Богатый фермер-конезаводчик, сын которого служил добровольцем в дивизионной артиллерии, пожертвовал императору сумму, достаточную для изготовления пятидюймовой гаубицы, с условием, что среди орудийной прислуги будет находиться и его сын. Император дал добро этой инициативе и заявил, что данный патриотический порыв как нельзя лучше олицетворяет дух нации. И повелел сделать надпись на стволе этого орудия: «Шавельский конезаводчик». Шестерка мощных лошадей для этого орудия была также преподнесена в дар монарху. Я отметил про себя патриотическую изощренность этого буржуя, который таким образом отводил сына, служившего в полевой артиллерии, от передней линии фронта.

Сообщалось также, что вводится в крупных городах нормирование некоторых продуктов, в основном колониального происхождения, ввиду трудности их доставки в империю в условиях противодействия вражеского флота и ужесточается уголовная ответственность за спекуляцию ими.

Тут принесли ужин. А после него увлекательное чтение пришлось прекратить ввиду того, что стемнело, а никакой лампы мне в камеру не принесли. Не положено.

Пришлось засыпать, как птичке, с закатом солнца.

Наконец-то обо мне вспомнили. На следующий день после завтрака в камеру вошел лощеный офицер. Можно даже сказать, хлыщ. Одет с иголочки в выходной пехотный мундир от хорошего портного. Пуговицы позолоченные, которые денщикам драить мелом нет нужды каждое утро. Наград нет. Петлицы лейтенантские. Хорошо подстриженные каштановые волосы. Щегольские усы и коротенькие бакенбарды. Не ниже мочек ушей. Глаза серые. Точнее, оловянные.

Вошел, огляделся, как бы не сразу заметив меня, валяющегося на кровати. Поднял бровь и делано удивился:

— Фельдфебель, вас разве не учили, что старшего по чину приветствуют стоя?

Я хмыкнул и ответил — сознаюсь, что хамски и нагло:

— Как увечный воин, я имею полное право лежать на кровати даже в присутствии его императорского величества. А не только перед каким-то пехотным лейтенантом. А так как выписки из госпиталя о выздоровлении я не получил, то… Я в полном своем праве. Кстати, не подскажете, когда придет врач или хотя бы фельдшер, чтобы сделать мне перевязку, раз уж у вас тут больнички нет.

— Я думаю, этот вопрос решаемый… Но сначала я бы хотел… — недоуменно заговорил офицер.

— Да мне плевать, что вы там хотели, — взорвался я, все же даром не прошло мне одиночество. — Сначала врач, а все остальное потом. Иначе это уже с вашей стороны будет злостное неоказание помощи раненому. И потрудитесь, после того как врач уйдет, объяснить мне, что все это значит? У вас как раз будет время подготовиться, что вы будете отвечать на вопросы военного прокурора.

— Да вы знаете, кто я? — взвизгнул лейтенант.

— Не нюхавший пороха пехотный лейтенант, окопавшийся в тылу благодаря связям богатого папеньки, — ответил я с сарказмом.

— Да как вы смеете?

— Я смею! — заткнул я его и привстал с койки, чтобы ему были видны мои награды.

Офицер выскочил из камеры.

Хлопнула дверь.

Проскрежетал замок.

Я встал с кровати, сел за стол и принялся по второму разу перечитывать газеты. Все равно делать больше нечего. Но, по крайней мере, хоть непонятки эти закончатся быстрее.

Часа через два пришел врач в партикулярном платье, поставил на стол свой потертый кожаный саквояж и попытался сразу снять с меня повязки.

— А руки кто мыть будет? Ушедшие боги? — прикрикнул я на него.

Тот посмотрел на меня с недоумением.

— Вон отсюда, шарлатан, — приблизил я свое лицо к его роже, — и пусть придет настоящий врач. Вместе с прокурором, надзирающим за этим заведением.

До обеда ничего не произошло.

Обед подал все тот же молчаливый кирасир, смотревший на меня в этот раз с некоторым интересом.

А вот после обеда пришел статный кирасирский ротмистр с Солдатским крестом в петлице мундира.

За ним просочился в камеру типичный неприметный писарчук, этакий Акакий Акакиевич, который сразу оккупировал стол и аккуратно разложил на нем свои письменные принадлежности.

— Лежите, фельдфебель, лежите, — помахал на меня офицер правой ладошкой, обтянутой в лайковую перчатку. — У меня к вам только один вопрос: зачем вы прогнали от себя доктора?

— Кто тут доктор? — удивился я. — Та плохо дрессированная обезьяна, что ко мне тут приходила утром?

— Увы… Но это так. Он служит уже двадцать лет тюремным врачом, — спокойно ответил ротмистр.

— Представляю, какая у него там смертность среди пациентов, — усмехнулся я. — В любом случае мне как-то не хочется пополнять личное кладбище этого коновала. Как военнослужащий, я требую к себе внимания армейского хирурга. Тем более что из госпиталя меня направили в санаторий… а не в это… не пойми чего.

Ротмистр сел на стул, положил ногу на ногу, сверкнув надраенным сапогом и звякнув короткой шпорой.

— Вы сейчас не умираете, фельдфебель? — спросил он участливо.

— Нет. Но повязку от пулевого ранения надо менять ежедневно, господин ротмистр.

— Хорошо. День еще не кончился. Будет вам военный доктор. А пока давайте поговорим как военные люди. Как офицер с офицером.

Ну, прямо батяня-комбат, отец родной своим солдатам. Умеет…

Писарь незаметно тихо скрипел перышком, записывая каждое слово. «Магнитофоном работает», — пронеслась по моей голове забавная мысль.

— Я слушаю вас, господин ротмистр.

— Объясните мне, фельдфебель, как вы дошли до жизни такой?

Давно меня так не смешили.

А вот ротмистр очень удивился моей реакции и, когда я отхохотался, несмотря на неприятные ощущения в спине, недоуменно меня спросил:

— А что я сказал вам такого смешного?

— Может, вы сначала представитесь, документы мне свои покажете… А то я тут уже не знаю, что и думать о своем положении. И о том, кто вы такой на самом деле? По мундиру — боевой ольмюцкий кирасир, отличившийся в прошлой войне. И это как-то не вяжется с окружающими декорациями.

— Хм… — наклонил ротмистр свою голову вбок.

Мне вдруг стало заметно, как просвечивают розовым его уши в прорвавшемся в полуподвал потоке солнечного света. Наверное, он специально так сел, спиной к окну, чтобы мне не было заметно выражение его глаз. Так его лицо оставалось в тени. Не фара автомобильная в глаза, но некое бледное ее подобие. Я улыбнулся: как тут все еще патриархально. Наверное, и бить будут без затей и применения технических средств.

Офицер еще раз хмыкнул и полез в карман за своей военной книжкой.

— Я, как вы уже отметили, ротмистр королевских кирасир Зоран Петч. Но в данный момент являюсь офицером департамента контрразведки по гарнизону города Будвица. Вот мои бумаги.

Он передал мне в руки свое удостоверение.

Я его посмотрел и вернул обратно. Все сходится.

В свою очередь спросил:

— Чем обязан скромный фельдфебель с полигона такому высокому вниманию?

А сам себе внутренне вдалбливаю, что главное тут мордой не торговать. Они контора — они пусть и доказывают что хотят. Я им тут не помощник. Так меня еще дед учил.

— Вот я и спрашиваю вас, старший фельдфебель, как вы дошли до жизни такой?

— Вообще-то я не дошел, господин ротмистр, меня сюда в карете привезли. Черной такой… Со шторками.

— Шутите? Не хотите отвечать на мой вопрос? — надавил слегка голосом контрразведчик.

— При всем моем к вам уважении, господин ротмистр, я не услышал вопроса. А то, что вы сказали, я способен воспринять только как шутку, не более. И давайте определимся, что сейчас здесь происходит? Если идет беседа двух воинов, то к чему тут писарь? А если это допрос под протокол, то к чему лишнее словоблудие? Я так и не услышал, на каком основании меня арестовали и держат тут за решеткой? Причем так экзотически арестовали — путем умыкания из госпиталя по дороге в санаторий для выздоравливающих раненых.

— Это связано с тем происшествием на дороге, где вас ранили… — пояснил офицер, но не до конца.