— Я не должен был приезжать, — сказал он и снова замолчал.

И молчал до города, хотя они ехали, несмотря на запрещенные обгоны, больше часа. Еще был вечер. Провести его перед телевизором будет ужасно, и Алена безумно обрадовалась, когда Стас спросил, отвезти ее домой или еще рано? Конечно, рано. Она хочет побыть с ним. Алена не только подумала это, она именно так и сказала, и тогда на губах Стаса заиграла потерянная улыбка.

— Спасибо. Не поверишь, как приятно слышать подобное от девушки.

И он больше ничего не сказал. Даже не бросил на нее мимолетного взгляда, но она… Ей вдруг сделалось до безумия жарко, и бюстгальтер, который она купила в мае под платье на выпускной, вдруг сделался мал. Она вцепилась в коленки, чтобы вытереть ладони, и сказала то, что обещала себе не говорить:

— Макс не знает, что мы поехали вместе, и думает, что я вернусь только утром…

Она не собиралась на этом останавливаться, но Стас вдруг сбросил скорость и, свернув на ближайшую улицу, заглушил мотор. Руки его остались на руле. Костяшки пальцев побелели. Наверное, сейчас он мог оторвать руки только вместе с рулем, а она, наверное, ничем не смогла бы отлепить язык от зубов, как и залить жажду, опалившую треклятый рот.

— Я не ожидал от тебя такого. Вот честно, не ожидал.

Если бы слова прозвучали звонко, с ноткой радости, она бы повернулась к нему. Но они прозвучали глухо, точно рык дикого и опасного зверя, и она оцепенела в ожидании непонятно чего.

— Неужели ты такая же, как все…

Вот это уже было звонко. Как пощечина. И она зажмурилась. В тишине глухо ухало сердце. Стало страшно, и Алена открыла глаза, краем глаза отметив, что его руки не сдвинулись даже на миллиметр. Алена уткнулась взглядом в пылинку на торпеде и молчала. Стас тоже молчал. Уже минут пять. Или это для нее минута растянулась в вечность. Выйти из пыльной машины, хлопнуть дверью и все забыть. Но такое не забывают — она три года помнит прикосновение Михаила Владимировича, а словесно-молчаливую оплеуху Стаса и подавно не забудет никогда. Как завтра утром сесть к нему в машину, она не знала. Лучше вообще не приходить в офис. Никогда.

Тишина жгутом стягивала горло. Алена открыла рот, чтобы вздохнуть, но из него вырвался глухой стон. Ему в ответ щелкнул замок, ремень со свистом ушел в дверь, и Стас притянул ее к себе. Она уткнулась носом в его по-прежнему влажную футболку и разрыдалась. Ремень перетянул грудь, но она не желала терять крепкое объятие, чтобы отстегнуться, и терпела боль. Губы Стаса утонули в ее волосах подле подаренной заколки.

— Ленка, не реви, не надо, — пробубнил он. — Прости дурака. Я не хотел…

Стас еще крепче прижал ее к себе, но при этом руки намертво прилипли к ее вздрагивающим лопаткам и не сдвинулись с места.

— Лена, я понимаю, что порой накатит… Но я не тот, понимаешь? Не надо делать это со мной, хорошо?

Ах, если бы ремень мог втащить ее в дверь следом за собой. Если бы! Тогда не надо было б отталкивать Стаса. Однако много силы и не потребовалось. Алена только плечом дернула, как его руки тотчас исчезли, а сам он ретировался за руль. Глаза его горели, но, увы, не желанием, а растерянностью. Алена вдохнула душный от злости воздух. Грудь заметно поднялась под футболкой, но на первом же слове опала:

— У меня был парень. Почти два года. Но раз не хочешь, то и не надо. Отвези меня домой. Ко мне, — тут же уточнила она сдавленно, хотя этого и не требовалось. Лучше бы слезы вытерла!

— Я не сказал, что не хочу, — выдал Стас быстро и тут же добавил: — Я сказал, что не надо. Тебе не надо.

Он смотрел вперед, но Алена все равно видела, как тяжело вздымается под футболкой его грудь. Она попыталась улыбнуться, но не смогла.

— Он тебя бросил? — спросил Стас, так и не повернув головы.

— Нет, — глухо ответила Алена.

— В армию забрали?

— Не думаю, что туда берут наркоманов.

Стас обернулся и тут же встретился с ее еще влажным взглядом.

— А ты?

— Я нет. Я пыталась отвести его к врачу, а потом махнула рукой и ушла. Макс считает, что я злая бесчувственная тварь, но лучше я помогу кому-то другому, кому действительно нужна будет моя помощь, чем тратить время на…

Алена замялась. Стас кивнул и вернул взгляд на дорогу. Пропустив пару-тройку машин, он сказал:

— Я знаю, кому ты можешь помочь.

Алена напряглась.

— Помоги мне. Мне действительно нужна помощь. Мне нужен живой человек рядом, но…

Он взглянул на ее заплаканное каменное лицо, и рука на руле дрогнула, но он не разрешил себе коснуться ее щек.

— Ленка, есть одно непреложное правило. Не еби, где живешь и где работаешь. Я нарушил его первую часть, и это стоило мне много нервов и денег. На работе я пас… Да и не в этом собственно дело…

Стас отвернулся и с минуту кусал нижнюю губу.

— Лен, я не готов к отношениям, а с тобой не получится на одну ночь. Во всяком случае я так не смогу. И вообще мне секс не нужен. Я больше не получаю от него удовольствия. Это так, физическая необходимость, чтобы яйца не разорвало. Он для меня часть торгово-денежных отношений. Я знаю, за что и кому плачу. Я не хочу платить тебе за это, но и бесплатно брать, ничего не давая взамен, тоже не могу, понимаешь?

Она кивнула, хотя он и не смотрел на нее.

— Альбина считает меня сухарем. Маринка деспотом. Но я не хочу стать еще и мудаком. Хотя бы для себя самого. Не хочу. А именно так я буду себя чувствовать, если воспользуюсь твоей увлеченностью. Не предлагай мне себя больше, ладно? Я же не железный.

Она снова кивнула, и в этот раз Стас смотрел на нее.

— Лен, я не хочу потерять тебя после этого разговора. У меня ничего не получилось с сестрой. Все свелось к деньгам. Маринка со мной даже в кино не захотела пойти, когда я волком выл в четырех стенах. Лен, через неделю будет два года, как… — голос его на секунду пропал. — Два года, как я похоронил дочь.

Оцепенение сменилось окаменением. Жар спал, на смену ему пришел могильный холод. Алена смотрела на Стаса, но видела перед собой лишь мутную картинку. И его пальцы наконец прошлись по ее влажным щекам.

— Лен, не плачь. Пожалуйста… Я не отталкиваю тебя, а защищаю… От себя. Лен…

Его рука соскользнула с мокрой щеки, прошлась по плечу и сжала Алене пальцы.

— Лен, я сейчас скажу тебе гадость, но ты не обижайся… Покупая тебе подарки, обнимая тебя, идя с тобой за ручку, я представлял себе Олесю. Ей бы исполнилось в июле девять лет… Тогда, на лестнице, я сказал себе — попробуй, мужик, а вдруг… Но чуда не произошло. Я вернулся домой, лег спать и мне приснилась Олеська. Не ругай меня, — он сильнее сжал пальцы Алены. — Я хочу… Я не знаю, чего я хочу… Я только не хочу, чтобы ты подумала, что в тебе что-то не так. В тебе все так. Это я… Я не сухарь. Альбина так и не поняла, что я делал это для нее. Я не позволял себе плакать, потому что ей вдвойне было тяжело. Она потеряла еще и мать. Это был последний выходной на даче. Мы собирались забрать Олеську — медосмотр в первый класс и все дела… Но в пятницу я приехал домой мертвый и сказал, что поедем на дачу с утра. Погода испортилась, и бабушка решила затопить печку. Мы нашли их в субботу… — Стас тяжело выдохнул. — Альбина металась между матерью и ребенком, а я будто окаменел. Хорошо, сосед вызвал ментов и скорую. Я даже языком не мог пошевелить. Потом… Не знаю, что было потом. Альбина обвиняла меня в том, что мы не приехали в пятницу. Я все сносил. Думал, ее отпустит. Не отпустило. И меня не отпустило. Глядя друг на друга, мы думаем только об Олесе. Это невыносимо. Порознь нам действительно легче. Мы даже на кладбище по очереди ходим. В общем, так… Я…

Стас резко отпустил руку Алены, закрыл ладонями лицо и откинулся на подголовник. Он оставался неподвижен несколько минут, потом сложил руки рупором и шумно выдохнул.

— Я даже не поцеловал Олесю в гробу. Не смог прикоснуться к ледяному тельцу в белых кружевах. Прости, — Стас потряс головой. — Я не хотел говорить об этом, но… Я слишком долго молчал с Альбиной и потерял ее. Возможно, и когда много говоришь с женщиной, она тоже уходит. Я не обижусь, Лена, не думай обо мне. Я сухарь, я не умею чувствовать…