— Что вы хотите этим сказать? — спросил Морис. — Объяснитесь, Фернанда, я вас не понимаю.

— Боже мой! — сказала Фернанда. — До чего же слепы мужчины! Неужели вы не понимаете, Морис, что молодая, красивая и притом покинутая женщина…

— Фернанда, — воскликнул Морис, — вы подозреваете Клотильду?

— Конечно, нет, сохрани меня Бог, — отвечала молодая женщина, и, поскольку Морис нахмурил брови, она продолжала: — Послушайте, друг мой, то, что я собираюсь вам сказать, касается деликатного вопроса; но меня не по моей воле ввели в ваш дом, я здесь, чтобы восстановить покой и, если можно, всеобщее счастье. Поэтому дайте мне возможность проникнуть в святая святых вашей семьи. Морис, мне дорого ваше счастье, я хочу, чтобы как в прошлом, так и в будущем оно было вне всякой опасности или, по крайней мере, чистым от всяких подозрений. Так вот, свою честь, Морис, вы неосторожно поставили под удар, как ставит под удар свое состояние неразумный игрок.

При этих словах молодой человек поднял голову, глаза его сверкнули. Фернанда целила в сердце и попала; заметив это, она поздравила себя.

— Фернанда, — сказал Морис, — что означают ваши речи? Говорите. У вас есть что сказать мне? Вы говорили о Клотильде, подумайте, вы говорили о женщине, которая носит мое имя.

— Да, я говорила вам о ней, Морис, и поспешу добавить, что тень дурных помыслов пока не омрачила ее чела. Но откуда вы знаете, что ваше безразличие не поколебало бы чистоту ее души, что пелена невинности, окружающая ее, подобно туманному облаку, окутывавшему античных богинь, чтобы сделать их невидимыми для людей, не рассеялась бы под воздействием внутренних сил? Ревность — плохой советчик, Морис. А что, если, оправдывая себя вашим примером, она стала бы считать добродетель лицемерием, а преступление — справедливым возмездием?

— О! Подобные мысли никогда бы не пришли Клотильде в голову! — воскликнул Морис.

— Да, но если такие мысли не приходят в голову покинутым женщинам, ведь они еще слишком молоды, чтобы самим до них додуматься, то, поверьте мне, Морис, всегда найдется тот, кто подскажет их.

— Фернанда! Фернанда! — воскликнул Морис. — Берегитесь, я оглядываюсь вокруг себя в поисках того мужчины, о ком вы говорите.

— Ошибаетесь, Морис, — с живостью возразила Фернанда, опасавшаяся, что Морис зайдет слишком далеко, дальше, чем она предполагала. — Я никого не имела в виду, я говорила предположительно, вдавалась в общие рассуждения.

— О! — продолжал Морис. — Горе тому, кто посмеет заронить в свое сердце хоть крупицу надежды! Клянусь вам, Фернанда, если он не похоронил эту надежду на дне своей души, ему придется заплатить за нее своею жизнью.

— Вы забываете, Морис, что человек, которому вы угрожаете, — это вы сами, виновник вы, и никто другой. Видно, так будет всегда, неужели ваш мужской эгоизм всегда будет мешать вам здраво судить о ситуациях, создаваемых вами самими? Вы, Морис, такой прямой, такой честный, возможно ли, чтобы лишь в одном-единственном случае вы не понимали своей несправедливости? Как, вы собираетесь требовать от своей жены соблюдения законов, которые сами нарушили, соблюдения добродетелей, которые торжественно клялись хранить, но сохранить не сумели, последовательности усилий, которых сами не делаете? И это при том, что ваши иллюзорные права и воображаемая власть никак не ограничивают вашей собственной свободы, позволяя злоупотреблять всем! Там, где существует брачный контракт, Морис, привилегиям конец; узы созданы равно как для жены, так и для мужа: тот, кто разрывает их, присваивая себе свободу, обязан давать эту свободу и другому. Морис, возблагодарите Небо за то, что оно послало вам такую жену: у нее все основания упрекать вас, а у вас нет ни малейшего повода для упреков, вы обо всем забыли, а она все помнила. Морис, вы счастливый человек во всех отношениях, ибо госпожа де Бартель достойна и вашего уважения и вашей любви.

Морис приподнялся на локте, и по его судорожно сжатому кулаку, прерывистому дыханию, раздувающимся ноздрям было видно, что на него все сказанное произвело глубокое впечатление. Фернанда была рада достигнутому результату, ей удалось заронить в сердце, что готовилось к смерти, зерно новой жизни, дав повод для безотчетных страхов, и теперь она начинала верить в будущее того, кого так любила. И, думая лишь о вечной разлуке, о чем ей еще предстояло сказать, она продолжала:

— Увы, Морис! Я заставила вас сейчас краснеть за присущий мужчинам эгоизм, хотя мы тоже не лучше вас. Я говорила о вашей жене, потому что внимательно наблюдала за ней, внимательно присматривалась к ней. На то были свои причины, и, если бы я действительно обнаружила за ней какую-нибудь вину или даже малейший намек на ошибку, я бы промолчала; а может быть, из-за того, что зло успешно побеждает в нас добро, я, заглушив в себе праведные сомнения и отбросив благочестивые помыслы, пришла бы к вам и сказала: "Морис, давайте любить друг друга, зачем нам быть лучше других, будем счастливы средь всеобщей испорченности, проявляя взаимное молчаливое снисхождение". И еще бы добавила, раз уважаемый человек, занимающий столь высокое положение в обществе, не считал позорным жениться на мне, раз законодатель, зодчий общественной жизни, не считал преступлением наследовать своему сыну, я бы добавила: "Морис, мы можем пренебречь обществом, обманув его; скрытая от посторонних глаз любовь может удовлетворить наш восторженный эгоизм, наши чувства заслонят нас от бурь, а наслаждение позволит забыться; с насмешкой на устах и презрением в сердце вы сможете сносить присутствие вашей жены, виновной, как и вы, а я — присутствие всех этих мужчин, тоже небезупречных".

Но повторяю вам, я преклоняюсь перед той, которую вы зовете Клотильдой, ее добродетель заставляет меня следовать ее примеру, возвышает меня; при виде ее невинности я вспомнила о своей; поняв, что она достойна уважения, я поняла, что и меня тоже еще могут уважать. Морис, надеюсь, вы не станете оспаривать подобное решение, не станете толкать меня обратно в пропасть, когда я чувствую в себе силы выбраться оттуда. Морис, с вашей помощью я хочу подняться на ту высоту, с которой упала; не лишайте меня той единственной заслуги, что мне еще осталась; помните, что сказал Господь: тот, кто покаялся, достойнее того, кто не грешил.

— О Фернанда! Фернанда! — воскликнул Морис, протягивая руку куртизанке. — Вы в тысячу раз лучше меня, это вы помогаете мне встать своими словами, а не я поддерживаю вас, протягивая вам руку.

Несчастная женщина схватила обеими руками горячую руку, протянутую ей молодым человеком, и оба умолкли на несколько минут, это молчание было красноречивее всяких слов, их души слились на мгновение в едином порыве невыразимой боли.

— Вот и все! — сказала через минуту Фернанда, ласковым тоном и пристальным взглядом смягчая краткость своих слов.

— Да, я понимаю, что это необходимо, — ответил Морис, — но порою необходимость бывает очень жестокой.

— Ах, Боже мой! Боже мой! Благодарю вас, — воскликнула Фернанда, — значит, я приехала не напрасно.

— Но есть одно условие, Фернанда.

— Какое?

— Вы мне дадите нерушимое обещание.

— Я все обещания считаю таковыми.

— Хорошо! Когда-нибудь мы должны увидеться.

— Да, обещаю вам, но только если узнаю, что вы счастливы.

Морис печально улыбнулся.

— Вы отклоняете мою просьбу, — сказал он.

— Морис, я надеюсь увидеть вас гораздо раньше, чем вы думаете.

— А вы? — спросил Морис в нерешительности.

— Что я? — с улыбкой произнесла Фернанда.

— Что с вами станется?

— Да, Морис, я понимаю, — отвечала Фернанда, — это последняя мука вашего сердца, и я благодарю вас, хотя ее и породил эгоизм. Да, вас мучает мысль, что вы можете встретить меня с каким-то другим мужчиной в экипаже, заметить позади меня чью-то тень в ложе театра, услышать, что Фернанда была на водах в Пиренеях, в Баден-Бадене или Эксе с таким-то русским князем или таким-то немецким бароном. Будьте откровенны, Морис, ведь думаете-то вы об этом, когда спрашиваете, что со мной станется?