Вечером я зашел за Женевьев, пригласил ее погулять по сумеречному городу. Конечно же, ей не терпелось узнать о результатах переговоров. Но я не стал вдаваться в подробности, сказал лишь, что держу ситуацию под полным контролем и о предстоящей назавтра встрече. Она посмотрела на меня с некоторым сомнением, однако ни уточнять, ни выражать эти сомнения вслух не стала. Очевидно, все равно ничего другого предложить не могла. Но мне понравилось то, что, несмотря на сложность ситуации, она доверилась такому по сравнению с ней юнцу, как я, и не руководить, ни давить не пыталась, отчета не требовала. Будто полностью полагалась на мою мужскую силу и уверенность.
Такой подход мне очень импонировал, это не мужеподобная Эванджелина. Истинные женщины хорошо знают, как управлять, не раскрывая рта, не подавляя мужского достоинства. Еще раз с уважением отметил глубину мудрости этой статной красавицы. Мы неторопливо прогуливались по Верхнему городу — району дворцово-парковых комплексов короля и придворных, где сосредоточены самые известные туристам всего мира достопримечательности Брюсселя. Прохожие часто оборачивались нам вслед, смотрелись мы вместе просто великолепно, образец уходящей в прошлое истинной аристократии. Моя спутница в летнем атласном пальто и кокетливой шляпке с небольшим пером и короткой вуалью, и я — в темно синем костюме-тройке с тростью и в шляпе «хомбург».
Разумеется, мы не могли пройти мимо своеобразного символа этого города: недалеко от помпезной Гран-плас находится скульптура милого ангелоподобного малыша «Писающего мальчика», который с лукавым взглядом и без тени стеснения пускает струю прямо в мраморную чашу фонтана. Существует множество легенд о брюссельском Манекен Пис. Одна из них повествует о том, что статуя установлена в честь маленького мальчика, таким нехитрым способом пытавшемуся потушить взрывчатку, с помощью которой враги рассчитывали разрушить город.
Брюссель — город эстетов, романтиков и гурманов. В полной мере ощутить вкус местной жизни можно было в одном из местных ресторанов. Даже самые средние из них обладают чрезвычайно высоким уровнем поварского искусства. Бельгийцы по-фламандски педантично относятся к процессу приготовления пищи, но при этом стремятся по-французски изысканно и утончённо её украсить. Прямо за Гран-плас располагался гастрономический центр города — так называемое «Чрево Брюсселя». Это место превратилось после захода солнца в один огромный ресторан.
У входа в заведения стояли зазывалы, выкрикивающие меню на разных языках мира, а в белоснежном льду на прилавках лежали свежие омары, лангусты и мидии. Конечно же, мы не могли не зайти в самый «венценосный» ресторан, носящий скромное название «Все как дома», и не отведать изысканных блюд из лобстеров, крабов и улиток.
Побродив по старинной мостовой и полюбовавшись с моста на блестящую гладь канала, вернувшись в гостиницу, я до утра предавался размышлениям по поводу того, что же я смогу предложить главной бельгийской вампирше, отметая один вариант за другим, но ни к чему так и не пришел. Настроения мне это не прибавляло, но я упорно прокручивал в голове все, что туда приходило. Встретившись с Женевьев за поздним завтраком, со светской беседы мы ожидаемо свернули к Эванджелине.
— Если бы не ее поразительное, просто ослиное упрямство, так мешающее нашим планам, я бы, наверно, ей посочувствовала, — снисходительно хмыкнула красавица. — Не представляю, как ей живется с такой отвратительной внешностью. Хоть бы вуаль носила, что ли. Это сейчас модно, и окружающие бы не косились. Поневоле озвереешь, если от тебя мужчины шарахаются, как от прокаженной, а женщины злорадно посмеиваются за спиной. На ее месте бы я вообще перебралась в арабские страны, под паранджой можно скрыть что угодно.
Я мог лишь улыбнуться этим словам — моей очаровательной спутнице уж точно не было никакого смысла прятать свое лицо. Классические черты, лукавые живые глаза, изысканный утренний макияж, идеальная кожа — ей было, чем гордиться.
И тут у меня в голове словно бы что-то щелкнуло, в мозгу забрезжили мысли, стремительно вырастающие в снежный ком спасительной идеи. Нет сомнений, что для женщины внешность, подобная Эванджелине — это проблема, да еще какая болезненная! Как бы она не подчеркивала свое к этому равнодушие. Я не встречал женщину и уверен, что таковых не существует на свете, которую не волновало бы, как она выглядит в глазах окружающих, особенно, разумеется, мужчин. Решив ее проблему, я оказал бы ей очень большую услугу.
Я лихорадочно начал соображать. Мы же вампиры, любые раны у нас заживают быстро и без малейших следов, почему же оспенные шрамы до сих пор ее уродуют? Ответ очень прост и предсказуем. Наверное, как и другие представители моего вида, в свое время я не мог избежать искушения не проверить это. От глубокого пореза прямо на глазах не осталось ни малейшего следа. Но вот шрам, который я в детстве получил на ферме у друга моего отца — месье Жильбера, попытавшись без спросу воспользоваться серпом, никуда не исчез при обращении. С Эванджелиной также. Ее шрамы остались со времен человеческой сущности, как и мой — не слишком большой, сантиметров семь в длину, но достаточно грубый и глубокий, пересекающий наискось мое левое предплечье от запястья и чуть выше. А если его просто вырезать? Удалить вместе с куском кожи. Ведь если в моих клетках хранится информация о моем организме, то наверняка о том, изначальном, а не о механических повреждениях. Значит, по идее, на этом месте должна будет появиться нормальная чистая кожа.
Если мой эксперимент удастся, то и у бюргерши есть все шансы при желании обрести новое лицо. Я был практически уверен в успехе своего предприятия, эта мысль буквально вдохнула в меня новые силы. Не поверю, что женщина откажется от подобной перспективы. Но сперва необходимо удостовериться лично. Извинившись перед своей удивленной, произошедшей со мной перемене, спутницей, я попросил позволения покинуть ее.
И вот, в своем номере, прикрыв дверь в ванную комнату, я вошел в душ и опер левую руку о стену. В правой у меня был нож для резки бумаги, который я взял на письменном столе. Вот черт, оказывается это не так просто, как нанести себе порез. Я конечно же понимал, что в худшем случае, шрам просто появится снова, но самому себе сдирать шкуру было как-то не слишком привлекательно.
Однако, прежде чем давать подобный совет женщине, безусловно, я просто обязан предварительно его проверить. Ведь если мое предположение окажется ошибочным, она может счесть это издевательством, и тогда вместо благодарности я наживу себе серьезного врага, не говоря о том, что рассчитывать на положительные результаты переговоров не придется.
Поэтому откинув сомнения, глубоко вздохнув, я быстро сделал себе вокруг шрама четыре глубоких пересекающихся надреза. Пока боль была вполне терпимая, но действовать нужно было незамедлительно, поскольку регенерирующие способности организма запускались моментально, и через несколько секунд ранки уже затянутся. Не раздумывая, я быстро поддел краешек кожи кончиком того же ножа, и отбросив его, тут же сжал отошедшую шкурку большим и указательным пальцем правой руки, пока она не успела снова прирасти.
Еще раз резко вдыхая воздух сквозь стиснутые зубы, одновременно я рванул кожу, сдирая ее, словно кусок пластыря. Удержавшись, чтобы не взвыть от неожиданно острой боли, отбросил окровавленный кусок в мусорную корзину. Опустив взгляд на место, где раньше красовался след моего резвого детства, я увидел там окровавленные мышцы и белые полоски сухожилий. Струйки крови быстро сбегали вниз, устремляясь в сливное отверстие душевого поддона.
Но вот, буквально на глазах, кровотечение прекратилось, и рана начала покрываться корочкой, одновременно стихала и боль. Дождавшись, когда кровь полностью остановилась, я, наконец, позволил себе принять душ, стараясь не задевать поврежденного места.
В результате, лишь цвет новой кожи был чуть светлее остальной, и то, если пристально приглядеться. И ни малейших следов былого шрама! Кажется, если это и не победа, то ее залог. Ну, а проснувшись после дневного сна, я понял, что теперь уже при всем моем желании не смогу отличить старую кожу от новой.
