— Опять он… — скривился воевода.

— Опять он, — согласился смотритель. — О черном сиуне в записях смотрителя Харкиса сказано немало. Хотя бы раз в год, но его видели горожане. Некоторые даже думали, что черный сиун — это сиун Харкиса, хотя тут же смотритель помечает, что настоящий сиун Харкиса — это белый сиун, который предстает иногда в виде человека в белых одеждах, иногда в виде ползущего по улицам пласта тумана. Как известно, сиуны не являются людьми, в старых храмовых свитках их называют «призрачными смотрителями». То есть вестниками, посланниками Пустоты. К каждому клану приставлен особый вестник.

— То есть и в явлении сиуна нет ничего преступного, — уточнил Квен.

— Как сказать, как сказать… — забормотал Тепу. — Если сиун подобен смотрителю, то его появление сродни его обеспокоенности. Тот же белый сиун отмечался на улицах Харкиса не реже черного. Но доносчик привязывает к лечению дочки урая именно появление черного сиуна.

— К лечению дочки урая? — переспросил Квен.

— Точно так! — торжествующе провозгласил Тепу. — За пятнадцать лет до падения Харкиса, за девять лет до рождения Кира Харти, его будущая мать, сама будучи в возрасте около десяти лет, очень серьезно заболела. Целыми днями она металась в бреду, перестала узнавать родных, задыхалась, почти вовсе перестала подавать признаки жизни. Вот тогда урай Харкиса и обратился к этому самому Хаштаю. Даже не так: он принес умирающую девочку к лекарю на руках. И тот сказал следующее: «Она уже мертва. Она может дышать, есть, пить, ходить под себя, даже иногда открывать глаза, но она уже мертва».

— И что же? — не понял Квен. — Когда моего отца хватил удар, он тоже открывал глаза еще пять лет, но все лекари говорили, что он уже мертв.

— Хаштай ошибся! — прошептал Тепу. — Первый и последний раз он ошибся! Безутешный отец еще бился головой о стену, девочка лежала на столе лекаря, словно кукла, но в тот момент, когда Хаштай хотел поправить подушку у нее под головой, она открыла глаза и произнесла имя своего отца.

— И при чем тут черный сиун? — напрягся Квен.

— Сиун появлялся перед лекарской именно в этот день! — воскликнул Тепу. — Вряд ли это совпадение. Врачеватель бросился к ребенку, урай бросился к врачевателю, но ребенок вновь потерял сознание. Тут уже, конечно, Хаштай взялся за лечение, признал свою ошибку, пробормотал что-то, что не все во власти человека, и даже упомянул Пустоту, обозначив произошедшее как ее капризы. Но главное не в этом. Получается, что черный сиун связан с дочерью урая Харкиса!

— А потом он же появился на ярмарочной площади Хилана, чтобы позабавиться с ее сыном, — задумался Квен. — Как-то все это сомнительно.

— Черный сиун проклят, — пробормотал Тепу. — Он был «призрачным смотрителем» Араи. Проклятого города. И все, к чему прикасается черный сиун, становится проклятым. Понятно, что урай Харкиса не дал ходу этому доносу, ведь для него все выглядит так, будто Хаштай спас его единственную дочь. Но и это еще не все.

— Что же еще? — удивился Квен.

— Девчонка имела несносный характер, — заметил Тепу. — Она скоро пошла на поправку, но однажды отец сказал ей, что ее спас Хаштай. И она пристрастилась к общению с врачевателем. Подружилась с ним, как может дружить ребенок и взрослый человек, помогала ему во врачевании. Это все есть в следующем доносе. Когда выросла, любила разъезжать по городам Текана, не бывала разве только в Сакхаре. Но когда возвращалась, бежала в первую очередь к лекарю. А потом понесла ребенка.

— От лекаря? — напрягся Квен.

— Неизвестно, — развел руками смотритель. — Она родила ребенка за шесть лет до падения Харкиса. Выходит, что понесла примерно за семь. Ей было около восемнадцати, когда неизвестный оставил в ней свое семя. Роды принимал Хаштай. После этого дочь урая уже не приходила больше к нему в лекарскую. Когда ребенку исполнилось три года, лекарь сам пришел во дворец урая, чтобы осмотреть ребенка, вернулся к себе, в тот же день собрался и уехал в неизвестном направлении. За три года до разорения города и смерти дочери урая Харкиса.

— Его нужно найти, — процедил сквозь зубы Квен.

— Его скоро найдут, — тоже шепотом ответил воеводе Тепу. — Если даже он сам не отец Кира, именно Хаштай знает, кто его отец. Но и это не самое главное. Так или иначе, но Кир Харти будет искать собственного отца, и, если у него в голове осталось хоть немного воспоминаний и способности рассуждать, рано или поздно он выйдет на Хаштая.

— Значит, его надо найти раньше, чем это сделает Кир, — выпрямился Квен. — Кто его скоро найдет? У смотрителя Текана появилась собственная тайная служба?

— Она была и есть у священной Пустоты, — торжественно объявил Тепу. — Правда, она не слишком тайная. Как и положено при нарушении повелений Пустоты, коим являлось нанесение на щит клана Паркуи рисунка клана Сакува, неделю назад трое ловчих Пустоты вошли в Текан, и через еще одну неделю они будут в Хилане. Они не будут просить помощи у тебя, Квен. И не будут объяснять свои действия. Но будь уверен, они разыщут и Кира Харти, и его отца. И предупреди ловчих иши, чтобы не чинили им препятствий, а то недосчитаешься многих из них.

— Понятно, — задумался Квен и вдруг резко повернулся к смотрителю. — Так почему же все-таки Харкис был уничтожен?

— Повеления Пустоты не всегда понятны, — пожал плечами Тепу, развернулся, двинулся к выходу, обернулся у порога. — Порой они зловещи. Двенадцать кланов отмечены на моем диске, двенадцать кланов отмечены на каждом Храме Пустоты, двенадцать кланов правят Теканом тысячи и тысячи лет. Сейчас их осталось десять. Клан Эшар — клан Крови — в прошлую Пагубу и клан Сакува — клан Зрячих — в преддверии будущей Пагубы — уничтожены. А ведь за тысячи лет многие кланы не раз были наказаны. Тот же Хилан уничтожался до основания несколько раз. Обо всем этом сказано в древних свитках. Но не один из кланов не подвергался полному уничтожению. Так отчего теперь кланы стираются вовсе? Не значит ли это, что самой Салпе приходит конец и скоро Пустота воцарится везде?

Тепу многозначительно усмехнулся и потопал вниз по лестнице.

— Десять кланов осталось, — хрипло прошептал Квен и тут же рассмеялся. — Одиннадцать. Пока Кир жив, их одиннадцать. Я бы и насчет клана Крови не зарекался. Слуга!

Через минуту, когда напряженный слуга изогнулся на пороге, Квен уже был почти спокоен. Он прищурился и приказал вызвать к нему старшину южной башни Тарпа, который был еще сравнительно молод, но всегда выполнял самые щекотливые поручения воеводы. Да, не из всех молодцов следовало делать ловчих, не всех фехтовальщиков следовало сталкивать с прочими мастерами меча. Тот кинжал острее, который не только остро заточен, но и о котором мало кто знает. Осталось только узнать, сумеет ли этот кинжал поразить цель? Или скорее не поразить, а доставить? Очень был нужен Квену этот самый Хаштай, очень. Вот только где его искать?

Нега достала всех. И крайнего справа, в сторону которого покатился Лук, отвлекая на себя внимание, и в которого он тоже успел бросить нож, в том числе. Достала всех и опустилась в траву там, где стояла. Так и сидела, пока Лук переворачивал несчастного Намувая, вытаскивал из его головы обломившуюся стрелу, а затем собирал ножи. Никого из некуманза не пришлось добивать. Четверым ножи вошли между ключиц, одному в сердце, одному в глаз. Тот, которому Нега пронзила глаз, успел испугаться. Второй его глаз был испуганным, хотя самому Луку показался странным испуг на лице крепко сложенного дикаря, который всем своим теперь уже безвольным телом производил впечатление хладнокровного убийцы.

Лук выдернул из груди последнего и свой нож, вытащил из мешка мех с водой, вымыл оружие. Потом выложил метательные ножи Неги на грудь Намувая. Нега все еще сидела неподвижно. Лук вздохнул, взял короткое копье Намувая и стал копать землю. Копать было удобно. Лепесток наконечника был широким, да и закрепленная под ним поперечина превращала копье в почти лопату.