— Канцелярист высшего разряда Ижи Громмель, письмоводитель имперской контрразведки в Будвице. Чем я обязан такой брутальной доставкой на место службы?

— Вопросы здесь задаю я, — поставил я все точки над ё. — Чем занимались до службы в контрразведке?

— Служил архивариусом военно-полевого суда Ольмюцкой армии. Я местный уроженец, хотя и имперский гражданин.

— Сколько вы служили в армии до имперской реформы?

— Двадцать лет. Со школы кантонистов. Служил всегда писарем, так как был грамотным и имел хороший почерк. Все кантонисты выпускались грамотными. Гражданство получил вместе с отставкой и был принят на гражданскую службу в Департамент юстиции Ольмюцкого королевства. Оттуда был переведен в секретари военного суда. Затем в архив. По выделении с началом этой войны военно-полевого суда в отдельную структуру переведен в него архивариусом. Затем уже сюда в прошлом году. Письмоводитель, делопроизводитель и архивариус одновременно. Всего лишь за полуторный оклад.

А ничего он так держится, спокойно. Хотя лет ему, пожалуй, за полтинник будет. Щетина на челюсти почти седая. Деньги любит, но не так сильно, чтобы за них продать.

— Что-то вы очень спокойны, господин Громмель, хотя уже догадались, что власть переменилась, — покачал я головой, удивляясь его выдержке.

— А чего мне беспокоиться? Власть тут уже не раз менялась, но какая бы власть ни была, без писаря и опытного делопроизводителя она не обойдется. Мое дело техническое, господин фельдфебель.

— Называйте меня «господин комиссар».

— Как вам будет угодно, господин комиссар.

— Я вас правильно понял, господин Громмель, что вы лояльны к любой власти? Это принцип?

— При условии, что эта власть законна, господин комиссар.

— А если вашими подопечными окажутся бывшие ваши начальники?

— Это не моя прерогатива, господин комиссар, кто и кого сажает в камеру. Мое дело вести протокол и правильно его подшить в дело. Главное, чтобы все было по закону. И соблюдалась утвержденная процедура. Я свое дело выполняю всегда добросовестно.

Я дал ему ознакомиться с указом короля о создании ЧК и рескриптом о своем назначении ее комиссаром. И с приказом об аресте офицеров контрразведки за пособничество врагу.

— Признаете мою власть законной, господин Громмель?

— Не буду отрицать очевидного, — ответил он.

Я встал, положил его связку ключей в карман и предложил:

— Пойдемте.

— Куда, господин комиссар? — В глазах канцеляриста впервые блеснуло что-то тревожное, особенно после того, как я, сняв с вешалки кобуру, уложил в нее пистолет.

Ох как часто я жалею о своей летной кожанке из моего мира, когда застегиваю это творение местных скорняков. Да вот засада — там застежка «молния», повторить которую мне никак не удается. Так и лежит удобная летная кожанка из хорошо выделанного шевро в сундуке у дяди Оле на горе Бадон.

— В ваш кабинет здесь пройдем. Мне нужны дела на некоторых заключенных, — ответил я, надевая на голову кожаное кепи. — Архив ваш тоже там?

— Там, все там, — вздохнул он, поднимаясь.

— Кто кроме вас работал с архивом?

— Только я, господин комиссар. Аристократы ленивы для этого. Отдадут приказ — я и разыщу, что требуется.

В кабинете писаря, действительно каморке три метра на два, Громмель быстро отыскал в неглубоких шкафах дела инженеров, томящихся в узилище. И даже выдал парусиновый портфель для их переноски. Также я приказал отыскать свое прошлогоднее дело, оказавшееся вполне объемным — аж в два тома, и для него выбил еще один портфель.

Только успел хрупнуть застежками, как пришли доложить, что меня какие-то офицеры кличут.

— Придется вам досыпать в камере, Громмель. Но думаю, что это ненадолго, — сообщил я канцеляристу.

В ответ тот просто пожал плечами. Не как фаталист, а скорее как стоик, который давно выяснил, что все в этой жизни временно.

— Я с вами не прощаюсь, господин Громмель, — сказал я напоследок. — Вы уже выслужили пенсию?

— Давно.

— Вот и хорошо. Примите без озлобления некоторое стеснение вашей свободы на первых порах. Вы один из ключевых свидетелей. Идет следствие. Надеюсь, что оно не затянется.

На это он мне ничего не ответил. А у меня же на него появились определенные виды. На заводе мы уже стали тонуть в бумагах.

Заперли архив, и Громмеля увели в подвал. Пока в одиночку.

Портфели я отдал Тавору, сказав, что он за них головой отвечает.

В кабинете начальника контрразведки меня ожидал, покуривая, армейский капитан в полевой форме с пистолетом Гоча на правом бедре. Довольно молодой. Лет двадцати пяти.

— Комиссар Бадонверт? — спросил он меня, вставая.

И удовлетворившись моим ответом, представился:

— Я Фазан.

— Восемь, — сказал я.

— Четыре, — ответил мне он.

Все правильно. Пароль по ведомству Моласа на сегодняшний день «двенадцать». В любом наборе цифр. Притащил я сюда такой пароль из Российской армии. Генералу Моласу он очень понравился.

— Принимайте заведование, капитан, — сказал я, — а мне пора во дворец на заседание ЧК.

Уже в карете я засунул портфель со своим делом в рундук под сиденьем, туда, где лежал мой личный ручной пулемет с десятком запасных снаряженных дисков. Мало ли что может случиться. Раз я уже попадал в дороге в переплет с одним револьвером в руках. Больше не хочу. Второй портфель с делами инженеров пристроил рядом на сиденье. Его я отдам принцу. Он у нас председатель ЧК.

А дело на меня я на досуге почитаю. Детективов тут пока как литературного жанра нет, вот и заменит…

Доехали быстро. Пароль для улицы был «пятнадцать». Те, кто его не знал, могли передвигаться только между блокпостами. Конки вообще сегодня на линию не вышли.

А в городе совсем рассвело. Клумбы с поздними цветами радовали глаз на бульварах. Только вот останется ли Будвиц таким городом, как был, каким я его полюбил, я не поручусь. Кто бы раньше знал, чем обернется моя приватная пьянка с кронпринцем на полигоне? «Без лишних ушей».

Вернувшись из дворца на завод, вызвал поверенных и отдал им чертежи застежки-молнии. Пусть хоть принцип запатентуют, раз мне сделать ее не удается.

Дневная горничная подала обед. Эта тетка была не так соблазнительна внешне, как ночная горничная у Гоча, зато очень вкусно готовила.

Однако аппетиту мешали мысли, роящиеся в голове после первого заседания ЧК. Там меня сердечно поблагодарили за привезенные дела инженеров и прояснение обстановки с доказательной базой измены офицеров контрразведки, а заодно мне под протокол вынесли порицание в излишне жестких методах захвата здания контрразведки — все же это не вражеский объект, чтобы устраивать в центре города взрывы и пулеметную пальбу. Поэтому от дальнейшего расследования меня отстранили и сослали на фронт. Однако в комиссии оставили и полномочий не лишили. На фронт я поеду как комиссар. Узко — как комиссар броневого отряда. Широко — как королевский комиссар вообще, полномочный представитель ставки верховного главнокомандования, так сказать…

Рецких горных стрелков и егерей я должен на следующий день убрать из города и забрать с собой — они прикрепляются к броневому отряду как штурмовики. Части, которые их сменят, уже на подходе к столице.

Вот так-то вот. Ничего такого удивительного. Мавр сделал свое дело…

В принципе чего-то наподобие такого и стоило ожидать. У принца в рукаве всегда восемь козырных тузов. Да и генерал Молас тот еще хитрован. Остальные королевские комиссары больше статисты, назначенные королем для видимости коллегиальности решений, озвученных принцем.

Не доев толком обед, прошелся по цехам, радуясь, как растет наш завод. Полюбовался на конвейер сборки пулеметов «Гоч-Лозе». Не так чтобы уж и ух… Но десяток в день собирают. Какой это к чертовой бабушке конвейер? Но лиха беда начало. Будем надеяться на лучшее. На сотню изделий в день хотя бы. Сдерживают изготовители деталей. Там что ни день, то что-нибудь да вылезет. А я приказал четко: никакой подгонки напильником. Только из готовых деталей собирать, как детский конструктор. Что не лезет, то в брак. Точнее, в запас. Если прижмет, то и напильником доводить будем.