Эпп молчал.

— Если вам не удастся этого сделать, — Квен растянул губы в улыбке, — тогда каждый из вас получит по триста плетей. Кроме Эппа. Ты, старый приятель, лишишься кожи. Всей остальной кожи. Ясно?

Эпп кивнул.

— Вы же, — Квен перевел взгляд на двух подопечных старшины, — имеете возможность стать моими телохранителями. Ясно?

— Слушаем и слушаемся! — хором выдохнули стражники.

— Идите, — процедил сквозь зубы Квен.

Аси вошла в покои иши без стука. Она оставалась бледна, но слез на ее лице не было. Квен внимательно рассмотрел ее лицо, волосы, когда-то пленившие Ваву, длинное лиловое платье, прихваченное поясом под грудью. Да, она была очень похожа на Тупи, но слишком мягка. Даже теперь, когда она старалась быть твердой.

— Меч, — негромко произнес Квен. — Ты заказала меч у кузнеца Палтанаса. Потом сделала так, что он достался Киру Харти. Зачем?

Она не ответила. Смотрела прямо перед собой и только чуть пришептывала что-то.

— Тебе подчиняется черный сиун? — спросил Квен.

Она не ответила.

— Почему ты молчишь? — спросил Квен.

Злоба начинала закипать в нем, но он сдерживался изо всех сил. Точно так же было в Харкисе. Он начинал резать уши мертвым и живым, испытывая только брезгливость. Но уже после десяти пар ушей рычал от злости, от ненависти к этим мертвым и живым Сакува, которые делали из него зверя. Вот и теперь, Аси молчала и именно этим делала из него зверя.

— Я жду. — Он встал в шаге перед нею.

Она мотнула головой и скривила губы в улыбке. И тогда Квен ударил ее в лицо. Ударил с разворота, кулаком, одним прикосновением превратив прекрасное лицо в хрипящую и булькающую окровавленную маску. Она упала, и тогда Квен схватил ее за волосы, подтащил к ложу, швырнул на него лицом вниз и стал сдирать с нее платье, разрывая его на полосы. Но в тот самый миг, когда бывшая ишка Текана Аси оказалась перед ним обнаженной, он понял, что она смеется. Она билась на вымазанной кровью постели от смеха. Заливалась хохотом. И Квен, с ненавистью взглянув на собственную вдруг снова ставшую безвольной плоть, рванул дверь покоев. В просторном коридоре дворца иши выстроились все ловчие Текана, прибывшие в Хурнай. Крайним стоял Тарп.

— Плеть! — прошипел Квен.

Тарп рванул заправленную в поясные петли короткую плеть.

— Ждать, — приказал Квен.

Он бил Аси до тех пор, пока у него не устала рука. Только после этого судорожно выдохнул и с ужасом разглядел то, что наделал. Месиво рваной кожи и крови, которое лежало перед ним, уже ничем не напоминало жену иши. Квен поднял за волосы несчастную и прислушался. Аси еще дышала. В ноздрях вздувались кровавые пузыри.

— Черный сиун, — насмешливо пробормотал Квен и вышел в коридор. Лица ловчих были белее снега.

— Тарп, — вымолвил Квен, — повелеваю тебе занять место Далугаеша. Теперь ты старшина ловчих. Сейчас возьмешь эту бабу, отнесешь ее на портовую площадь и прочно привяжешь к столбу, на котором Данкуй укрепил щит Сакува. Ясно?

— Слушаю и слушаюсь, — мертвенно произнес Тарп.

— И вы все, — повернулся к ловчим Квен. — Помните. Тот, кто убьет Кира Харти, получит тысячу золотых монет.

Когда над Хурнаем начала опускаться ночь, в покоях Квена появился постельничий. Он с опаской покосился на перепуганных служанок, перестилающих огромную постель, бухнулся перед Квеном на колени.

— Говори, — разрешил тот.

— Каменного сиуна видели на портовой площади, — выдохнул постельничий. — Сначала будто столб появился, там, где не было никакого столба, потом столб словно пылью осыпался, песком, и вроде человека получилось. Из песка. А потом вихрем все закрутилось и исчезло.

— И все? — нахмурился Квен.

— Все, — кивнул постельничий. — Но сразу после этого Данкуй сел на коня и ускакал со своими воинами. Прочь из города ускакал. Через восточные ворота и на север. Сразу. Каменный сиун вихрем — и Данкуй вихрем. Дробилку даже не стал доделывать, бросил. А щит повесил, да. Щит Сакува. Там много народу толпилось, а когда бабу окровавленную привезли и к тому столбу привязали, все разбежались. Пустая теперь площадь. И балаганы все снялись. Только ловчие по краю площади теперь стоят да воры. Воры со всего Хурная собрались. Ждут этого мальца. Говорят, что бабу придет спасать. Слухи о ней уже по городу ходят. А баба-то голая. Кто хоть она?

— Аси, — сказал Квен, и постельничего тут же перекосило, затрясло. — Уймись, — проговорил Квен равнодушно. — А то ведь рядом подвешу. Что с каменной бабой на западном холме?

— Сидит, — прохрипел постельничий. — Но все кого-то еще ждут. Кого-то, кто пострашнее каменной бабы.

— Ждут — значит, дождутся, — проговорил Квен и так же равнодушно добавил: — А теперь пошел вон. И вы, — он повернулся к служанкам, — пошли вон. Все вон.

Дождавшись, когда двери закроются, Квен расстегнул ворот, вытащил снадобье Харавы, уронил каплю его на язык и проглотил. Сладость и пряность затопили горло. Квен закрыл глаза и хотел было глубоко вдохнуть, но осекся.

— Долбя гору, будь готов, что она обрушится на тебя.

Квен открыл глаза. Перед ним стоял босой человек. Порты его до колен были лохмотьями, куртка распадалась на лоскуты, из-под широкополой шляпы спускались длинные волосы, и только в просвете между ними открывалось чистое, спокойное лицо, глаза на котором, подобные двум влажным сливам, внушали ужас.

— Сиват? — прошептал Квен и, выхватив меч, рубанул бродягу от плеча к поясу.

Меч прошел сквозь него так, словно Квен пытался разрубить собственную тень. Квен замахнулся еще раз, но Сиват подставил руку, и меч бывшего воеводы согнулся, словно был вырезан из олова.

— Унижая великого, будь готов, что ничтожество твое будет умножено, — произнес с усмешкой бродяга.

Квен вытянул руки и бросился на Сивата, намереваясь ухватить его за горло, но пролетел насквозь и, уже падая на пол, понял, что был удостоен пинка под зад.

— Причиняя боль, будь готов, что твоя боль будет беспричинна, — вымолвил призрак.

В ужасе Квен рванул дверь и выскочил в коридор. Там, среди золотых светильников и роскошных гиенских ковров, танцевала девочка лет десяти. Кружилась, напевала что-то пронзительное и звонкое и улыбалась Квену, улыбалась…

Больше всех был рад старик. Увидев гостей, вылезающих из лодки, он забросил в воду какие-то хитрые снасти. К удивлению Харка, почти сразу одну за другой выудил три довольно тяжелые рыбины и принялся одновременно говорить, чистить, потрошить рыбу, кочегарить печь, обсуждать с Хасми, какую траву лучше добавить в кушанье, расставлять кубки и блюда на столе. Рыба испеклась быстро, вино закончилось еще быстрее, после чего старик посчитал свой долг исполненным и отправился на палубное кресло — переваривать съеденное и размышлять о том, скоро ли повторится такое же празднество.

За столом повисло молчание. Лук поочередно посмотрел в полные слез глаза Лалы, на сдвинувшего брови исхудавшего Хараса, на Хасми, розовые пятна вокруг рта которой напоминали о ее недавних страданиях, на загоревшего до черноты Харка, потом вздохнул и вымолвил:

— Прошу вас простить меня. Всех, чьи страдания, чья боль случились из-за меня. Я не хотел этого. И я сам себе не прощу этого. Не прощу Куранта, Саманы, Арнуми, Нигнаса. Неги…

Харас вздрогнул, согнулся, уперся лбом в стол. Лала и Хасми как по команде залились слезами. Харк вскочил на ноги и побежал проверять снасти. Лук встал из-за стола, прошел в комнату, лег на топчан и закрыл глаза. Харас зашел к нему первым, дождался, когда Лук откроет глаза. Произнес глухо:

— Прости и ты меня.

Поднялся и вышел. Затем зашла Хасми. Присела на табурет, дождалась, когда Лук сядет. Спросила коротко:

— Как это случилось?

— Хозяин Дикого леса, — ответил он.

— А ты? — Она вытаращила глаза.

— Я его убил. — Он закашлялся. — Но ее уже не было. На второй день после Зены.