— И сколько стоит сдать крупную неприятность? — спросил Сашка Деревяшкин.

— Кило халвы и литр лимонада. — Старичок опять захихикал и опять потер сухонькие ручки. — Удивлены, мои хорошие? Бывает, бывает. Но сами подумайте: зачем старику деньги? Остатки дней подсластить надо. А то всю жизнь на картошке да на черном хлебе сидел. Вот и беру теперь за труды свои сладеньким.

— А за среднюю неприятность сколько? — спросил Вова Митрин.

— Полкило халвы и пол-литра лимонада.

— А вареньем черничным заменить можно?

— Можно, можно, внучек. За среднюю можно. А вот за крупную тариф один. Тут уж без перемен.

— У меня мало сказать крупная — крупнейшая неприятность… — опечалилась девочка Алена. — И где эту халву с лимонадом взять? То есть где деньги на них взять?

И Сашка Деревяшкин приуныл. А Вова Митрин зашептал на ухо Муле-выбражуле:

— Катя! Я для тебя — все. Никакого варенья не пожалею.

— Спасибо, Вовочка! Какое у тебя доброе сердце!

— Шестьдесят восемь ударов в минуту делает, — счастливым шепотом сказал Вова.

— У меня есть деньги. — Девочка Настя вынула кошелек. — У мамы с папой скоро серебряная свадьба. Я хотела подарить им книгу о вкусной и здоровой пище и электрокастрюлю. Вот и накопила. Но теперь, когда речь идет о судьбе моих товарищей, я решила подарить только книгу. По-моему, вкусно и здорово можно готовить и на газовой плите. Было бы из чего. А электрокастрюлю я подарю им к золотой свадьбе. Электрокастрюля никакому юбилею помешать не может.

— Настя-я! Ты — молодчик! — закричал Сашка Деревяшкин. — Обещаю тебе кучу неприятностей! Хоть каждый день. Как попросишь, так и устрою.

Сладкоежка старичок деловито, призывающе похлопал в ладоши.

— Тогда опишите на этих листках печатными буквами свои неприятности. Я неважно вижу. Потом наколем ваши описания вот на эти крюки. — Старичок подпрыгнул и подтянулся на толстых, остроклювых крючьях, вбитых в стену. — Проколем ваши неприятности.

Пока ребята писали, в ларек зашел мрачный небритый мужчина с горящими глазами и черными потрескавшимися губами.

— Дедок, почем принимаешь?

— Неприятности-то? А у тебя много?

— Озолочу. Вагон и маленькая тележка. Жизнь трещит по швам. Давай быстрей принимай да гони монету.

— Э, нет, любезный. Это ты гони монету. Тогда приму.

Старичок объяснил мужчине, как принимаются неприятности.

— Жулик ты, дедок. Чтоб я еще и приплачивал! Погожу. Погожу с неприятностями. Может, еще кто принимает. За деньги, дедок, я сам готов ларек открыть. Дай лучше двенадцать копеек на газировку.

— Обойдешься.

Старичок собрал листки у ребят, далеко отставив, прочитал. Разволновался, забегал вдоль стены, под крючьями. Шляпу с красной лентой на затылок сдвинул. Забылся, что здесь ребята, забормотал:

— Ах, какие замечательные неприятности! С месяц кормиться можно. Чуть чего, припугнуть, прижать: я, мол, вас на чистую воду выведу. Тащите рублишко, гоните халвишку… Стоп, стоп! Не дай бог, догадаются. — Старичок, подпрыгивая, быстро наколол листки на крюки, обернулся к ребятам. — Теперь так. Мне не возражать! Слушать внимательно. Как скажу, так и делать. Александр Деревяшкин!

— Здесь.

— Ты не звонил сегодня по телефону. Тем более в чужую квартиру. Этот Степан Федорыч тебя с кем-то спутал.

— Да как спутал. Он слышал и видел, что я им звоню.

— Молчать! Свидетелей не было? Не было. Он очки носит? Носит. Очень просто мог спутать. Отцу скажи, что уроки учить мешают. Все время звонят и звонят. Кто-то, мол, балуется. То ли Федоров, то ли Степанов.

— Так он и поверил. Скажет, доброму парню никто не мешает, а тебя сразу нашли.

— Цыц. Вообще отцу ничего не говори. Я этого Степан Федорыча на себя беру. Телефон у него обрежу, дом подожгу. Шучу, конечно. Я ему позвоню, договорюсь. Можешь ты сделать вид, что ничего такого не было?

— Вид-то могу. А вот на самом деле…

— Не твоя забота. Теперь с тобой, девчонка. То есть девочка Алена. Завтра своей Ольге Михайловне скажи: что же вы не пришли? Уж мы ждали, ждали. Глаза проглядели…

— Приходила она, я сама видела. Из кустов смотрела.

— Не возражать! Странно. Обычно учителя к ученикам не ходят. Скажи: вы, наверное, квартиру перепутали.

— Да как она перепутает? У нее в журнале записано.

— Не спорь, не люблю. Мы твоей Ольге Михайловне устроим. Все забудет. Шучу, конечно. Скажи, что мать с отцом перепутали день рождения, а тебя не предупредили. Извиняюсь, мол, неувязка вышла.

— Как они перенесут, если мой день рождения еще через два месяца?

— Зачем тогда приглашала?

— Захотелось. А теперь неприятность. Вот к вам и пришла.

— Вижу. Дома молчи, а учителке скажешь: никакого вам дня рождения, я вас ненавижу.

— Но я ее люблю! Ольга Михайловна очень хорошая!

— Тогда скажи: я вас обожаю, но все родители перепутали. Твердят и твердят: ты вон уже какая большая, я, мол, и подумала, что день рождения наступил. Особенно, мол, сегодня утром приставали: такая большая девочка, а ее надо будить. Ведет себя как новорожденная. Забудь. Все устроим.

— Хорошо, забуду.

— А вы, голуби! Екатерина и Владимир! Скажите, что боялись. В школе, мол, задразнили женихом и невестой из сырого теста. А тут вместе в школу пошли. Увидели бы, мол, проходу не дали. Скажете?

— Стыдно! — ответили Муля-выбражуля и Вова Митрин. И густо покраснели.

— А прогуливать не стыдно?

Они что-то невнятно пробормотали, опустив головы.

— Девочка Настасья! Хочешь неприятностей? Советую: выскочи на улицу, разбегись как следует и какую-нибудь тетеньку, купившую в магазине яйца и молоко, толкани с маху-то. Все она уронит, под ногами — лужа молочная, в луже — яйца всмятку, а ты вместо извинения покажи ей язык. Так, мол, тебе и надо.

— Нет, нет! — побледнела девочка Настя. — Я не смогу. Мне противно.

— Неприятности все противные.

— Не все! Вася Рыжий меня обидел, а я…

— Молчи, молчи! Ни одной неприятности не получишь. Давай, давай, девица, не мешай, — старичок вдруг завизжал. — Собаку спущу!

Девочка Настя пулей вылетела в дверь, потому что очень боялась собак.

— То есть, я шучу, конечно. — Старичок ласково улыбался и мягонько, виновато потирал ручки. — Никаких собак у меня нет. Так, так. С неприятностями покончили. А теперь прошу вот в эту дверь. Там во дворе мой помощник — Коля глухонемой. Уж он вас рассмешит, он вас распотешит, все неприятности забудете.

Во дворе, чисто подметенном, посыпанном песочком, была площадка для игры в «классы», на турнике подвешены качели, для тех, кто мечтал казаться выше ростом и взрослей, стояло у забора несколько пар ходулей, а посреди двора глухонемой Коля — долговязая фигура в черном плаще и черных очках — крутил за ручку медное колесо, которое вращало несколько скакалок, укрепленных меж деревянных стоек. Четыре патефона на табуретках, по одному в каждом углу двора, хрипло позвякивая, наигрывали польку-бабочку. Глухонемой Коля, увидев ребят, выхватил из-за пазухи картонную маску и приставил к лицу. С розовыми, надутыми щеками, с крупными, редкими зубами, с выпученными, глупыми глазами маска была так неожиданно смешна при Колиной-то долговязости, что ребята, не очень-то веселые и настороженные, не удержались, прыснули со смеху.

Потихоньку разошлись, разыгрались и в самом деле забыли о неприятностях. Прыгали, скакали, плясали, со смеху умирали над масками, которые глухонемой Коля ежеминутно менял. И собачьи, и медвежьи, и заячьи, и человечьи — в каких только масках Коля не гонялся за ребятами, растопырив длинные худые руки в черных перчатках и громко мыча. Нахохотались, навизжались, накатались до головной боли и даже не заметили, как Коля мало-помалу теснил их и теснил к калитке и вытеснил. Очутились на улице, расслабленные, с мокрыми от смеха глазами.

— Даже муторно стало, — пожаловался Вова Митрин.

— Зато как мы веселились! — с сожалением вздохнула Муля-выбражуля.

— А мне тоже как-то нехорошо. — Девочка Алена побледнела и прислонилась к забору.