Кондомы еще понятно, объяснить можно… Но тюки листовок с призывами к безоговорочной капитуляции, которые я должен разбрасывать с аэроплана, – это уже за пределами добра и зла. Быстро командарм мой личный аэроплан к делу приспособил. Далеко пойдет. А говорили, что из него песок давно сыпется…

Без толку мне эти листовки. Посылали мы в укрепрайон парламентера из пленных офицеров под честное слово, что вернется. Предлагали противнику сдаться на почетных условиях. Вернулся уже. С отказом.

Что было хорошего? Прислали опытные расчеты к нашим трофейным шестидюймовкам с назначенным уже комбатом, и я с легким сердцем отослал своих артиллеристов обратно в коробочки.

И пехота – царица полей наконец-то притопала вслед за обозом. Два полка. Полноценная бригада со штабом и с целым генерал-майором Дзиньвертом во главе. Генерал привез с собой бумагу от командарма о назначении его главным начальником на захваченном плацдарме. Мне же письменно предписывалось сдать командование плацдармом и выполнять задачу, ранее возложенную на меня фельдмаршалом.

– Вот и прекрасно, ваше превосходительство, – ответил я на его представление и козыряние полномочиями. – Вы тут командуйте пока, а я в рейд пошел. И так на целые сутки уже из графика выбился.

– Кавалерия… – растопорщил усы генерал с явным намерением меня все же построить.

Я не стал даже слушать, что он хотел от кавалерии.

– Кавалерия идет в рейд со мной, генерал, потому как придана мне еще до прорыва. И под нее уже нарезаны задачи. Вам я оставляю из своей конно-механизированной группы пехотный полк. Он просто за нами не угонится. Все трофейные пушки и пулеметы также оставляю. Боеприпасов республиканцы заготовили много. Вам хватит. С запасом. Так что… майор гвардейской артиллерии барон Бадонверт пост сдал.

– Генерал-майор Дзиньверт пост принял, – отозвался комбриг по-уставному.

И мы обменялись вполне дружественным рукопожатием.

Когда после распития с генералом сливовой водки я вышел из домика смотрителя разъезда, подошел обоз с лыжами. Опять траблы на всю ночь – примитивные маскхалаты шить на штурмовую роту, которая в одночасье стала лыжной. Благо несколько фабричных штук плотной портяночной бязи в трофейных вагонах обнаружилось. Не совсем она белая, но… как говорится, за неимением горничной…

Вообще я, весь из себя такой вредный, объявил парко-хозяйственный день. Осмотреть технику, где надо починить, заправить, добавить боекомплект и быть готовыми утром после завтрака выйти в рейд на Кард.

Наверное, чтобы задобрить такого злого меня, разведчики за ужином подарили мне шикарную двустволку с серебряной инкрустацией, которую походя прихватили на той буржуинской базе, где и лыжи надыбали.

Напоследок на правах победителя я забрал с собой, пока генерал не прочухался, логистические рутьеры с прицепами от трофейной корпусной батареи республиканцев. Забрал бы и остальные четыре, что тягачами работали, но у меня в КМГ[140], в которую развернулась «железная» бригада после подчинения мне драгунских полков, больше машинистов не оказалось. Хоть каких…

Кард хорошо просматривался с поросшей редким лесом сопки в бинокль. Как на ладони. Покрытый инеем город выглядел сахарным пряником. И даже вагоны с паровозами на огромном отстойнике смотрелись шоколадным марципаном, присыпанным сахарной пудрой. Аккуратный такой город. Старинный. Уютный и красивый, несмотря на то что половину его площади занимало вполне себе новое железнодорожное хозяйство.

Две трети присланных командармом агитационных листовок я прикарманил, точнее, не додумался выбросить на разъезде – забыл про них, и теперь аэроплан активно разбрасывал их над городом.

Давеча раскидывали их над укрепрайоном. Бесполезно. Ответили стрельбой зенитных пушек, и летнаб совершенно правильно решил дальше не рисковать. Остаток агитации так и уехал с нами.

А вот в городе Карде началась интересная движуха. Народ суетливо бегал туда-сюда, собирался толпами и о чем-то митинговал. Военных в форме наблюдалось мало. А в гражданских спонтанных саммитах наибольшую активность проявляли женщины. Хорошая вещь – мощный бинокль с рецкой оптикой.

Что было странно, никаких телодвижений для усиления обороны города не предпринималось. Так… как была пара пулеметных гнезд, обложенных мешками с песком на въезде в город, так и осталась.

Десятка три голубей взмыли над шпилями официальных зданий и плотной стайкой улетели на запад. Что еще гарнизону остается, если мы ему телеграф перебили, а любого конного посыльного перехватывали мои диверсанты, которые во время марша КМГ к городу присоединились ко мне практически в полном составе. Погибла только одна диверсионная группа, которая должна была взорвать второй железнодорожный мост. Но охрана там оказалась суровой. С пулеметами.

Полевые кухни уже распространяли одуряющий аромат для меня, нагулявшего с утра аппетит на морозце.

После обеда ровно в полдень, как и указывалось в кратком тексте листовок, холостой выстрел гаубицы возвестил, что время, отпущенное гарнизону на раздумье, кончилось, и на поле перед городом выехали мои бронекоробочки, а также драгуны верхом и лыжники, охватывая город по флангам.

Штурмовать город я не собирался. Не такой я конченый отморозок, чтобы вводить бронетехнику без крыш в узкие средневековые улочки. Так, демонстрацию силы проводил.

Бронетехника встала на пределе винтовочного выстрела и задрала к небу стволы орудий, якобы изготовившись к стрельбе.

Из старинных ворот на красивых конях выехали знаменосец, трубач и барабанщик с седельными литаврами. Последние обеспечивали музыкальное сопровождение. Впереди них скакал офицер в ладно скроенной длинной шинели, хвостатой кирасирской каске и с белым флажком на кончике обнаженного палаша.

Я двинул вперед БРЭМ, закрепив на люке палку со свежей портянкой.

Сел на открытой крышке люка на кожаную подушку (броня холодная), сдвинув в сторону пулемет, чтобы показать мирные намерения.

За мной скакали четверо вестовых. Если что срочное, то чтобы не кричать им через половину поля.

На середине поля мы сошлись.

Трубач перестал дудеть, а барабанщик бить в литавры. Знаменосец развернул флаг, который стал трепать довольно свежий ветер.

– Командир гарнизона города Карда ротмистр барон Карде-Фок, – представился моложавый офицер, держа палаш с белым платком на плече. – С кем имею честь?

Воинской чести при этом он мне не отдал.

– Командующий конно-механизированной группой резерва главного имперского командования майор гвардейской артиллерии барон Бадонверт, – кивнул я в ответ.

– Это и есть те самые непробиваемые махины, которые несколько дней назад произвели панику на фронте среди наших солдат? – кивнул офицер на мою БРЭМ.

– Они самые, – подтвердил я. – Скажу вам по секрету, страшная сила.

– Мы получили ваше своеобразное предложение с неба о капитуляции и решили его принять во избежание напрасного кровопролития среди мирных жителей.

Горнист снова затрубил, забухали литавры. Знамя склонилось, а офицер протянул мне свой палаш эфесом вперед.

Я несколько обалдело его принял. Хороший палаш, дорогой. Старинной работы.

Тут же наши драгуны радостно заорали какую-то речевку и стали бросать в небо папахи. Похоже, я все сделал правильно.

– Ключи от города мэр вынесет вам у ворот, господин барон, – четко склонил голову при прямой спине республиканский ротмистр. – Как то и положено по традиции.

Потом подъехал знаменосец и отдал мне свой флаг. В его глазах блестели слезы.

– Разоружение гарнизона начнется через пятнадцать минут у главных ворот. Я могу надеяться, господин барон, что офицерам оставят холодное оружие? – спросил барон, когда я принял их знамя.

– Можете, барон, – на автомате ответил я. – Мы соблюдаем традиции и обычаи войны, и я рассматриваю сдачу вашего гарнизона как почетную.

И передал ему его же саблю эфесом вперед. Спохватившись, добавил: