— Почему? — прошептал Лук.

— Потому что то, что я могу тебе сказать, парень, тебе не понравится, — отчеканил Харава. — И потому что ты должен это узнать не от меня. И потому что я в этом не участвую. И потому что все это, слышишь, все вот это, что сейчас происходит, повторяется уже не в первый раз и заканчивается всегда одним и тем же!

— Пагубой? — предположил Лук.

— Смертью, — ответил Харава. — Смертью такого, как ты. Иногда смертью такого, как я. Но она упорная. Она всегда была упорной. Хотя если бы…

— О ком ты говоришь? — спросил Лук.

— Уже молчу, — опустил голову Харава.

— Что за снадобье ты дал Тарпу? — спросил Лук.

— Это не снадобье, — пробормотал Харава. — Это всего лишь очень густое, очень крепкое и очень сладкое туварсинское вино. Отличное вино. Оно подобно жидкой смоле. Очень дорогой смоле. Но это не снадобье. И на пергаменте нет никакого заклинания. Бессмысленный набор значков. Поверь мне.

— Так оно не поможет воеводе? — спросил Лук.

— Поможет, — усмехнулся лекарь. — Ему помог бы даже пузырек с соленой водой. Считай, что я его побаловал сладким. Он ведь не такой уж мерзкий тип, этот Квен. А когда-то ведь был, пожалуй, отличным парнем, вроде Тарпа. Но жизнь так повернулась… Его проблема в голове, Кир, поэтому и лечить надо ему голову.

— Срезав с нее уши, — зло буркнул Лук.

— Зря, — вздохнул Харава. — Никто не заслуживает мучений, даже тот, кто заслуживает смерти. Ладно. Поспешим.

— Что мне делать? — спросил Лук.

— Что хочешь, — ответил Харава. — Ты ничего не сможешь изменить.

— Я убил Ваппиджу, — сказал Лук. — Скакал на его коне, проскакал более двух сотен лиг за ночь. Потом убил и его коня.

— И коня Хантежиджи тоже ты убил? — усмехнулся Харава.

— Да, — твердо сказал Лук.

— Так вот, парень, — наклонился вперед Харава, — тебе повезло. Ты сумел убить дуболома из Пустоты, у которого была пропасть силы, но не было мозгов. А у свирепого воина, который имеет и то и другое, был маленький, ласковый котенок. Да, он временами становился лошадью и вез на себе страшного и свирепого воина. Но ты убил котенка. А от воина нам уже пора уходить.

— Еще я убил Хозяина Дикого леса, — бросил Лук.

Харава, который уже поднялся, замер. Обернулся, прищурился, глядя на Лука.

— И как-то изменил цвет глаз. И движешься, не выдавая себя. Впрочем, последнее — не твоя заслуга. У тебя что-то висит на груди, что скрывает тебя.

— Это? — вытащил глинку Лук.

— Ты смотри! — расхохотался Харава. — Ну ведь до чего же настырная баба! Сохранила!

— Что за баба? — спросил Лук. — Что сохранила?

— Мать твоя, — прищурился Харава. — Вот эту глинку сохранила. Ладно, некогда болтать, но одно скажу. Одна из Пагуб случилась вот из-за этой черепушки. Так что не мни себя, парень, умельцем, каких мало. И Хозяина Дикого леса ты мог убить только случайно, да еще применив какое-то действенное колдовство или особое оружие. Так?

— Примерно так, — согласился Лук.

— А теперь забудь обо всем, чего ты добился, — жестко сказал Харава. — Хантежиджа — не Ваппиджа и даже не Хозяин Дикого леса. Для того чтобы с ним справиться, одной удачи недостаточно. К тому же думаю, что и без Хантежиджи достаточно охотников за твоей головой. Пошли.

Да, лошадки Харавы были чистокровными. Гиенских кровей. Лук оседлал ту, что была чуть моложе, посмотрел на лекаря.

— Может быть, еще увидимся, — сказал тот. — Тогда и поговорим. Но помни главное: ты должен сам разобраться во всем. И возможно, понять то, чего пока что не могу понять я и сам. А сейчас делай то, что заставляет тебя делать твое сердце.

— Подожди! — закричал Лук. — Почему белый сиун служит Пустоте?

— Они все служат Пустоте! — придержал коня Харава. — Все, хотя они в то же время часть нас. Но я научился прятаться от своего надсмотрщика. А вот одна персона, с которой ты немного знаком, своего сиуна приручила. Правда, за это поплатился целый город — Араи, но нет такой цены, которую нельзя заплатить за собственную свободу.

— Есть такая цена, — прошептал Лук, вспомнив Негу, — есть, — и тут же закричал что есть силы: — К кому обратиться за мудростью? Я был в Намеше, но она теперь далеко!

— Хуш! — донесся голос лекаря. — Есть старуха в Хурнае. Хуш — ее имя!

Харава поскакал на северо-запад. Там, на берегу порожистой Эрхи, стоял город клана Огня, клана Агнис, Ламен. Далеко было до Ламена, не меньше семи сотен лиг. Лук проводил взглядом лекаря, оглянулся. Стражники по-прежнему маячили на вышке, Хантежиджа на дороге все еще не показался. Лук потрепал выделенную ему лошадку по холке и поскакал на восток. Сначала гнал по тракту, а когда лоскут ткани в его руке занялся пламенем, свернул влево и поскакал на юг. Вечером Лук повернул к Хурнаю.

Без малого полторы тысячи лиг верхом, все-таки было нелегким испытанием для немолодого воина. Только к концу третьей недели пути Квен наконец приноровился к седлу и приободрился. Зато Данкуй ни на минуту не стер легкую улыбку с лица. И его конь нес тело старшины тайной службы словно пушинку, да и сам старшина словно прирос к спине коня. А ведь вроде бы превосходил возрастом Квена? Во всяком случае, когда появился неизвестно откуда и стал старшиной тайной службы, Квен еще только-только примерил кольчужницу воеводы, а Данкуй уже тогда был таким же, как и теперь. Или время было не властно над ним?

Другое дело Паш. Повозку трясло нещадно. Даже воины Данкуя, что сопровождали ее, на коротких привалах передвигались так, словно их сняли с дробилки посередине казни, а уж Паш так и вовсе висел над деревянным бортом, изрыгая только что съеденное в дорожную пыль. Квен уже уверился, что к Хурнаю от бывшего приказчика останется только тень, не сгинул бы вовсе в Пустоту, и то ладно. Но если тело Паша ссыхалось и выкручивалось, то огонек безумия в его глазах разгорался все ярче. Теперь уже и Данкуй не решился бы обновить заживший фингал под глазом смотрителя. Дошло до того, что двое тайных воинов отказались сидеть рядом с Пашем под одним тентом и заняли места на запятках повозки, пусть там им и приходилось глотать поднимающуюся клубами пыль. Данкуй, правда, отрицал, что Тамаш вселяется в безумного смотрителя, но и самому Квену хватало лихорадочного взгляда Паша. Казалось, еще мгновение — и он вцепится в горло любому.

Вместе с тем речь нового смотрителя с каждым днем обретала осмысленность. К концу третьей недели он превратился в обтянутый кожей скелет, пальцы его казались пальцами умирающего от голода старика, но язык стал работать бойко, безумный взгляд уже не блуждал вокруг, не замечая никого, а выцеплял каждого четко и безошибочно.

— Воевода, — обратился он к Квену, когда, помогая себе пальцами, сожрал выданную ему порцию варева, — отдай мне свою кашу. Я знаю, ты не доедаешь, а мне не пристало подбирать выброшенное. Я главный смотритель Текана. И подъедать за стражниками мне тоже не пристало.

Квен с раздражением поставил на траву привычный для всякого гвардейца котелок. Паш подобрал полы балахона, бочком подкрался, подхватил жестянку и тут же запустил в нее руки. Запихивая еду в рот, он бубнил:

— Иша рукоположит меня, сразу порядок наведу. И в Хилане, и во всем Текане. Всех смотрителей старых на дробилку, набрать следует новых. И новых менять следует чаще. Дробилка пустовать не должна. Тогда порядок будет. Не я у тебя, Квен, буду котелок с объедками просить, а ты у меня. Ползать будешь вокруг, хрюкать, как свинья. А такие, как Данкуй, будут дерьмо мое есть, и благодарить меня, и благодарить меня!

— Стой! — услышал Квен резкий окрик и тут только понял, что стоит с обнаженным мечом, а Паш с визгом несется в придорожные кусты.

— Стой, Квен, — укоризненно покачал головой Данкуй, убирая руку с запястья воеводы. — Держи себя в руках. Если этот кубок лошадиной мочи брызгается, отойди в сторону. Не мы его назначали, не нам его и снимать. Смотри и радуйся, представляй, что сделает с ним иша. Разве ты не знаешь? Если иша отказывается рукоположить смотрителя, он должен его прикончить. Тогда Пустота пришлет нам нового смотрителя. Конечно, всегда остается возможной неприятность, что смотрителем назначат кого-то из нас, но пока что смотрителем неизменно становился кто-то из луззи.