— Этого хотят многие, — вздохнул Лук.

— Слышишь? — Она подняла палец.

За стеной дома заскрипели ворота.

— Он тоже приходит, не спрашивая разрешения, — усмехнулась Хуш. — Но не перелезает через ограду, а открывает замок отмычкой. И ждет тебя во дворе. Людям не чужда мудрость. Вот как он мог решить, что ты здесь будешь?

— Но ведь у тебя никого не бывает? — предположил Лук.

— Никого, — кивнула Хуш.

— Тогда это лучшее укрытие, — пожал плечами Лук.

Он открыл дверь дома, но во двор не вышел. Сел на пол в коридоре, выставив перед собой табурет. Заманкур не выдержал через час. Почти неслышно подобрался к самой двери и метнул внутрь змею. Ярко-зеленая болотница, самая ядовитая змея Текана, ударилась о стену и раздраженно зашипела. Она поднялась над землей на локоть, один за другим расправила три желтых капюшона. Лук не дрогнул. Он знал, что змея нападает только на то, что движется. Он не шевельнулся даже тогда, когда тонкий язычок заиграл в локте от его глаз. Он даже не моргал. Но он видел то, чего не мог знать Заманкур. Он видел старика, который двигался вдоль стены с занесенной рукой. Видел сквозь стену, как видел противника, натянув колпак на голову.

— Я не Сакува, — прошептал он чуть слышно, — но я Зрячий.

Он метнул нож в ту самую секунду, когда Заманкур выглянул. Старик только сделал движение, чтобы заглянуть в проход, а нож уже летел ему в лицо. И той же рукой Лук поймал змею за горло. Впрочем, она ведь вся словно состояла из одного горла?

Захрипевший Заманкур повалился на разбросанные на камнях медяки и со звоном переломил собственный меч. Лук подошел к трупу, наклонился. Нож вошел старику в глаз.

— Это баловство, — усмехнулась за его спиной Хуш. — Разве это враг?

Лук вытер нож о куртку Заманкура, повернулся к старухе, показал змею. Она не шевельнула даже пальцем, только сузила зрачки, и руку Лука обжег холод. Он разжал пальцы, и заледеневшая змея упала и разбилась на мелкие осколки.

— «Облик человеческий, временами принимает образ водяного столба, фонтана или же ледяной фигуры, а также ледяной руки», — произнес Лук. — Прощай, Кессар! Ведь если настоящее имя Хаштая — Сакува, а имя моей матери — Эшар, то тебя-то должны звать Кессар? Я постараюсь еще раз увидеться с тобой. После Пагубы.

Он подошел к воротам, вытащил отмычку и довольно быстро справился с замком, удивляясь позвякиванию, которое тот издает. Выйдя на площадь, Лук понял причину звона. В одиночестве в утренней тишине в центре пустынного пространства кружилась и пела маленькая девочка.

Никто не остановил Лука до самого маяка. И ни один соглядатай не увязался за ним. Или потому, что утренние улицы были пустынны. Или потому, что, неожиданно для самого себя, в одежде, которую он снял с одного из подручных Алкистана, он оказался похож на многих. Хотя бы в порту, который, несмотря на ранний час, уже шумел. Именно в этой одежде он был своим. И охранники, которые стояли на воротах порта, взглянули на ярлык Лука так, словно это был ярлык их старшины. Несколько раз Лук замечал, что незнакомые люди кивают ему, и он кивал им точно так же.

Он отлично помнил рассказ Неги об укрытии. Курант показывал ей его с маяка. Нет, Луку не требовалось подниматься на маяк, но сама Нега возле укрытия не была, видела его лишь издали. Слепой Курант попросил подвести его к южной стороне фонаря и на словах описал Неге, что она должна разглядеть.

Сейчас у маяка слонялись без дела четверо стражников и сидели двое горожан в такой же одежде, в которую был одет Лук. Он даже не посмотрел в их сторону. Вслед за несколькими рыбаками, которые несли узлы сетей, миновал портовые сараи, вышел к старому пирсу и пошел по каменным плитам вперед, туда, где теснились лодки и лодочки, где вздымали мачты не слишком большие корабли и торчали из воды скалы восточной оконечности хурнайской бухты.

Он остановился у начала скал. Здесь каменный пирс заканчивался, дальше надо было идти по доскам, брошенными на чуть притопленные лодки. У скал останки кораблей вовсе превращались в груду гниющего мусора, но Лук перешел и через них и по узкой, выбитой в камне тропке стал взбираться на скалы. Когда он поднялся на гребень, возвышающийся над морской гладью на добрых два десятка локтей, то увидел цель своего путешествия. В выемке, образованной двумя скалами, высоко над водой сидел корабль. Сверху он казался целехоньким, во всяком случае, и палуба, и мачта были целы. Лук оглянулся, не увидел уже рыбаков, которые отстали у лодок, почесал затылок и, прыгая с камня на камень, спустился на палубу.

— Чего забыл? — услышал он хриплый возглас.

За его спиной, в тени нависающего над палубой валуна, сидел в плетеном кресле седой старик с глиняной бутылью в руках.

— Здесь гостиница для бродяг? — произнес положенную Фразу Лук.

— Здесь, — оживился старик. — А ты один бродяжничаешь или как?

— Как придется, — условленно ответил Лук.

— Тогда прошу на борт, — расплылся в улыбке старик. — Старшина хурнайского порта рад дорогим гостям! Да что гостям? Хозяевам! Как здоровье моего дорогого слепца Куранта?

— Куранта больше нет, старик, — вымолвил Лук.

— Вот незадача, — скорчил гримасу старик. — Тогда чего ж я-то все еще никак не отплыву с этого острова?

Старик не помнил своего имени или не хотел копаться в обрывках памяти в его поисках. Он называл себя старшиной хурнайского порта и за долгие годы сумел убедить себя в том, что и в самом деле был когда-то старшиной этого самого порта, пока однажды его корабль не выбросило на скалы. Лук спустился в трюм и обнаружил, что никакого корабля и не было. Палуба из лучшего дерева служила крышей вырубленной в скалах хижины. Похоже, что и палубой-то она не была, просто балки, лежавшие на камнях, однажды были под наклоном покрыты досками так, чтобы сверху, да и с моря казалось, что между скал застрял кораблик. Тем более что дверь, ведущую к воде, в глубине расщелины видно не было, а мачта торчала как положено, вверх, и даже просмоленные канаты подрагивали там, где и следовало. Как понял Лук, Курант в свое время оказал старику какую-то услугу, а потом и пристроил его охранником потайного убежища. Слепой, который прикупил в трех городах Текана три укрытия для приемных детей, еще одно приберег и для себя с Саманой. Под палубой было четыре комнатушки. В одной из них, которая находилась в самой глубине сооружения, обитал старик-сторож, еще в одной была устроена кухонька, а две не имели ничего, кроме крепких деревянных лежаков и окон, расположенных под потолком. В центре всего домовладения, возле люка, как бы ведущего с палубы в трюм, была устроена печь, которая должна была отапливать все помещения. Лук открыл дверь хижины, спустился еще на десяток локтей по камням к воде и присел на вынесенную волнами деревяшку. Тут же торчали в камнях удочки, а в жестяном корыте подрагивала плавниками рыбина.

— Чтоб не портилась, — объяснил Луку приковылявший к камням старик. — Вот думаю со временем выдолбить яму за своей каморкой да набрать зимой льда. Тогда можно будет рыбку на лед класть. Я тут только рыбкой питаюсь. Нет, бывает, рыбаки хлебушка подбрасывают, но так-то только рыбкой. Зря я это, в смысле — только рыбкой. От рыбки живут долго, а зачем мне долго?

Он посмотрел на Лука, словно тот мог ответить на вопрос, зачем ему «долго», вздохнул, подхватил рыбину под жабры и потащил ее на кухоньку. Скоро над скалами разнесся запах жареной рыбы, а Лук все так же сидел на камнях и думал, что если бы не его шалость, мгновенная блажь, то сидел бы на этих камнях Курант и дышал морским ветром. Хотя вряд ли бы сидел. Катил бы по дорогам Текана до самой смерти. А Нега была бы жива точно.

— А хлебушка у тебя нет? — с надеждой спросил старик, показавшись из-за скал.

— Есть хлебушек, как не быть, — успокоил старика Лук. — И даже кубок вина найдется.