Тот день остался для меня, словно в тумане. В нос отчетливо въелся запах препаратов, губы были соленными от непрекращающихся слез, безжизненное тело Коди в холодной комнате, два пальца на бездыханной шее, крыша, объятия Габриэля… Я почти ничего не помнила, даже того, почему оказалась на крыше «Crosby». Морозный воздух хлестал беспощадно по лицу, снегопад одевал Нью-Йорк в белоснежный наряд, а я… кидала вызов самим небесам, стоя за ограждением. Возможно, крыша стала единственным местом в огромном городе, где я могла уединиться. Она, словно звала и манила к себе. В прошлый раз я плакала здесь из-за страшной новости, обрушившейся неожиданно на нашу семью, сейчас пришла от безысходности. Или, возможно, я подсознательно знала, что он вновь найдет меня и убережет от полного уничтожения. Где-то теплилась надежда, что Габриэль протянет руку помощи, если я передам ему мысленный посыл.

Я помнила его успокаивающие, даже целительные, объятия, тепло крепкого тела, сильные руки, убаюкивающий шепот и притягательный аромат. Я помнила, как он вытеснил и заполнил собой мои мысли. Он будто выдернул шнур питания: мучительная боль от потери брата заполнилась сладкой и до безумия невыносимой болью желания. Моя кожа горела под его прикосновениями и поцелуями, разум не работал, а сердце давно сказало «да» и прыгнуло добровольно в руки.

Я таяла, будто снег на солнце, ловила огненные поцелуи, сгорала от удовольствия и жажды, произносила его имя, словно молитву, которая защитит и спасет.

Я тогда ощущала себя любимой и нужной, потому что Габриэль дарил мне это внеземное чувство. Ночной коктейль из боли и удовольствия, посыпанный печалью.

Но день ворвался безжалостно, не спрашивая разрешения. Я жалела, что ночь не бесконечна, когда неотрывно смотрела на него, проснувшись. Такого… Красивого, милого, безмятежного. Я боялась вздохнуть, коснуться его лица, сказать важные слова, душившие и рвавшиеся из сердца. Я таким его и нарисую на холсте, каким увидела когда-то во сне: настоящим, искренним, добрым, со светящимися малахитовыми глазами и широкой улыбкой на лице. Ведь Оззи — это только крепкая приросшая маска, с которой он уже не разлучается годы, а Габриэля Лавлеса узнать и увидеть дано не каждому, ведь он похоронен в душе, куда заглядывать позволено единицам.

Я узнала его и влюбилась.

Только этому безнадежному чувству не суждено прорости и дать плоды. Наше необычное знакомство, нестабильные отношения, перерастающие от ненависти к чему-то необъяснимому, похожи на красивый маленький бутон, который никогда не раскроется, и свет не увидит, насколько красив цветок.

Я ушла. Как бы тело и душа не болели, я сделала этот шаг — отпустила. Потому что заведомо знала, какой финал будет у этой сказки без happy end- а. Если не сейчас- все зайдет слишком далеко. Не для Габриэля. Для меня. Я разрушу себя собственноручно. Ведь первая любовь яркая, насыщенная, сильная, но не всегда взаимная. Иногда людям надо разойтись, чтобы понять чувства друг к другу; отпустить, чтобы узнать любовь это или привычка. Любви свойственно возвращаться, если она настоящая.

После похорон и увольнения из «Crosby», в нашей семье наступило затишье. Отпечаток оставил значимый след на лицах и в сердце каждого. Роза будто постарела на несколько лет, ее лицо испещрили морщинки, а уголки губ постоянно были опущены — она почти не улыбалась. Виджэй притих, но оставался насупленным и хмурым — брат стал серьезнее на глазах и часто молчал. Мы сплотились, но по-прежнему не могли прийти в себя, погруженные в невеселые мысли. Роза и Бенджамин развелись, больше мы не знали о его дальнейшей судьбе, мужчина словно стер нас из своей жизни, не попрощался, не объяснился и уехал. В этой страшной ситуации больше всего пострадала Роза, и мне было ее искренне жаль, ведь они с Бенджамином прожили немало лет. Сложно, когда человек сдается, отталкивает и убегает, оставляя все на произвол судьбы. О каких оптимистичных и радужных мыслях можно говорить, когда теряешь ребенка, а «любимый» человек взваливает проблемы на твои плечи? Горький осадок превращается в разочарование, и с годами уверенность и доверие к окружающим людям испаряется.

Переезд в Бруклин немного отвлек, как и поиск новой работы. Санди с сожалением и сочувствием смотрела, когда я сказала, что хочу уволиться, назвав причину. Это был ответственный и серьезный шаг — сжигать за собой мосты, отрезая все пути пересечения. Менеджер с пониманием отнеслась, оставила свою визитку и сказала, что позвонит, если узнает о каких либо вакансиях от знакомых и друзей. На этом наши пути разошлись и сошлись лишь раз, когда Санди Индера предложила место в небольшом кафе у своей давней знакомой в Бруклине. Я, не задумываясь, согласилась.

Симона Томас оказалась очень добродушной и приятной женщиной за тридцать со жгуче черными волосами и загорелой кожей. Иммигрантка, родом из маленького городка в Италии, фото которого украшали стены кафе. Помещение создавало уют и домашнюю атмосферу: свежие цветы в небольших вазочках, ретро снимки итальянских известных артистов, фото пейзажей и достопримечательностей. За диванчиками стояли небольшие светлые стеллажи с итальянской литературой. Некоторые посетители, любители классики, могли просто сидеть за чашечкой кофе, погрузившись в книги Данте, Джованни Бокаччо, Умберто Эко, Рафаэля Сабатини, Итало Кальвино и многих других. Впрочем, даже я иногда брала в руки книгу с полки и отвлекалась, забывая о времени и грустных мыслях.

Зарплата была значительно меньше, чем в «Crosby», но приносила душевную гармонию, спокойствие и равновесие, которого не хватало в последние месяцы. Симона любила рассказывать разные истории про Италию, про знакомство с мужем и переезд в Нью-Йорк. Она была очень открытой и дружелюбной, вызывая только положительные эмоции.

Рождество мы встретили тихо в семейном кругу за ужином, перекидываясь иногда скупыми фразами. Никакого веселья, шуток, непринужденных разговоров, как год назад. Собрав и помыв посуду, Роза, Виджэй и я разошлись по комнатам, закрывшись каждый в своем безрадостном мирке. Так и бежали дни, перетекая из понедельника во вторник, из воскресенья в понедельник и по кругу.

Новый год прошел без шелеста подарочной бумаги, хлопушек и хлопков шампанского. Огоньки на ёлки не так привлекали, как раньше, казалось, вместе с утратами ушло волшебство новогодней ночи. Каждый из нас стал смотреть на мир по-другому отчужденными и безликими глазами. Раньше мы могли вместе пересматривать «Один дома», смеяться и потешаться над грабителями Гарри и Марвином. Устраивать конкурсы и вместе открывали подарки, обнимались, благодарили друг друга. В тот новогодний вечер я наблюдала за стрелкой на часах с бокалом в руке и мимолетно пролистывала, как книгу, события уходящего года. Что он принес? Неожиданные знакомства, первую влюбленность и потери близких. Я отпускала его с тяжелым сердцем, без улыбки на лице, но уже не верила в чудеса и желания, которые загадывала раньше. Это ерунда для мечтателей, парящих в облаках, потому что реальность куда более ужасающая и любит ставить нас в безвыходные положения. Когда стрелка отсчитывала последние секунды, я запирала безнадежную любовь на замок, оставляя ее в старом году, как чудесный сон, который с приходом рассвета развеется.

Работа в «L'anima» мне приносила удовольствие и поднимала настроение. Особенно веселушка и хохотушка Вивьен, с которой мы сразу сдружились. Француженка в душе с торчащими во все стороны курчавыми волосами и милой россыпью веснушек на лице, которую она называла contrariété (с франц. досада). Она боготворила Вивьен Вествуд, винтаж, обожала сладкое и французский. Была безнадежным романтиком и мечтала уехать в Париж.

— В этом королевстве небоскребов нет души, — разглагольствовала Вивьен на досуге, сдувая курчавую прядку с лица. — Ты только представь, Ливи: Эйфелева башня, пикник на Марсовом поле или прогулка по Елисейским полям под руку с французом, который нашептывает на ухо приятности…