Пока Потапыч спал, берлогу его окружили родственники, те, что поздоровее и покрепче. Окружили молча, осторожно, — ни одна ветка не хрустнула, ни один куст не качнулся. Медведи объяснялись жестами: две лапы вверх — значит, стоп, остановиться; две лапы в сторону — значит, ползи по-пластунски, — сороке, которая подглядывала за медведями, показалось даже, что они делают физзарядку. Кроме того, медведи перемигивались: правым глазом подмигнут — значит, окружай справа, левым — слева. Наконец они окружили пятую берлогу так тесно, что стукнулись лбами, потихоньку цыкнули друг на друга и замерли, прислушиваясь: как там Потапыч? Спит или газетки читает?

Медведи переглянулись, перемигнулись и — раз! — раскидали крышу берлоги, скатанную из бревен и камней. Раскидали, раскатали:

— Навались! — И мигом скрутили Потапычу лапы свежими тальниковыми прутьями.

Потапыч открыл мутно-желтые глаза, хотел протереть их и понял, что связан.

— Братцы, за что? — хрипло спросил он.

— Не наша воля, Потапыч. Понимать должен. Главный велел связать тебя и караулить. Боится он. Чужестранцы едут, а ты безобразничать будешь.

— Да он что, с ума сошел? — зарычал Потапыч. — Из-за каких-то африканцев родную кровь обижать? Да я, да я, яй, яй, яй! Знаешь, что я сделаю? — неожиданным шепотом спросил Потапыч. — Благим матом на всю тайгу орать буду.

— А мы тебе пасть репейником заткнем, — заметил рассудительный медведь.

— Наклонись-ка, по секрету что-то скажу, — попросил его Потапыч.

Рассудительный медведь наклонился, Потапыч изловчился и укусил его за ухо.

— Вот тебе за репейник!

Рассудительный медведь хотел поколотить Потапыча, но тот закричал:

— Чур, лежачего не бить!

— Ладно, не буду! Но запомню-ю… — Рассудительный медведь пошел от берлоги, за ним пошли и другие, лишь Мишка и Мишаня, назначенные караульщиками, остались сидеть на пеньке.

Ранним утром на горизонте показался плот.

— Едут, едут! Вон они! Показалися вдали! — закричали, зарыдали, захрюкали, защебетали встречающие и полезли, полетели на деревья, чтобы получше все разглядеть и запомнить.

Главный медведь поспешил на помост с хлебом-солью на льняном полотенце. Он очень волновался, хотя плот был еще далеко, и от волнения Главный медведь сжевал весь каравай и вылизал всю соль и принялся было жевать полотенце, но тут опомнился, смутился, выплюнул полотенце и крикнул:

— Эй кто-нибудь! Принесите новый каравай и новую соль! Эти никуда не годились — хлеб сырой, а соль сладкая. Ладно, догадался попробовать!

За помостом, на зеленом пригорке расселся сводный оркестр: в первом ряду солисты — толстые, сытые волки, которые могли выть не только на луну, но и на солнце; сзади них — пятьсот бурундуков, сразу же начавших посвистывать на разные лады; дальше расположились двести зайцев с барабанами, а уж за ними стояли четыре медведя с медными тарелками в лапах.

Правее оркестра, на прибрежной луговине были накрыты столы, которые, конечно же, ломились от яств: бочонки с малосольным омулем, горы кедровых орехов, корчаги со свежей брусникой, кувшины с брусничным квасом, колоды с медом, берестяные лагушки с соленой черемшой и наособицу, для любителей острого, туески с маринованной заячьей капустой.

Плот покачивался уже недалеко от берега. В воду бросилась тысяча бобров, они облепили плот, чтобы отбуксировать его к самому помосту.

По берегу в это время ходил, волнуясь, уссурийский тигр по имени Вася. Он взглядывал на плот и бормотал: «Нет, нет! Не может быть! Неужели все-таки он? Сколько лет прошло!»

Его окликнул старый Ворон:

— Васька, гляди! На плоту-то братан вроде твой, Кешка-африканец.

— Глядел я уже. Вроде он. Да боюсь, не признает. Ведь столько лет прошло, как он стал африканским. Поди, загордился за границей-то своей.

— Небось признает. Не велик барин: тигр он и есть тигр.

— Ты у меня покаркай, покаркай тут! Разговорился! Много ты в тиграх понимаешь!

Главный слон ступил на берег, грянул оркестр! Главный медведь поднес хлеб-соль, а полотенцем перевязал слону хобот, сделав пышный бант, а затем заревел с помоста, возвышаясь над слоном:

— Добро пожаловать, гости дорогие! С приездом! Со свиданьицем, значит! — Неожиданно все заранее приготовленные слова пропали из медвежьей головы, он в ужасе обхватил ее лапами, затоптался, зашатался на помосте, потом плюнул на забытые слова и произнес первые подвернувшиеся:

— В общем, рад тебя видеть, Петя!

Слон удивленно поднял хобот:

— Что это значит — ПЕТЬЯ?

— Да понимаешь, я кого уважаю, всех зову Петя. Или Маня. Тебя я уважаю.

— И я тебя уважаю. Спасибо на добром слове, Петья, — слон поклонился.

— В общем, милости прошу к столу. В дороге, поди, проголодались. На пустой живот какой разговор может быть. Прошу, прошу подкрепиться.

— Позволь, дорогой Петья, я подвезу тебя к столу, — предложил Главный слон.

— Что ты, что ты, бог с тобой! Я еще пока сам в силе. Если уж так охота прокатить кого нибудь, вон ребятню нашу подвези — ни разу в жизни на слоне не катались!

— Можно и так, — согласился Главный слон.

— Раз, два — живо! — скомандовал Главный медведь. Медвежата, рысята, волчата, барсучата и остальные дьяволята с восторженным визгом попрыгали на спину к Главному слону.

Рядом шагал его сын, слоненок Пуа, подсаживая на спину к отцу опоздавших зверят.

А на берегу медведь обнимал льва, ягуар целовал лосиху, дикий кабан клялся в вечной дружбе бегемоту, по прозвищу Онже. Прозвище это пристало к нему еще в Африке, где он знакомился всегда так: «Честь имею представиться: бегемот — он же гиппопотам».

Уссурийский тигр обнимал африканского и, всхлипывая от счастья, приговаривал:

— Кешка, братан, наконец-то свиделись! Сколько лет, сколько зим!

Тот ревел в голос:

— Васька, миленький! Не забыл, значит, Кешу! А я как чувствовал, что встретимся — щемит сердце и щемит!

Главный медведь и Главный слон прошли во главу стола. Медведь с поклоном пригласил гостей:

— Уж не побрезгуйте, гости дорогие! Чем богаты, тем и рады.

Затем между Главными началась неторопливая беседа.

— Зачем пожаловали в Сибирь? — спросил медведь.

— Добровольно решили в зоопарке жить. Все равно всех нас переловят.

— Да-а… Не страшно?

— А чего бояться? Сыты будем, крыша над головой — что еще зверю надо?

— А воля?

— Волей сыт не будешь. На этой воле ходи и дрожи: то ли в капкан попадешь, то ли под пулю.

— Так-то оно так. А все ж таки воля.

— Может, с нами в город подадитесь?

— Повременим.

— Провожатого нам не дашь? А то места незнакомые.

— Какой разговор. Будет провожатый.

— Да, чуть не забыл. Что такое «холодно»?

— А кто его знает. Сам-то я никогда не мерзну. Однако вечером узнаешь. Говорят, вечером это «холодно» и бывает.

Неожиданно у стола появился Потапыч. Он таки уговорил своих караульщиков, соблазнил их праздничным угощением, они и не устояли: развязали Потапыча, взяли с него слово, что он не покажется у стола, и отпустили на все четыре стороны.

А Потапыч приложился к ближайшему муравейнику: повеселел, море ему по колено стало и вот заявился к столу, к ужасу всех сибирских зверей. Потапыч заулыбался, лапы раскинул, вроде всех обнять захотел.

— А! Гости у нас! Из Африки! — Он вдруг рявкнул: — Африка — страна рабов! Темнота! Люди нагишом ходят! На сибирские харчи, значит, перебрались?! — Тут Потапыча подхватили под лапы, мешок на голову накинули и уволокли в кусты.

Главный медведь вздохнул:

— Вот наш хулиган! Один на всю тайгу. У вас-то водятся хулиганы?

— Сколько хочешь. Замаялся с ними. Особенно среди обезьян много. Ну что ж, спасибо за угощение. Пора нам в путь.

Уссурийский тигр Вася между тем расспрашивал брата:

— Кеш, ну как там жизнь-то?

— Да ничего, жить можно. Жара только сильная.

— Кеш, ты не ходи в зоопарк. Ну его. Поживи у меня, к родне съездим. Погуляем вволю.