А очнулся я уже здесь, в катакомбах, где и завершилось мое обращение. Тогда же я и узнал, для какой цели меня предназначила создательница. Она попала на глаза охотникам, и они идут у нее по пятам уже несколько ночей, а чтобы сбить их со следа, она решила подставить под удар меня. Не вдохновленный своей будущей ролью и еще не до конца осознавая, во что я превратился, я пытался сбежать, после чего оказался запертым в каком-то каменном мешке. Думаю, что такое жажда для новичка тебе рассказывать не нужно, а мне пришлось ее испытать в полной мере, потому что моим питанием вампирша вовсе не озаботилась.

Я только кивнул в ответ, о нестерпимой жажде новообращенного никому из нас рассказывать незачем. Да уж, Оливеру действительно повезло с создателем куда меньше, чем мне. Похоже, он даже имени ее не знает.

— Очевидно, она все же где-то просчиталась, — в спокойном голосе приятеля можно было уловить злорадство, — потому что больше я ее ни разу не встречал, да и сам лишь чудом не попался охотникам. Прошло двое или трое суток взаперти, я уже готов был вскрыть собственные вены, чтобы хоть так унять пожар в горле, да еще и понемногу начинал впадать в забытье, когда болты замка, наконец, поддались моему упорному натиску. Путь к свободе был близок. Неожиданно снаружи послышались незнакомые голоса, и тут же у меня вдруг резко заболела голова. Боль все усиливалась, становясь настолько нестерпимой, что, если бы я не был так слаб и обессилен, я бы рванул, не разбирая дороги, в надежде убежать от нее. Очень скоро я и вовсе потерял сознание, что, видимо, и стало моим спасением. Меня так и не обнаружили.

Уже гораздо позже я узнал, что таким образом на нас могут воздействовать ведьмы, буквально поджаривая мозги, и никто не может им сопротивляться. Так что на будущее: не стоит переходить им дорогу, друг мой. Вот так и началась моя жизнь в катакомбах. Я был осторожен, очень осторожен, и это помогло мне выжить. Еще несколько раз я попадал в облаву, ведь война продолжалась, наши гонители прочесывали катакомбы мелким гребнем, но я уже понимал, что бежать от боли, как делали остальные, нельзя, попадешь прямиком в ловушку, как дичь.

Что это за адская мука, лучше даже не пытайся представить, выдержать подобное, наверное, никому не под силу. Помогли мне тогда страх и смекалка, хотя и выглядело это, наверно, со стороны довольно жутко. Помня, что в первый раз меня спасла потеря сознания, в которой не чувствуешь боли, я сам себе об острый камень висок разбивал. Ход был очень болезненный и ничего не гарантирующий, но пришлось рискнуть, жить-то хотелось. Тогда же я и узнал с удивлением, что раны на вампире бесследно исчезают, так как в первый же раз очнулся целым и невредимым, будто просто выспался от души. К счастью, через какое-то время облавы прекратились, наверное, потому, что уже некого было ловить. Вампиров почти не осталось, а те, кто, как и я, уцелели, научились скрываться.

— Почему же ты сразу не вернулся домой и не поселился наверху? — спросил я, зная по собственному опыту, что при желании это не так уж и трудно. — Если охотники знали, где искать, оставаться здесь было глупо, наверху вампир не вызывает подозрения, ведя себя должным образом.

Мы продолжали неторопливо шагать по сводчатым галереям, постоянно уходящим под уклон. Оливер, опять немного помолчав, искоса покосившись на меня, продолжил свое повествование:

— Конечно, первым делом я на это и рассчитывал, но столкнулся, как ты понимаешь, с невозможностью попасть ни через дверь, ни через окно как в собственный дом, так и в дом отца. Пришлось вернуться обратно в эту нору. Ведь у меня не было доброго учителя, который бы разъяснил, что здесь всего лишь нужно приглашение, а сам я и предположить не мог. Да и с другими вампирами я пообщаться не имел возможности, потому что те, кто тогда уцелели, предпочли бы сначала убить любого, кто осмелится оказаться в пределах их видимости, а потом разбираться, друг он или враг. Тогда все остерегались всех, и каждый выживал сам по себе, просто дикие затравленные животные. Прошел не один месяц, пока мы понемногу начали сбиваться в группы, поверив, что нас оставили в покое. Жалкая кучка кровопийц, оставшаяся в живых, большой угрозы уже не представляла. Через какое-то время мы снова немного осмелели, появились новые вампиры-мигранты, но прежней вольницы уже никогда больше не было, мы стали бдительными и осторожными. Теперь наверх нас мог выгнать только голод, а внизу воцарилась довольно жесткая иерархия. Потеряли значения титулы и происхождения, родовые имена и бывшие связи стали пустым звуком. Роль играл лишь вампирский возраст, а с ним опыт и сила. К сожалению, тогда я был безнадежно молод, и любой, кто хоть немного постарше и посильнее, мог использовать и эксплуатировать таких, как я, по своему усмотрению. Это оказалась суровая школа выживания, но благодаря ей я смог многому научиться. Например, тому, что слишком зарвавшийся вампир умереть может не хуже человека, выкручиваться и заметать следы я тоже быстро поднаторел. Тогда же я узнал, наконец, как могу попасть если не в свой дом, то в отцовский. Доктор Кэмпбел весьма удивился, увидев меня на пороге, ведь я исчез два года назад, и он считал меня давно погибшим, и, конечно, был счастлив пригласить войти «блудного сына». Мне тогда очень хотелось вырваться из катакомб, и я надеялся остаться наверху с семьей. Однако, через несколько дней все пошло прахом. Младший брат сильно поранил руку, а отец уехал на вызов к пациенту, поэтому миссис Кэмпбел позвала меня, чтобы я оказал помощь. До этого мне не приходило в голову тренировать выдержку, запах крови всегда служил спусковым механизмом вампирской сущности. Все произошло слишком внезапно, к подобному я оказался не готов. В ужасе мать кинулась на меня, желая спасти младшего сына, но в тот момент я уже был вампиром, у которого пытаются отнять добычу, поэтому, не задумываясь, свернул ей шею, — будничным тоном закончил Оливер свой рассказ.

Я никогда не отличался особой чувствительностью, более того, сам поначалу боялся, что опасен для отца, боялся, что не смогу сдержаться и стану причиной его гибели. Удивило меня больше то отстраненное равнодушие, с которым Оливер вспоминал о своей семейной трагедии. Конечно, с тех пор прошло много лет, вероятно, его человечность давно притупилась, но ведь речь шла не о препарированной девице легкого поведения, а о собственноручном убийстве родных.

И еще я остался уверен, что для меня годы значения не возымеют, я и через сотню лет буду скучать по матери и сестре, скорбеть об их утрате. Видно, для этого врача вообще нет ничего святого, что уж удивляться, что люди всего лишь бесплатный расходный материал для его исследований. Словно почувствовав мое отношение, он остановился и впился в меня своим немигающим взглядом сквозь стеклышки очков:

— Тебе неприятно это слышать? Я не хотел такого поворота, но жалеть о содеянном бессмысленно. Никто из нас не родился убийцей, но после обращения это стало нашей сутью и бороться с этим бесполезно, — все также равнодушно, но уверенно произнес он. — И ты слишком наивен, если до сих пор думаешь иначе.

Не думаю, что он пытался переубедить меня или вызвать сочувствие, скорее, ему было все равно на мое мнение. Как бы ни казалось мне это отвратительным, но я понимал, что в чем-то он прав. По крайней мере, мне ли его судить, если и у меня имелся свой смертный список, и только Гэбриэлу я обязан тем, что первым номером в нем не стоял Гаэтан.

— А что стало с твоим отцом? — вместо ответа спросил я, не скрывая язвительной нотки в голосе. — Он тоже последовал вслед за матерью и братом?

— Вовсе нет, — спокойно возразил мой спутник, не обращая внимания на мой тон. — Он благополучно умер в своей постели в возрасте девяноста двух лет. К тому времени, когда он вернулся домой, я уже вполне пришел в себя и обезопасил родителя, внушив ему, что матушка сбежала к любовнику в Лондон, прихватив с собой младшенького, чему он, дескать, только рад, поскольку никогда не любил ее.

Лучше бы я не спрашивал. Это как же нужно относиться к собственной матери, чтобы после ее убийства еще и гнусно оклеветать ее? Оливер смотрел на меня так внимательно, будто изучал мои реакции под микроскопом.