— А вам самому что это дает? — теребила она меня на какие-то особые признания.

Не стал ее разочаровывать и сказал правду:

— Я просто буду мужем красивой женщины. Любимой женщины! Разве этого мало? Так как насчет баньки?

— Все я умею, — пробурчала баронесса, — даже коров доить. Война всему научит…

А сама улыбается до ямочек на щеках, и глаза шалые.

Двенадцать верст дороги резвой рысью пролетели быстро. Хорошую кобылку нам сосватал интендант Шапиро.

Припомнив, что ключи от дома у Трифона, уже в селе сразу свернул на соседнюю улицу к его подворью.

На нашу удачу, хозяин был на своем дворе и с характерным хеканьем долбил колуном по свежим срезам березовых чурбаков. А его младшие сыновья, погодки десяти и одиннадцати лет, на подхвате таскали колотые дрова и укладывали их в большую поленницу. По виду поленницы дров для растопки Трифонову семейству должно хватить на две зимы. Не меньше.

Сам Трифон был одет в расхристанную, без опояски кумачовую косоворотку с закатанными рукавами, штаны заправлены в высокие шерстяные носки, на ногах — опорки от сапог. Из-под войлочного шляпка на его лоб обильно струился пот.

— Бог в помощь, Триш, — крикнул ему через забор. — Я смотрю, ты скоро Стоянова переплюнешь по количеству дров.

Неизвестно какими судьбами заброшенный в наше село болгарин Стоянов был притчей во языцех, как самый справный и запасливый хозяин в округе.

— Его переплюнешь, куркуля. — Трифон с облегчением положил колун на колоду — появился повод законно сачкануть — и пошел открывать нам ворота, по пути распинывая ногами пестрых кур. — У него вокруг двора уже крепость цельная из дров сложена: хошь из пушки его шибай!

Трифон потянул половинку ворот и натугой стал ее открывать. Ворота у справного хозяина не скрипели, петли были вовремя смазаны дегтем.

— Заезжай, — скомандовал он, открывая настежь вторую створку ворот.

Мы не преминули воспользоваться любезным приглашением и послали лошадь во двор. Не на улице же нам отсвечивать полковым богатством.

— Ну, здорова, Митрич, — широко распахнув объятия, залапал меня мужик, стуча по спине, как только я слез с двуколки. — Рад видеть целой тушкой. А то я уж тя похоронил грешным делом. И свечку за упокой в церкви поставил, и отпевание отцу Мельхиседеку заказал. Сказывали лятошиновские бабы, что стрельнули тебя товарищи в другой день.

— Нашел кому верить — лятошиновским бабам! — засмеялся я непроизвольно. — Не дождетесь! Вот, знакомьтесь. Это Трифон Кузьмич Евдокимов — суровый артиллерист, хозяин и надежный глава большого семейства. А это моя невеста — Наталия Васильевна.

Баронесса, сидя в двуколке, вежливо ему поклонилась одной головой.

— Доброго вам здравичка, — поклонился мужик в ответ и, повернувшись к крыльцу, громко гаркнул: — Жена, квас тащи! Гости у нас с дороги.

Младший Тришкин малец тут же подорвался со двора в избу — продублировать тятин приказ.

На крыльцо вышла беременная баба с торчащим уже на нос животом. В руках она держала обливную крынку.

Трифон, взяв у жены из рук крынку, протянул ее в двуколку баронессе:

— Не побрезгуйте, барыня, нашим угощением.

— Я не барыня, — улыбнулась ему Наталия Васильевна, да так, что Тришкина жена моментально потемневшим глазом взревновала своего мужика до смерти.

— Это нам товарищи от щедрот шмотья подкинули, — пояснил я наши обновки. — А так Наталия Васильевна — городская, с Западного края, с города Гродно. Совсем не барыня.

Жена Трифона поджала губы, завистливо глядя на венгерку баронессы.

А сам Трифон, собственнически облапив торчащий живот жены, похвастал мне:

— Смотри, Митрич, это уже послевоенное производство.

Жена Трифона перенесла такой парад стоически.

Баронесса, не слезая с двуколки, протянула мне крынку с остатками кваса.

Квас был хорош. Ядрен. На хрену настоян. И в меру холоден.

То, что надо с дороги.

Баня, в которой мы с баронессой отмыли до хруста свои телеса, и последующая ночь под собственной крышей после баньки с дубовым веничком стали последним спокойным времечком. Оттягом! Несмотря на бурные «половые эксперименты».

Тогда же я и увидел наконец-то всю красоту и богатство Наташиного тела, так сказать, «а натюрель», под мягким светом семилинейной лампы. А то все на ощупь, да в темноте… И то, что я увидел, мне до восхищения понравилось. А больше всего понравилось, что все это только для меня, скрытое от посторонних глаз не столько длинными юбками, сколько поведением самой баронессы. Даже попытки никакой нет у этой женщины кокетничать своим совершенным телом с посторонними мужчинами. Да, это вам не поголовное млятское воспитание девиц двадцать первого века. Это как раз и есть «Россия, которую мы потеряли». А вовсе не «хруст французской булки».

Утром осмотрел свою избу уже посторонним взглядом, словно не дом родной, вынул из сундука медали и тринадцать царских червонцев, сунул в карман и вышел вон. На крыльце вдохнул свежий утренний эфир первых заморозков. Водрузил на свежеобритую голову найденную в сундуке лекарскую фуражку и неторопливо вышел на улицу. И вот с этого момента все понеслось лобком по кочкам, как поезд под откос.

Договориться о венчании в неурочный день оказалось не самым хлопотным из дел. Отец Мельхиседек растрогался и даже за отцом диаконом гонца послал своего.

И праздничный стол собрать удалось с самих свадебных гостей. Те как узнали про выставляемое мною ведро спирта, так сами вызвались помочь красному фершалу с закусью. Да и чего там особого на стол метать — все харчи не покупные, а со своего огорода разносолы да квашения. Со своего же сада фруктаж. Куры и те свои, из-под ног под нож прыгнули. Даже козлы да лавки мне сколачивать не привелось — все сами односельчане за меня сделали, без просьб и понуканий. На всю длину двора. И доски недостающие сами притащили. Безвозмездно. Бесплатно, значит. Праздника людям захотелось. Для себя любимых. А свадьба моя — лишь повод.

Сложнее было в сельсовете оформить продажу моего дома. Развели бюрократию товарищи комбедовцы. А может, все проще: взятку с меня вымогали неумело. Пока еще робко, с непривычки к власти. Пришлось даже «манлихером» перед носом помахать и товарищем Мехлисом пригрозить. Последнее сработало. Про Мехлиса уже прошел боязливый слух по округе. Вот так вот: бей своих, чтобы чужие боялись! Сколько товарищ Фактор народа извел — никакого страха в селян не посеял. А стоило Мехлису Фактора расстрелять — враз в авторитет вышел по всей волости.

Дом я даже не продал, а обменял Трифону, который собрался старшего сына отделять, да все на постройку новой избы средства жадовал. А тут я с предложением, от которого невозможно отказаться. То есть по бумагам прошло как продажа, а на руки мне не деньги, а плетеная ивовая бричка и шестилетний игреневый мерин из-под гусарского трубача. Бричка-то — пароконная, и одной нашей кобылкой не обойтись. Конь сравнительно легко достался — Трифону держать трех лошадей в одном хозяйстве по наступившим временам стало боязно. Себе он артиллерийского тяжеловоза оставил, сыну кобылу выделил, а мне мерина сменял. От сердца оторвал, можно сказать. С кровью. Зато теперь он середняк-однолошадник, и от классовых претензий новых властей взятки гладки.

Овса мешок, сена пук, яиц с коровьим маслом, хлеба подового два каравая, сала шмат, картохи котомку, луку с чесноком. Английский карабин с одним магазином и сотней родных патронов. Чемодан фанерный, пустой, под наше барахло. Вот и вся сделка.

В откат «административному ресурсу» пошла лиловая венгерка на каракуле — Тришкиной бабе трепливый рот заткнуть. Пригрозили строго, что если вякнет что кому, так товарищи сразу же у нее эту венгерку и отберут, потому как казенная вещь. Впрочем, та и сама была рада сбагрить нас подальше от мужа даже и без полюбившейся ей венгерки. Очень уж сильно приревновала она мужа к Наталии Васильевне. На пустом месте. Ну, это у баб водится. Сама себя спросит. Сама за вас ответит. Ответ ей не понравится. И приходите вы домой в самый разгар скандала. Ни сном, ни духом даже — на какую тему.