— Это наркотик, — серьезно произношу, наблюдая, как он скручивает косяк.

— Травка расслабляет и никак не влияет на организм, — пофигистично бросает он, поднимая на меня мутные глаза.

— А кокаин тоже никак не влияет? — резко спрашиваю, не отводя сердитого взгляда.

— Ты похожа сейчас на строгую училку, Осборн, — посмеивается надо мной гитарист и подкуривает самокрутку. Я безнадежно отворачиваюсь, сжимая кулаки. Как достучаться до человека, который не понимает, что наносит себе вред? — Можешь сделать одну тягу — тебя сразу попустит.

Я молча смотрю на него, не доверяя сказанному, и слышу хриплый смех.

— Ты много работаешь, надо уметь расслабляться, — он выдыхает дым и мягко улыбается. На моем лице написаны все эмоции, поэтому Лавлес пожимает плечами, сипло кидая: — Ладно.

Он чередует виски с травкой, и постепенно зеленые глаза затуманиваются, а в воздухе висит неприятный специфический запах. Я беспомощно смотрю на ночь за окном, задаваясь вопросом, а нужна ли Габриэлю помощь? Кажется, самозванец давно овладел его разумом, и он видит красоту в разочаровании, покоряя вершину тьмы, но не света.

— Вообще, Райт был прав, — с ленцой протягивает Габриэль через время. — А ты до сих пор меня выносишь. Почему?

Почему? Сложно сказать. Я так часто задаюсь этим вопросом, но не могу дать ответ. Я не знаю. Наверное, любовь ослепляет и завязывает глаза черной тканью. Или я не хочу избавляться от повязки, поэтому принимаю все стороны его темной натуры.

— У меня другой вопрос: почему ты боишься отношений?

Лавлес глухо смеется, перебирая пальцами волосы, и пухлые губы складываются в хитрую улыбку.

— Нет, сначала ответь на мой вопрос, — он переводит туманный взгляд в мою сторону, но я качаю головой.

— Я не знаю. Теперь твоя очередь.

— Я не боюсь. Я просто для них не создан.

— Объясни, — внимательно смотрю на его расслабленное лицо и разметавшиеся пшеничные пряди.

— Все просто: мне нравится дистанция между нами. Если перейти на другую ступень — все изменится.

— Так тоже не может продолжаться дальше, — шепчу, сдерживая нахлынувшие эмоции. Он долго смотрит, не улыбаясь, отводит взгляд и бормочет по-ирландски:

— Yeah, ach ní féidir liom ligean a théann tú. (Да, но я не могу тебя отпустить).

Закатываю глаза под его хохот, не понимая ни слова.

— Отлично. Теперь по-английски.

— Я сказал, что ты скучная, Ливия, и мне нужна другая компания, — с иронией говорит нетрезвый музыкант. Я недоверчиво скрещиваю руки и прищуриваюсь.

— Подушки и одеяла?

Лавлес только разражается громким смехом и заразительно улыбается.

— И тебя…

— Я позвоню Джи и попрошу, чтобы за тобой прислали машину, — беру телефон, но Габриэль хмыкает.

— Они уже давно спят.

— Тогда оставайся до утра здесь, но потом у меня запланировано несколько фотосессий, — раздраженно вздыхаю.

— А ты?

— Я живу неподалеку, — хватаю сумку, ключи и открываю дверь. — Подушка и одеяло в том шкафу. Спокойной ночи.

— Эй, Осборн, я не отпущу тебя одну, даже, если ты живешь через дорогу! — орет Лавлес и увязывается следом за мной. Он пристает, задавая дурацкие вопросы и говорит, что приставит ко мне охранника, чтобы я не ходила одна по ночам. Молча слушаю пьяный бред и вхожу в квартиру совершенно уставшая. Только переступая порог, осознаю, что напоминаю выжатый лимон. Уже не беспокоит маячащий рядом Лавлес с идиотскими шуточками: хочется завалиться спать и отключиться, забывая безумный день, насыщенный эмоциями. Даже голодный желудок уходит на второй план.

Стелю упрямому музыканту на диване, который он критично оглядывает и выдает одно слово:

— Нет.

Нет, так нет. Сил на споры не остается, поэтому я, зевая, устраиваюсь на диване и укрываюсь легким одеялом. Лавлес надоедает, но веки тяжелеют, и я проваливаюсь в сон, слыша где-то далеко его голос. Очень далеко…

Здесь пусто и тихо. Знакомые светлые стены, но впереди только одна дверь, которую я осторожно открываю. Тут всегда стоит стол, накрытый белой тканью, и голые стены, но не в этот раз. Я удивленно смотрю на младшего брата, недоверчиво выдыхая.

— Коди?

Перед глазами вырастает чья-то спина, но все расплывается и тускнеет. Коди держит за руку этого человека и что-то произносит, но я бессильно качаю головой.

— Я не слышу.

Только вижу, как шевелятся губы брата, но тишина поглощает все звуки. Затем двери неожиданно закрываются, вовсе исчезая. Стучу кулаками по стенам, повторяя имя брата, но двери бесследно пропали, и остается только мой беспомощный крик. Я так надрывно кричу, что задыхаюсь, и кислород больше не попадает в легкие.

— Твою мать, Ливия, очнись! — трясет за плечи Лавлес, когда я с немым ужасом распахиваю глаза, хватая ртом воздух.

Дрожу, прибывая в коматозном состоянии, до сих пор ощущая отголоски фантомного страха. Смотрю в глаза Габриэля, но вижу улыбку Коди, вновь до жути пугаясь, и захлебываюсь собственными словами.

— Хэй, — он берет мое лицо в ладони, нежно поглаживая, и успокаивающе шепчет: — Все нормально, слышишь? Это только сон, только сон, Ливия.

Несколько раз киваю, сжимая в руке одеяло, и дрожь постепенно стихает, как и клокочущее в груди сердце. Помню, что уснула на диване, но сейчас лежу на кровати рядом с Габриэлем. Я так напугана, что даже его объятия сейчас кажутся спасением.

— Что тебе приснилось?

— Не помню, — бессвязно бормочу и засыпаю, встречая новый день уже одна. Сон бесследно исчез, как и Лавлес, оставив неприятный осадок.

У меня все валиться из рук, я настолько подавлена, что не могу сосредоточиться на работе, и это сказывается на фотосессиях. В конце рабочего дня падаю устало в кресло, хватаясь за голову. Нет сил думать, шевелиться и что-то делать. Призраки прошлого витают в атмосфере, как и злое предчувствие. Напрягаю память, стараясь хоть что-то вспомнить из сновидения, но лишь тревожу старые раны. Я что-то забыла… Что-то очень важное. Даже любимое дело, спасающее в смутные времена, сейчас бессильно. Меня будто переклинило.

Дома достаю пузырек со снотворным и жду, пока подействует, боясь закрывать глаза. Самый большой страх — возвращаться в тот день. Гулять в лабиринтах разума, не зная, в какие закоулки на этот раз заведет. Детский смех выбивает почву из-под ног — я лечу в пропасть, и на моих устах замирает твое имя. Сколько бы я не протягивала руку — ты уходишь все дальше. Мы как стрелки часов — лишь раз совпадая, расходимся в разных направлениях. Твой силуэт превращается в дым, навсегда растворяясь в моей прекрасной грусти. Сегодня ты приносишь мне новую порцию боли.

Меланхолическое состояние продолжается на следующий день, когда я открываю глаза, мечтая только об одном — остаться дома и не вылезать никуда из кровати, но меня ждет концерт «Потерянного поколения» в Мэдисон-сквер-гарден и настойчивая Джинет Браун. Скверное предчувствие не покидает до стадиона, лишь усиливаясь. Я не пересекаюсь с парнями до выступления за кулисами, наблюдая за всем из VIP-ложи вместе с Джи и Эмили. Первая песня из нового альбома, которой мы подпеваем стадионом, прогоняет плохое настроение, и уже после парочки треков чувствую приток энергии, расслабляясь. К середине концерта замечаю странную вещь — Габриэль почти не двигается и ведет себя пассивно, что на него не похоже. Внутри срабатывает первый тревожный сигнал, но я продолжаю веселиться вместе с девчонками. Прочь печаль!

Под конец, когда играют финальные аккорды знаменитого гимна и звучит надрывный голос Сина, весь Мэдисон-сквер-гарден светится тысячами огней. Затаиваю от восхищения дыхание, поражаясь красоте и необыкновенной атмосфере, царящей на стадионе. Голоса фанатов сливаются, становясь одним целым с голосом вокалиста. По телу бежит дрожь от волшебной обстановки, но я нахожусь не одна под музыкальным гипнозом — здесь все больны музыкой.

Шквал аплодисментов не прекращается очень долго, и улыбка не сходит с моего лица, но на этом сюрпризы не заканчиваются, когда Син откашливается, широко улыбаясь.