Новая Земля. Плоскогорье между территорией Ордена и Южной дорогой.

22 год, 33 число 5 месяца, пятница, 01:34.

Девчата быстро сморились, а мне сон не шел. Думал, все: голову до подушки не донесу. Ан нет. Все ворочаюсь и размышляю, кто бандюков на нас навел. Ведь не из Латинского же союза банда прискакала. Не негры какие-нибудь и не арабы с юга Залива. А гоняет нас самый что ни на есть советский интернационал, возглавляемый кошерным евреем. Да еще вором в законе. Прям РСДРП(б)[702] какая-то. Камо,[703] Сталин, Троцкий и Ваха Помоев.

Кто там у нас, кроме главаря?

Финн.

Армянин.

Грузин.

Чеченец.

Хохол-западенец.

И залетный латинос, неясной государственной принадлежности.

С Розой я, конечно, пошептался еще на первом привале, попутно поглощая трофейный фарш, но много информации из этой беседы не вынес.

Когда я всех их на Базе «Западная Европа» отпустил на танцы оттянуться перед дорогой, то там она встретила знакомого — не знакомого, но шапочно известного ей человека с того же химтеха, что и Роза (маленькая что-то эта Новая Земля, тесная). А тот уже представил ее этому Паперно, которого звали Вячеслав. С этим Славиком Паперно она даже танцевала медляк. Однако тот в танце ее не клеил, а только прикидывался (что Розу ужасно обидело), все больше интересовался ее планами на будущее.

Еще мною немного. Вскользь так.

И активно рекламировал тут жизнь в Зионе, как рай для евреев, недостижимый на Старой Земле даже в Израиловке.[704]

Пугал московскими порядками в русских землях. И конечно же русским антисемитизмом. Куда ж без него в агитации и пропаганде?

Никакого криминала, кроме интереса: куда и когда мы выезжаем. Но тут все были жестко мной заинструктированы, что едем утром в Порто-Франко присоединяться к московскому конвою. И что на Базу заскочили исключительно на шопинг. Реальных планов я даже девочкам не озвучивал именно на такой случай. Так что выдать врагам они при всем желании ничего не могли.

Пока я эти мысли думал, девчата все уснули, умаявшись.

А вот мне не спалось все, хотя я прекрасно понимал, что выспаться мне крайне необходимо, а то в глаза уже как песка насыпали. Иначе кто автобус поведет завтра? А стремные варианты ох как еще возможны.

Только-только уговорил себя заснуть, как кто-то в темноте тихонечко и беззвучно принялся заползать под мое тонкое флисовое одеяло.

Я вскинул голову. Кто ж меня так пугает-то?

— Тсс, — раздался в ухе тихий шепот. — Только тихо. Все спят.

— Ты кто, не вижу ни черта? — ответил тем же заговорщицким шепотом.

— Анфиса, — назвалась.

И уже лежит рядом, тесно ко мне прижавшись. Голенькая вся.

Обняла, прижавшись жаркими губами к уху, зашептала торопливо:

— Погладь меня, Жорик, пожалуйста, а то я уснуть не смогу. Я так перетрухала сегодня, просто ужас, и эти мертвые жуткие все в глазах стоят, окровавленные, — шепчет жалостно.

А сама уже шаловливой ручкой в трусы ко мне залезла и шебаршит там. И одновременно целует меня ласково в шею, в ключицу, в сосок…

Не-э, я не железный, и отца Сергия[705] из меня никогда не получится. Да и пережечь лишний адреналин всяко лучше всегда так, чем иначе. Тем более с такой красивой телкой, хотя тут в кромешной темноте ничего и не видно, но я-то хорошо помню, какая Фиса вся из себя красавица-чувашка.

А тело у нее жаркое.

Поцелуи горячие.

И грудь такая упругая.

И вот уже меня на себя завалила, уверенной рукой направляя мой нефритовый жезл во влажное свое лоно.

И все шепчет прямо в ухо, щекоча губами:

— Тихо. Тихо… Жорик, милый, не надо никого будить, а то весь кайф обломают… Вот так, да… Да, милый… Долби меня, милый…

Некоторое время мы, молча, если не считать моего сопения, наслаждались друг другом.

Потом Анфиса снова прошептала:

— Скажи мне что-нибудь.

Эта просьба со стороны женщин меня всегда умиляла. А что конкретно тебе сказать-то, милая? Вдруг как не угадаю? Однажды, когда еще молодой был, глупый, так и ляпнул в ответ на подобную просьбу: «Что-нибудь». Ох и скандал мне закатили тогда! Я, видите ли, «сволочь такая» — оргазм бабе обломал на самом подлете.

Потом просветили опытные товарищи, что говорить надо в этот момент любую чушь, лишь бы ласково. Сам голос нужен больше, чем слова. Бабы-то — они разные. Одной расслабиться надо, чтобы кончить, другой, наоборот, — напрячься. В первый раз не угадаешь.

— Если бы ты знала, Фиска, какая ты красивая, — шепчу ей в ухо первое, что на ум пришло.

— Правда? — аж умилилась девочка в голосе.

— Что я тебе врать буду, — вдуваю в ее ухо уверенно так.

— Скажи еще… Да… Да…

— И кожа у тебя шелковая, как у младенца попка.

— Не останавливайся, милый, не останавливайся… — шепчет Анфиса тихо, как умирающая, но при этом активно подмахивая. Потом зачастила скороговоркой еще тише только одно слово: — Хорошо, хорошо, хорошо…

И вдруг как заорет благим матом в полный голос на весь автобус:

— Га!.. Га!.. Га-а-а!!! Конча-а-аю!!!

Новая Земля. Плоскогорье между территорией Ордена и Южной дорогой.

22 год, 33 число 5 месяца, пятница, 10:11.

С утра мне дали выспаться власть. Вплоть до того, что глаза продрал самостоятельно без какого-либо принуждения. И как только через меня девки скакали, из автобуса выбираясь? Я же им выход полностью перекрывал. Спасибо, милые мои козочки заботливые.

Презрев навязчивые мерзкие ухмылки и пошлые подмаргивания большинства отряда, спокойно умылся и привел себя в порядок, игнорируя эти их невербальные инсинуации.

В кухонный наряд поставили Розу с Булькой, так как они вчера ни одного патрона не истратили. Остальным предстояла чистка оружия. Сначала мы с Ингеборге сомневались, ставить ли раненую Бульку в наряд, но она сама активно напрашивалась, утверждая, что одной в автобусе лежать и жарко и скучно. А чувствует она себя уже хорошо.

— Только голова под повязкой чешется, — выдала она единственную жалобу.

— Чешется — значит, заживает, — констатировал я и дал добро на ее дежурство.

— А ты воспринимай повязку как чалму, — посоветовала Наташа Синевич, — как красивый экзотический наряд. Самое то для гарема.

— А что скажет мне мой господин? — повернулась Булька ко мне, когда я расстилал тряпочки для чистки пистолета.

— Все, Буля, нет больше господина, нет гарема — нет гаремыки. Есть командир.

— Какого горемыки? — встряла любопытная Роза.

— Такого, который гарем мыкает, — ответил я.

— Ты нас разлюбил? — с волнением запричитала Сажи, всплескивая руками. — За что?

— Жора, наверное, полюбил другой гарем, — мрачно сказала Галя. — Сознавайся, Жорик, с каким гаремом ты нам изменяешь?

— Колись давай. А то сейчас как найдем в багаже десяток скалок и сковородок — мало не покажется, — это уже Ингеборге выступила, правда, со смешинками в глазах.

— И ты, Брут, — сказал я ей печально.

— Брут не Брут, а брутальная я сегодня точно. Потому как не выспалась, — намекнула Ингеборге на ночной Фискин концерт.

Кто-то сказал, что красивые женщины редко имеют хороший характер. А что я знаю про характеры своих девчат? Практически ничего, мы общаемся-то чуть больше недели. Не срок. Пуд соли на весь гарем не делится.

— Так, пионерки, а к чему вы мне тут семейные сцены устраиваете с утра пораньше? Не к лицу вам это, — оглядел я их как можно строже, хотя самому было уже стремно.

Что-то такое неуловимое в воздухе витало. Возможно, нехорошее. И возможно — для меня.

— Пионерам не к лицу пить, курить и жрать мацу, — продекламировала Шицгал и добавила уже другим тоном: — А насчет запрета секса для пионерок нигде не прописано. А что не запрещено, то разрешено. Так что хотим и скандалим. Пока что интеллигентно.