, но кусты росли гуще. Михаилу пришлось продираться через жесткие, колючие ветки. Потом овраг превратился в ложбину, где можно было идти, только пригнувшись, иначе тебя было бы видно со стороны.

Но вот и ложбина закончилась. Михаил лег на стылую землю. Меховой комбинезон и собачьи унты грели хорошо, не пропускали холод. Мерзли только кисти рук, и Михаилу приходилось отогревать их дыханием.

Из-за деревьев вышла женщина с вязанкой хвороста за спиной.

Пилот понаблюдал за ней немного и бегом кинулся к лесу. Всего и бежать-то – сто метров, но Михаил бежал в комбинезоне, унтах и потому запыхался.

– Бабуля, не подскажешь – что за деревня поблизости?

От неожиданности женщина вскрикнула, выронила вязанку и обернулась. Она оказалась вовсе не бабулей, просто одета была как-то по-старушечьи, да лицо чем-то вымазано – как будто сажей.

– Фу ты, напугал! Ты чего на людей в лесу кидаешься, как леший!

– Заблудился я немного.

– Летчик, небось! Вона на голове шлем с очками.

Михаил непроизвольно дотронулся до очков-консервов на голове. Надо снять. Забыл он про них, а не дай бог солнышко попадет на стекло, блик даст. Михаил снял очки и забросил их в чащу.

Женщина продолжила:

– Деревенька тут рядом, Лиски называется. Только ты туда не ходи – немцы там.

– Много?

– С десяток будет.

– А фронт, передовая где?

– Да где ж ей быть? Там должно! – Женщина махнула рукой на восток. – Каждую ночь, а когда и день цельный громыхает. Прут, окаянные. Не слыхал, что товарищ Сталин говорит?

– Слыхал. Положение тяжкое, но враг будет разбит и победа будет за нами.

– Москву они не взяли?

– Нет. И не возьмут, – убежденно сказал Михаил. – Из Сибири да с Дальнего Востока части свежие идут. Москву мы ни в коем разе не сдадим, этой же зимой и погоним немцев назад.

– Больно много машин да танков у них, и самолеты ихние с крестами все время летают, а наших и не видно.

– Как не видно? А я кто? Сбили меня – это правда, но летаем же! И танки у нас есть.

Михаилу стало обидно за Красную армию. В самом-то деле! Газет и радио нет, самолетов наших не видно – откуда население оккупированных районов узнает, что Москва не сдана и страна жива, силы для отпора набирается.

– Спасибо, гражданочка. Дальше я пойду.

– Ой, поостерегся бы. Отец мой хотел к родне сходить, вернулся три дня назад. Говорит – войск немецких везде полно, не пройти. Спрятаться бы тебе где, переждать.

– Ага, до победы, – съерничал Михаил.

– Зачем до победы, – спокойно ответила селянка. – Уйдут немцы дальше – сам вперед пойдешь.

– Выжидай – не выжидай, все равно через передовую переходить надо.

– Кушать хочешь?

– Не отказался бы.

Напрямую попросить еды Михаил стеснялся.

Женщина достала из-за пазухи телогрейки маленький узелок, развернула на ладони чистую тряпицу и протянула Михаилу кусок хлеба и две вареные картошки с солью. Сгодится.

Михаил быстро съел угощение, поблагодарил.

– Немцы в деревне давно?

– Четыре дня.

– Не безобразничают?

– Курей всех постреляли да сварили. Целыми днями только жрут и пьют, весь погреб опустошили, ироды. Как зимовать-то будем? А так – спокойно. Портреты товарища Сталина со стен в избах посрывали – это да. Но никого не стрельнули, Бог миловал.

– Чего они у вас в деревне делают?

– А кто его знает? Машина у них крытая, здоровенная, как изба. Палка над ней высокая с проволочками. И из машины той то музыка ихняя, немецкая играет, то голоса разные слышатся.

«Рация, – понял Михаил. – Эх, кинуть бы в машину гранату, да где взять ее? А с одним пистолетом против десятка солдат – верное самоубийство». Надо трезво оценивать свои возможности. Стрелять он умеет, но не спецназовец и против десятка солдат не выдюжит. «Но запомнить про рацию надо, выйду к своим – доложу».

– Ну – бывай, тетка, за угощение спасибо.

– Я не тетка, меня Глафирой звать.

– Прости, не хотел тебя обидеть. Лохмотья на тебе, лицо чумазое, возраст не угадаешь.

– Это я специально, чтобы немцы не приставали. Мне ведь тридцать всего.

Михаил мысленно чертыхнулся – вот ведь ошибся!

– Так я пошел.

Он немного потоптался и двинулся по опушке, чтобы в случае опасности нырнуть в чащу. Обернулся. Глафира махала ему рукой, потом нагнулась, взвалила на себя вязанку хвороста и сучьев.

«Вот кому несладко под немцем придется, – подумал Михаил. – Быстро войска наши под немецким нажимом ушли, население на оккупированной территории осталось, а потом власть им это же в вину и поставит, даже графу в анкете заведут – «был ли в оккупации». А кто виновен в этом?

Лес внезапно закончился. Михаил остановился. И вовремя. Сзади послышался приближающийся рев моторов. Понятное дело, наших здесь быть не могло.

Михаил упал на землю, отполз за толстое дерево и вытащил пистолет.

По лесной дороге шла колонна. Сначала мотоциклисты – довольно много, потом – два крытых брезентом грузовика, замыкал колонну слегка приотставший полугусеничный вездеход.

Михаил раньше таких не видел. Бронированный корпус, напоминающий гроб, спереди – автомобильные колеса, а под корпусом – узкие гусеницы. Крыши нет, торчит турель с пулеметом, и за ним – солдат в каске и шинели.

Бронетранспортер дополз до дерева, за которым лежал Михаил, и остановился. Распахнулась бронированная дверца, выбрался водитель, за ним – пулеметчик. Оба весело переговаривались. Расстегнув шинели, они начали облегчаться. Мягко урчал не выключенный водителем мотор.