Через минуту «Юнкерс» скрылся, а из-за леса вынырнул еще один, потом – еще… Михаил механически их сосчитал – девять штук. Что за бред? Может, все вокруг – галлюцинации? Может, на самом деле он лежит в больнице с разбитой головой и это все ему кажется?

Михаил ущипнул себя за руку. А, больно! Стало быть, это не во сне, иначе бы он проснулся. Во сне не чувствуешь боли, даже если видишь кошмар. Тогда, может, кто-нибудь объяснит, что происходит? Если была бы война, то самолеты были бы, скорее всего, стран НАТО – английские, американские, немецкие; и не винтовые, а реактивные, и уж точно не «Юнкерсы-88».

В душе Михаила возникло нехорошее ощущение, понимание того, что все вокруг – жестокая реальность, только вот время не его. Похоже, действительно война, но ведь она шла шестьдесят лет назад!

Михаил плюхнулся на землю. Пришедшее понимание происходящего шокировало. А как же теперь Москва, Витька Селезнев, большие самолеты? Нет, в другое время Михаил не хотел. Только как теперь вернуться? Может, все-таки поискать разбитую «аннушку»? А те солдатики? Снова в него стрелять будут?

Михаил медленно осознавал весь ужас происходящего. Документов этого времени нет, денег нет, дома нет, работы нет и друзей тоже нет. Хотелось завыть волком.

Какое-то время Михаил сидел в ступоре, потом стал размышлять. Дома, документов, работы сейчас нет не только у него – у многих ситуация такая же. Но они хотя бы знают, где был их дом, где и кем они работали, и при расспросах могут хотя бы рассказать правдиво.

Вернуться в свое время он не может, потому как не знает, осуществимо ли это. Значит, надо приспосабливаться к данным обстоятельствам и выживать. И для начала хорошо бы узнать, где он находится и какой сейчас год и месяц. А потому – надо искать людей, только быть осторожнее. Нынешний солдатик выстрелил и промазал, а другой может и попасть.

Михаил встал, застегнул рубашку, привычным движением проверил карманы. Из правого кармана брюк достал пилотское свидетельство. Медленно, уже зная в душе, как он с ним поступит, раскрыл. Взгляд наткнулся на дату выдачи: 1990 год. Михаил горько усмехнулся про себя: «Идиот! И я его предлагал патрульным! Согласись они посмотреть мои документы, где бы я сейчас был?»

Выбрав место, где земля показалась ему помягче, он выкопал ямку, бережно уложил туда свое свидетельство и засыпал сухой, прогретой летним солнцем землей. Все! Теперь он – как все, во всяком случае – как большинство.

Но что же дальше? Пожалуй, надо двигаться вдоль реки и при встрече с людьми понаблюдать – кто такие? Об НКВД Михаил много чего читал, когда в период разгула «демократии» пооткрывали архивы и газеты печатали про весь кошмар, происходивший с 37-го года и позже.

Михаил шел, стараясь скрываться за кустами и деревьями. В армии он не служил, но, будучи курсантом, нес караульную службу и азы воинского дела знал. По крайней мере стрелять из «калашникова» мог. Только вот нет сейчас «калашникова», как и многого чего другого.

Где-то недалеко заблеяла коза. Михаил остановился. Раз есть коза, значит, рядом будут люди.

Так и оказалось. Когда он, пригибаясь за кустами, вышел к полянке, то увидел деда, приглядывающего за двумя пасущимися козами. Дед был стар и не вооружен, лишь палка в руке.

Михаил кашлянул, чтобы не напугать неожиданным появлением селянина.

Дед резво обернулся. Из-под надвинутой на лоб кепки выжидающе смотрели на Михаила бесцветные от старости глаза.

– Добрый день, – поздоровался летчик.

– Здравствуй, коль не шутишь, – ответил дед.

– Заплутал я немного, батя. Какая деревня рядом?

– Какая всегда была – Еловцы.

– А река?

– Так Сож.

Что-то названия Михаилу были незнакомы.

– А Брянск где?

Дед махнул рукой на юго-восток. Михаил совсем запутался.

– А деревня ваша – Еловцы – какой области?

– Смоленской.

– Дед, год какой сейчас?

– Да ты никак не в себе, контуженый?

– Нет, батя, летчик я. Упал с самолетом, ни хрена не помню.

– А, это бывает. Меня в Первую мировую контузило – снаряд немецкий перед моим бруствером разорвался, так я оглох на неделю. Само потом прошло. И у тебя пройдет.

– День-то какой? – настойчиво напомнил Михаил.

– Девятое июля тысяча девятьсот сорок первого года. Уж восемнадцатый день как война идет.

Сердце у Михаила упало. И в самом деле – занесло его во времена тяжкие, годину лихую.

– Наши где?

– Это какие? – Дед хитро прищурился.

– Ты не кружи, дед, – я наш, русский.

– Вчерась объявили – немцы взяли Борщев, Опочку, а сегодня наши оставили Житомир.

– Ничего себе!

– Ты что, в самом деле ничего не помнишь?

– Какой мне смысл тебе врать?

– И верно, что я тебе сделать могу? А что это у тебя за форма такая? Летчиков живьем я, правда, не видел. Но на фотографиях в газетах сталинские соколы в регланах кожаных, с портупеей. У тебя же рубашка рваная и оружия нету.

– Какой к черту реглан в июле? Это же плащ, его осенью носят.

– А! – удивился дед.

Мысли в голове у Михаила путались. Самое начало войны, немцы прут на Москву, многие наши части разбиты, отступают. Много техники потеряно, неразбериха. Вот, пожалуй, и все, что он мог припомнить о первых днях войны. И, похоже, выглядит он не по-военному, раз даже дед засомневался. А про то, что парашютистом был, вообще молчать надо. Примут за немецкого диверсанта и шлепнут.

– Дедушка, поесть ничего нет?

– Есть немного.

Дед достал из узелка кусок ржаного хлеба, вареную картофелину, вареное яйцо и луковицу. Расстелил узелок на пеньке.

– Усаживайся.

Михаил с жадностью набросился на еду. Такое ощущение, что неделю не ел. Дед внимательно смотрел.

– Ешь жадно, вроде как давно не ел. А лицо брито начисто. Как так?

– Перед полетом брился, а покушать не успел – вылет срочный, по тревоге.

– Вона как.

Михаил подчистил бережно – все до последней крошки, стряхнул платок и вернул его деду.

– Спасибо, батя. Так где наши? Часть свою искать пойду.

– Сейчас куда ни пойдешь – всенепременно на какую-нибудь часть и наткнешься. Туда то на машинах едут, то пешими идут. Иди к деревне, военных уж всяко встретишь. Вот по этой тропке и ступай.

Дед показал палкой направление.

– Прощай, батя.

– Тебе удачи – летунов, значит, своих найти.

Михаил пошел по тропинке и вскоре вышел к деревне в десяток домов. И почти сразу огорчился. К деревне не подходили столбы, стало быть, электричества и телефона в деревне не было.

Он встал за кустами жимолости и начал наблюдать за деревней. Вроде тихо. Людей не видно, только куры роются в пыли да поросенок иногда хрюкает у кого-то на заднем дворе.

Михаил уж было решил подойти к ближайшей избе, как услышал тарахтящий звук. На лесной дороге с противоположной стороны деревни показались два мотоцикла с колясками. Один остановился на околице, другой въехал на единственную деревенскую улицу и встал посередине. Из коляски не спеша вылез мотоциклист. Михаил чуть не вскрикнул: «Немец! Настоящий немец!» Фашист был рослый, в стальном угловатом шлеме, в серой пропыленной форме с пистолетом на поясном ремне. Вот дела!

Пригнувшись, Михаил бросился в лес, прикрываясь кустами жимолости.

Почувствовав себя в безопасности, он остановился и осмотрелся: тропинка, которая вела к опушке леса, была знакома. Михаил направился по ней к деду.

– Слушай, дед! Ты что же мне не сказал, что в деревне немцы?!

– Какие немцы? Не было там никаких немцев!

– Сейчас только видел, своими глазами.

– Быть такого не может! Про Смоленск в сводках ничего не говорили.

– Дело твое, я тебя предупредил.

Михаил снова направился в глубь леса. Если немцы здесь, то, скорее всего, разведка. В лес они не полезут, им для прохода техники дороги нужны. Эх, пулемет бы сейчас, а у него из оружия – ничего. И ситуация скользкая. Наши солдаты его за парашютиста приняли, а немцы, если поймают, в лучшем случае в плен возьмут, а в худшем… О худшем думать не хотелось. Вот, блин! Он на своей земле, а как загнанный заяц по лесам бегает, ото всех скрываясь.