Сам Шугаев в своей книге «Учителя и сверстники» не без самоиронии рассказывает, как в самом начале шестидесятых годов встретились в Иркутске молодые газетчики Александр Вампилов, Валентин Распутин, Юрий Скоп и автор будущей книги «Учителя и сверстники». Моментально сошлись и подружились. Да, сблизила их работа в газете, но только в какой-то мере. Главное было в другом — каждый из них мечтал стать писателем. Солидарность в мечте породила солидарность в жизни, и создается настоящая писательская артель — они зачастую совместно пишут репортажи, очерки и даже повести.
«Расставаясь на год, — вспоминает Шугаев, — мы охотно и долго рассчитывали со Скопом, как в будущем потратим совместные усилия на написание книжки, потому что, соглашались мы, вдвоем все же быстрее получается и веселее…»
Потом Шугаев и Скоп засядут за повесть.
«Сочиняя повесть, мы уже не сидели плечом к плечу за одним столом. Видимо, настигало уже нас сознание несовместимости тишайшего, только в одиночестве смелеющего бега пера и какого-то декламационно-неестественного отбора слов, вроде бы замерзавших, твердевших от нашей двугласности».
Да, слово уже протестовало против неинтимного с ним обращения. Но пока протестовало только слово:
«Мы подробно обговаривали, продумывали несколько глав и расходились по домам, выписывались и начинали стыковать главы, сваривать на манер нефтепроводных труб».
Пройдет время, и что-то начнет протестовать еще:
«Потом с некоторыми, смешными теперь, трудными и нелепыми разговорами и сценами мы решили с Юрой: пора уж каждому приниматься за свое».
Совместно (Вампилов, Скоп и Шугаев) напишется целая книжка, а позже (в 1969 году) Шугаев и Распутин совместно напишут повесть «Нечаянные хлопоты». И надо сказать, «соавторство» было чем-то принципиальным в творческой судьбе молодых иркутских писателей. И трудно сказать, кому здесь больше «повезло»: городу Иркутску или тем молодым литераторам, которые в шестидесятых годах оказались в Иркутске и стали работниками местных газет. Так или иначе, но именно этот сибирский город дал в минувшее десятилетие самые яркие писательские имена. Потом по-разному складывались судьбы бывших «иркутских соавторов». А Вампилов целиком посвятил себя драматургии, правда, о его пьесах в полный голос заговорили лишь после его трагической гибели (17 августа 1972 года), теперь в театральной критике даже бытует термин «вампиловский театр». Ю. Скоп надолго затерялся в кинематографе, и критика его заметила только после выхода романа «Техника безопасности» (1977 год). В. Распутин последними своими повестями «Живи и помни» и «Прощание с Матёрой» снискал широкую известность не только у нас в стране, но и за рубежом. Прочное место в литературе занимает теперь и В. Шугаев, при чтении повестей, рассказов и очерков которого нетрудно заметить, что в центре его писательского внимания постоянно находятся наши молодые современники, а в центре художнического исследования — пути их нравственного и гражданского становления. И этот выбор не случаен.
Вячеслав Шугаев родился в 1938 году в небольшом городке Мензелинске, что находится в пятидесяти верстах от нынешнего КамАЗа. В одиннадцатилетнем возрасте он вместе с матерью переехал в Свердловск, где закончил среднюю школу, работал подручным расточника на «Уралмаше», а в 1961 году, закончив Уральский университет (факультет журналистики), переехал в Иркутск. И хотя печататься Шугаев начал еще в Свердловске (будучи студентом, он сотрудничал в газете «Уральский рабочий», а в 1959 году в Свердловском издательстве вышла его первая книжка «Прокатчик Иван Никонов»), его с полным на то основанием считают писателем-иркутянином. Биография Вячеслава Шугаева в самых общих чертах сходна с биографиями его героев в той мере, в какой могут быть сходны биографии современников, живущих активной гражданской жизнью, не уклоняющихся от ветров своего времени.
При всем различии характеров и жизненных устремлений героев фактически Шугаев исследует героя одной и той же складывающейся исторической судьбы, что позволяет нам говорить о самостоятельности творческих исканий самого автора.
Мы сколько угодно можем найти произведений, в которых с большей или меньшей глубиной выявляются муки неразделенной или обманутой любви или, напротив, радость взаимного чувства. Дружба — не менее сильное, во всяком случае, более бескорыстное чувство, всегда предполагающее жертвенность и душевную щедрость, предполагающее воспитание в человеке нравственного самоконтроля, но вот об этом чувстве обычно в современной литературе говорится как-то мимоходом или вообще не говорится. Вячеслав Шугаев здесь почти исключение: тема дружбы, товарищества буквально пронизывает все его произведения.
Мне как-то довелось участвовать в обсуждении одного из изданий московского «Дня поэзии», а потому пришлось предварительно прочитать его полностью. И меня тогда прямо-таки удручило такое обстоятельство: я насчитал в стихах разных поэтов около сорока обращений к образу пернатых (чайки, орлы, соловьи, жаворонки) — будто издание было посвящено дню птиц. И только в одном стихотворении (С. Куняева) было обращение к другу.
Александр Твардовский, раскрывая содержание пушкинской поэзии, напоминал:
«Лирика Пушкина — высшее выражение благороднейших человеческих чувств, возвышенной дружбы и любви, понятий бесконечности жизни и мужественного взгляда на ее быстротечность, на горечь любых утрат и испытаний».
В последние годы мы много и охотно рассуждаем о пушкинских традициях, особенно когда речь заходит о поэзии. Что ж, трудно, конечно, рассуждая о поэзии, как-то миновать имя Пушкина, однако вот в разговоре о художественной прозе оно звучит крайне редко. И это, вероятно, не случайно, поскольку в поэзии легче продемонстрировать формальное сходство с поэтикой Пушкина, нежели продемонстрировать его в прозе. Но формальное сходство мало еще говорит в пользу освоения пушкинских традиций.
Постоянное стремление Пушкина к «возвышенной дружбе» есть органическая потребность яркой индивидуальности в гармонии человеческого духа, противостоящей хаосу разобщенности. Индивидуализм для Пушкина равно чужд и как мировоззрение, и как жизненная позиция. Осмыслить, а тем более воспринять традиции Пушкина — значит в какой-то мере приобщиться к постижению «высшего выражения благороднейших человеческих чувств».
Нет, я вовсе не собираюсь утверждать, будто Вячеслав Шугаев единственный или только один из немногих, кто в своем творчестве приобщается к пушкинским традициям. Скорее он один из многих, кто к ним приобщен, однако он тут идет своим путем, и в этом-то как раз и видится самобытность его творческих исканий. Во всяком случае, трудно назвать другого современного писателя, который столь последовательно и глубоко исследовал бы одно из «высших выражений благороднейших человеческих чувств», какими являются дружба и товарищество, когда они нужны не на какой-то крайний случай, а на каждый день, когда взаимная требовательность друг к другу возвышает человека, а измена в дружбе оставляет в душе не менее горький след, чем измена в любви.
В книге «Деревня Добролет» В. Шугаев рассказывает, как он слушал пение бывших фронтовиков и какие чувства его при этом охватили:
«Но вот запели фронтовики, пятеро морщинистых мужиков с одинаковой, только что набежавшей хмурью на лбах. Они разом вздохнули: «Враги сожгли родную хату», — и я понял: подпевать не надо, неловко, неуместно подпевать.
Как проникнуться их товариществом? Научиться ему? Как преодолеть черту, отделившую воевавших от невоевавших? Что случилось с их сердцами, столь широко раскрывшимися товариществу?
Неужели только через кровь и достигают его?!
Фронтовое товарищество, возникшее по трагической необходимости, обернулось для воевавших святым, бесценным даром судьбы. А нам, невоевавшим, никогда не достичь его высоты, нам лишь томиться и жаждать его чистых ключей…»
