Жану-Батисту нет дела до американца-самодура, излишне усердствовать в угоду ему он не станет. К тому же, он доверяет мне и не жаждет брать на себя лишнюю мороку. До тех пор, пока ему не напомнят, Жан не станет требовать отчета, а если станет, то ответ готов: «В городе не объявлялась эльфийка-охотница». И в этом нет лжи. Молодая эльфийка — будущая студентка и моя жена, а никакая не охотница. Все остальное не имеет значения.

При расставании Эль смотрела с задумчивой печалью, но вскоре, я очень надеялся, это выражение сменится восторгом и радостью.

Вернувшись домой с первыми лучами солнца, я не утаил от отца своих чувств. Я поделился со стариком, что, наконец, счастлив, как никогда прежде. Говорил, что принял верное решение, как он и предполагал, что ради Эль, пойду на любой риск, хочу посвятить ей всю вечность без остатка. Я сказал, что люблю ее и сделаю предложение по всем правилам, и обязательно добьюсь ее согласия.

Но тут с неприятным удивлением я заметил, что, вопреки ожиданию, отец не разделяет моей радости, что с каждым словом все больше мрачнеет. Как же так? Ведь ему очень нравилась Эль. Несколько раз она навещала Гаэтана, и в те дни он разительно менялся, словно оживал, молодел, глаза начинали блестеть, а воодушевление не скрывалось. Он тоже привязался к девушке, обожал разговаривать с ней, наблюдать, как она дурачилась возле дома с собаками. Мне казалось, он раньше меня понял, что Эль станет частью нашей семьи, и тут такая странная реакция!

— Джори, сынок, думаю, не надо объяснять, что больше всего я хотел бы видеть тебя счастливым. Однажды, десять лет назад ты самовольно решил обратиться вампиром, за что я давно перестал тебя осуждать. Ты отлично справляешься, и я рад, что на склоне лет могу быть рядом с любимым сыном.

Но ты, очевидно, забыл, что у этой медали есть и оборотная сторона. Эль — совсем юная девушка, у нее впереди длинная светлая дорога, а ты хочешь обречь ее на вечную ночь. Не сомневаюсь, ты легко добьешься ее любви, вызовешь ответное чувство, а скорее, уже вызвал. Но то ли это, что ей нужно? Безусловно, ты сможешь дать ей счастье и позаботиться. Но она слишком молода и неопытна, чтобы рассудить верно, будучи очарованной тобой. Едва ли она на сегодняшний день в состоянии правильно оценить, что ее ждет рядом с кровопийцей.

Своим шагом ты лишил меня внуков, обрекая себя на бездетность, оборвав наш род. Но, опять же, это был твой выбор. А женившись на Эль, ты исключишь эту возможность и для нее. Сейчас она, вероятно, еще не осознает, важно ли это, нужно ли ей. Но уверен ли ты, что спустя время она не захочет иметь нормальную семью, состояться как женщина? И не превратится ли ее жизнь с тобой вместо рая в ад, полный сожаления, тоски и нереализованных желаний?

Как ни больно это говорить, но именно ради любви, ради ее счастья ты должен найти силы отказаться от своих замыслов. И опять же, это всего лишь очередной отцовский совет, а как поступить, ты знаешь и сам.

Молча выслушал я его речь. Каждое слово вонзалось острым клинком, словно вбивало гвозди в гроб моей мечты, вызывая отчаянный внутренний протест. И дело не в том, что с детства я не привык слушать отказы и всегда добивался своего. Я не мог, не хотел согласиться с отцом на этот раз. Я слишком сильно ее люблю, отныне это часть меня, и пути назад нет. Я не могу с ней расстаться, не могу перестать ее видеть, любоваться ею, прикасаться к ней. Это немыслимая, самая жестокая пытка.

Словно лев по клетке метался я по комнате, ища и не находя выход. Признавая правоту отца разумом, я не принимал ее сердцем. Я же каждой клеточкой ощущал, что мы созданы друг для друга. Просто невозможно иначе! …но если я все-таки ошибаюсь? Если эгоизм не позволяет разглядеть опасность, которую я представляю для любимой?

Однажды, когда казалось, что я прекрасно знаю, что для меня лучше и как жить, только отеческая любовь, его железная воля и самоотверженность остановили меня у края пропасти, которой я не замечал и откуда уже не было возврата. Он помог мне окончательно сформироваться как личности и стать тем, кем я являюсь. А если и в этот раз отец видит дальше и глубже меня? Только теперь пропасть грозит не мне, а той, чья судьба значит для меня гораздо больше собственной, поэтому я не имею права ставить ее на карту.

Но ведь Гаэтан, при всей его мудрости, все же человек, а, следовательно, не застрахован от ошибок. Если, оттолкнув Эль, я не только свою жизнь лишу смысла, но и ее погружу в пучину безысходности и отчаяния? Если из-за каких-то домыслов окажется разрушенным не только мое счастье, но и будущее самой прекрасной девушки на свете? У меня нет права ошибиться, не в этот раз, слишком высока цена.

Но что же делать? Едва ли не впервые я, с моей-то самоуверенностью и самостоятельностью, так остро нуждался в мудром совете. Как принять решение, когда разум твердит одно, а душа молит о другом? Но ведь единственный человек, с которым я мог поделиться любыми сомнениями — это и есть отец, и он уже сказал свое мнение. Именно сейчас особенно не хватало понимающего, надежного друга.

Была бы жива мама, именно к ней, в первую очередь, я и пришел бы за помощью и советом. Наверное, она смогла бы найти убедительные слова, разрешила бы мои затруднения. И я являлся бы счастливейшим существом на планете, либо как-то смирился с тем, что сердце принять не в силах.

Я осторожно приоткрыл портьеру. Погода благоволит. Небо хмурилось, солнце, клонясь к закату, едва пробивалось сквозь густеющую дымку, вдали наползала огромная черная туча. Очевидно, позже разразится гроза, дошедшая до Парижа с побережья. Пожалуй, можно рискнуть выбраться из дома, стены которого душили и сводили с ума. Захватив зонт, я прошел в гараж и вскоре уже подъехал к воротам Пер-Лашез. Там же приобрел цветы у припозднившейся цветочницы, и зашел внутрь. Последние посетители тянулись по дорожкам к выходу.

— Кладбище через полчаса закрывается, месье, — напомнил сторож. Я только кивнул в ответ. Гораздо чаще мне приходилось бывать здесь именно после закрытия. Покружив по аллеям мимо скульптур и памятников, монументов и надгробий, я добрался до фамильного склепа Ансело.

Через маленькую надмогильную часовню с безутешным ангелом я спустился по каменным ступеням туда, где в прохладной тишине колумбария замурован в урнах прах моих родных. Когда-то, пустив прочные корни на парижской земле, построив дом в Бельвиле, Гаэтан приобрел здесь кусок земли и заложил склеп для своей семьи, даже не представляя, как рано, к несчастью, тот обретет первых обитателей.

В гробнице темно, но я не стал зажигать свечи, установленные в высоких канделябрах. Небольшое строгое помещение, выложенное гранитными плитами, навевало мысли о вечном покое. Кладбищенские служители честно выполняли свою работу, ни пыль, ни паутина не успевали здесь обосноваться.

Раздираемый сомнениями, с мучительным комом в груди, я остановился возле беломраморных табличек с золотыми буквами «Ноэми Ансело 1896–1913» и «Селеста Ансело 1858–1913» и опустил цветы в вазы. Рядом пустовало еще несколько ниш. Когда-нибудь придет время, и здесь обретет успокоение отец. А вот займет ли кто-то оставшиеся места?

Изначально предполагалось, что они для меня, моей супруги и наших потомков. Тогда я был еще человеком. Только теперь, как напомнил отец, на мне род Ансело и оборвется. Окажется ли здесь мой прах? Возможно. Или я проживу столько, что даже эти камни успеют разрушиться. Или стану завтра горсткой пепла, которую развеет ветер. Так если старик все же прав? Стоит ли обрекать мою девочку на подобную участь?

Перед внутренним взором встал образ красивой темноволосой женщины с благодарными, но грустными глазами, какой я запомнил мать в последний раз еще до болезни, когда пришел домой после драки с Митчелом Кларком.

«Как же поступить, мама? — мысленно обратился я к ней. — Ты всегда желала своим детям только добра, ты была для нас лучшей, самой доброй и заботливой матерью, и я знаю, мечтала видеть сына счастливым. Ты говорила, как хотели вы с отцом, чтобы я встретил достойную девушку и остепенился. И вот же она, я ее нашел — прекрасную и нежную, во многом похожую на тебя. Ради нее я без малейших сомнений готов полностью изменить свой уклад.